Грязная история

Миссис К. и впрямь сильно развезло. Я даже подумал, что пришел слишком поздно и теперь она своей пьяной болтовней не даст мне возможности высказать просьбу. Как только я вошел, старуха начала размахивать номером «Аподжевматини» и ругать изменническую, с ее точки зрения, речь мистера Маркезиниса. Миссис К. не спросила, почему я пришел в неурочный день, — любой слушатель устраивал ее больше, чем полное отсутствие оных. Пожалуй, она даже обрадовалась мне и два раза подряд прочитала всю речь вслух. Я попивал «Метаксу», вставляя односложные междометия.

Я заранее тщательно обдумал, что скажу миссис К. Она была старой дурой во многих отношениях, но только не в денежных вопросах. Тут старуха превращалась в истинную ведьму и яростно отстаивала закон и порядок. Сама она, конечно, могла мухлевать при расчетах, ведь это были ее деньги, но приходила в дикую ярость, если ее обсчитывали другие. Признайся я, что деньги нужны мне, чтобы купить поддельный паспорт, миссис К. могла не на шутку разораться, а то и позвонить в полицию. Поэтому мне требовалось сочинить иное оправдание для займа.

Несмотря на то что мне было только семь лет, когда погиб мой отец, я очень хорошо запомнил его, а также кое-какие излюбленные высказывания. Отец действительно был офицером и джентльменом, но еще и профессиональным солдатом, накопившим огромный опыт как сержант, произведенный в офицеры. Он был «старым воякой» и, фигурально выражаясь, знал, как сделать, чтобы бутерброд падал на землю маслом вверх.

Первое правило, которому научил меня отец, звучало так: «Никогда не лги без крайней необходимости». И еще одну его поговорку я всегда помнил: «Если не можешь держать нос в чистоте, пусть никто не видит, как ты в нем ковыряешься». Отец, конечно, шутил, поскольку обладал тонким чувством юмора, но во всех его прибаутках непременно присутствовало зерно здравого смысла. В трудную минуту я всегда старался отыскать какую-нибудь подходящую отцовскую поговорку, и в десяти случаях из десяти она подсказывала мне выход.

В данном случае я припомнил такой его афоризм: «Зачем обдирать кулак о челюсть противника, если гораздо проще двинуть ему коленом в пах?»

На первый взгляд это кажется нелитературной формулировкой обычного армейского принципа — атаковать, когда можешь нанести неприятелю максимальный урон, приложив минимум собственных сил. Но если вдуматься, смысл высказывания моего отца гораздо глубже и тоньше. Речь идет о выборе слабого места для эффективной атаки, но подразумевается и необходимость надежной разведки, чьи данные и позволят найти это слабое место. Вы имеете дело с конкретным лицом. И если ваш шпион доложил вам, что враг — женщина, переодетая мужчиной, выбор слабого места должен быть иным. Кроме того, отец напоминал о выборе оружия, подразумевая при этом некие ограничения. Как-никак, в обычных условиях не взбредет на ум двинуть противнику коленом в челюсть. Благодаря отцу, у меня это чутье «старого солдата», инстинктивное понимание правил тактики, было врожденным. Правда, тактика не всегда оказывалась результативной.

Прежде всего мне нужно было определить слабое место миссис К., а затем найти к нему подход. Самым слабым местом этой дамы был, разумеется, покойный муж, но я не представлял, каким образом могу использовать его для достижения своей цели. Второй ее слабостью была неукротимая жажда общения и, следовательно, вечная потребность в собеседнике. Эта-то ее слабость и подсказала мне план действий.

Сама по себе мысль была недурна и даже остроумна. Мне пришлось всего-навсего придумать себе родственницу, чей муж умер, оставив ее мыкать горе где-нибудь в Австралии или в Южной Америке, а затем попросить у миссис К. денег, чтобы несчастная могла вернуться в Афины.

Я счел, что эта женщина должна быть ровесницей Карадонтис и во всех отношениях иметь с ней большое сходство, кроме, естественно, материального положения. Изобрести себе родственницу с заданными параметрами стоило мне немалого труда и фантазии. Я назвал ее тетей Эрин и написал себе длинное письмо от ее имени. Придумал ей адрес в Австралии, которую выбрал, поскольку билет на самолет оттуда стоил по меньшей мере тридцать пять тысяч драхм, а это упрощало дело. Миссис К. знала, что моя мать была египтянкой, но понятия не имела, откуда она родом. Поэтому я сделал бедную мамочку уроженкой Греции и снабдил младшей сестрой, вышедшей замуж за австралийского бизнесмена перед самой Второй мировой войной. Подобно миссис Карадонтис, тетя Эрин осталась бездетной. Я был единственным ее родственником. Сочиняя письмо, постарался, чтобы оно звучало поистине трагически и вызывало живейшее сочувствие. Я хотел, чтобы, читая это послание, миссис К. в полной мере ощутила, насколько тетя Эрин будет по гроб жизни ей благодарна, если она одолжит мне денег на билет. Коль скоро я точно уловил особенности характера миссис К., мысль о том, чтобы получить в полное свое распоряжение преисполненную благодарности, говорящую по-гречески тетю Эрин, должна была наверняка вызвать в душе моей хозяйки глубокий отклик.

И означенная мысль действительно его нашла, когда в конце концов мне представилась возможность поведать старую трогательную историю и показать тетушкино письмо. Миссис К. до того заинтересовалась моей бедной родственницей, что захотела узнать о ней как можно больше, вынуждая меня мгновенно придумывать ответы на кучу вопросов, так что в конце концов я и сам почти уверовал в существование горемычной старушки. Однако, когда мы подошли к вопросу о стоимости ее переезда в Грецию, выяснилось, что я все-таки недооценил свою хозяйку.

Стоило мне произнести слово «самолет», как миссис К. вцепилась в него мертвой хваткой:

— Авиаперелет из далекого Мельбурна? А почему она должна лететь самолетом?

Честнее всего было бы объяснить, что причина вынужденного мифического перелета заключается в стоимости такого путешествия, но я был в том положении, когда честность становится непозволительной роскошью.

— Тетя Эрин очень бедствует, миссис Карадонтис, наверное, даже голодает. Собственно, читая между строк ее письма, я почти не сомневаюсь в этом. Чем скорее она окажется здесь, где я смогу о ней заботиться, тем лучше. Как единственный родственник тетушки, я в ответе за ее судьбу.

— Чепуха! На корабле ей не придется голодать, зато проезд будет стоить в два раза дешевле: около четырнадцати-пятнадцати тысяч драхм.

— Не может быть!

Я совсем забыл, что ее покойный муж был агентом по морским перевозкам в Пирее.

— А как вы думаете, почему в наше время так много туристов путешествуют морем? — осведомилась старуха. — Потому что это недорого и удобно. Во время поездки люди отдыхают. После того, что перенесла эта бедняжка, пять недель на комфортабельном лайнере станут для нее благословенным отдыхом. Кто вы такой, чтобы лишать ее такого удовольствия?

Глубокое раскаяние обозначилось на моем лице само собой, так что притворяться даже не пришлось.

— В настоящее время, миссис Карадонтис, я больше ничего не могу предпринять, — тихо сказал я. — Мне не к кому обратиться, кроме вас. Если я не смогу достать денег, мне и подумать страшно, что станется с тетушкой Эрин. Я ее знаю. Она похожа на вас — такая же гордая и ранимая. Когда я получил тетино письмо, моей единственной мыслью было как можно скорее привезти ее сюда, чтобы несчастная не думала, будто про нее забыли.

— Можете сообщить ей об этом телеграммой, — мгновенно нашлась хозяйка.

— Если я не смогу подать тете Эрин надежду, миссис Карадонтис, будет милосерднее вообще ничего не делать — пусть думает, что я умер.

— Кто это вам велит ничего не делать? Я только советую поступить иначе — выбрать более разумный путь. Я не люблю одалживать деньги. Мой покойный муж всегда предостерегал меня против этого. Узнав, что дни его сочтены…

И старуха пустилась в бесконечные воспоминания о покойном супруге, но затем вновь обратила взор к предмету нашей беседы. Идея миссис К. заключалась в том, что, хотя она и не намерена одалживать мне деньги, зато согласна выплатить аванс в размере стоимости билета на пароход под семьдесят пять процентов моей комиссии до тех пор, пока я все не возмещу.