Один на льдине

Тетушка моя по отцу Нина Георгиевна в восемнадцать юных лет ушла в какую-то банду с антибольшевицкой идеей, что на ее месте сделал бы каждый, кто остался человеком в царстве Хама. Она была красавицей от Бога. Тетушку убил следователь НКВД на одной из сходок в Конотопе. Так рассказывала мне мама.

Но тогда никого не арестовали. Потом уже дедушку по отцу, Георгия Михалева, расстреляли в З8 году как украинского националиста. Тогда расстреляли по той же интернациональной статье всех мужчин старше 40 лет улицы Буденного, на которой мы жили. Их ночью забили в "воронок" и с почетом расстреляли в тюрьме НКВД областного города Чернигов. Бабушка умерла следом. Что было проку в той бумажке о помиловании деда, о его реабилитации, которую мы получили в пятьдесят шестом году! Что в том жалком трехмесячном пособии, которое выдали его детям "в связи с потерей кормильца"!

Оставшиеся в живых сестры моих родителей повыходили замуж за фамилии Ждановых с Кучмиными и фамилии эти достаточно известны. Летчик-испытатель современных самолетов, полковник Иван Жданов, например, мой родственник. А сгорел он на земле. От водки. Запил по-черному под конец жизни. Что мучило его генетическую память?

Кучма Пылып пошел служить шуцманом в КриПо8 в период фашистской оккупации. Пришла советская оккупация. Ему дали червонец и отправили на Воркуту вместе с детьми со всеми. Кому пять, кому шесть лет отроду. Еще недавно в Конотопе жив был из них Виктор Филиппович Кучма, и ему было бы скоро шестьдесят пять лет - год назад повесился. Чего, казалось бы, ему не хватало? Работал мясником без ложного гуманизма, и он знал, что такого мясника, как чека, мир еще не видел. И деньги у него, как у всякого мясника, водились. По человеческим качествам он был лучшим из всех, кого я знал в Конотопе. Видно детская травма, глубокая обида, как осколок, дошла до сердца и оно не смогло жить как сердце шуцманова сына.

Что касается мамы, она перед самой войной вышла замуж. Но отец мой, Александр Георгиевич, погиб в 41 под артобстрелом, так и не увидев меня ни разу. Где его могила и есть ли она - неизвестно. И кто знает: такой ли была бы судьба моя, будь он жив.

Всё.

Мы - это я, моя старшая сестренка Нина и мама - остались совсем одни на постоянно оккупируемой территории

10

... У моей мамы было три сестры и два брата - всего пятеро. Так вот в 49-м году или в 50-м одного из братьев, Алексея Михайловича Хорошко, пригласили на свадьбу. Он лихо играл на гармошке. В деревнях тогда свадьбы играли на Октябрьские, то есть, только по осени, после сбора урожая. Никто не приглашал на эту свадебку банду вышеупомянутого Шешени - она явилась нежданно во главе с коноводом. Кто успел - попрятались, а дядя Алеша сидит, как сидел со своей гармошкой. Шешеня требует ведро самогона, дядя отвечает, что он здесь в гостях и самогоном не заведует, что он всего навсего гармонист. Тогда один из бандитов достает из-за халявы9 нож-финку и для начала бьет дядю Лешу рукоятью в лоб. Дядька утерся, достает свой нож из-за хромовой халявы и употребляет бандита адекватно в лобешник. У нас в породе было так. Если кто преступил понятие дозволенного, то: царь ли ты, царевич, король, королевич, сапожник, портной - неважно: кто ты будешь такой получи по квитанции. Никто у нас в родне обидчику не уступал. Тогда уже этот Шешеня вынимает нож и принимается пороть им дядю Лешу. Тот бросает гармонь, сам в окно и - ну ледком по деревне хрустеть.

А куда помирать бежит человек? К дому.

Бежит дядя Алеша, бежит да упадет. А Шешеня его лежачего да финкой в спину. Тот в горячке-то подскочит и снова ходу. Вот он дом, совсем рядом. Тут из дома выходит мой дед, Хорошко Михаил, видит всю эту кровавую картину. Хватает во дворе кувалду, подбегает к не победимому всею советской властью Шешене и бьет его в лоб, как быка. Тот падает и не мычит. Дед выхватывает у него нож и этим же ножом, что в сыновней крови, перерезает героическому Шешене его поганую глотку. Теперь уже самогон пить затруднительно. Да и ни к чему покойнику свадебный самогон, разве что чертей на том свете поить.

И что же следует за сим?

Обыск. При обыске находят где-то в тряпочке ракетницу - эхо прошедшей войны. Ну что такое ракетница? В деревне их было тогда больше, чем коров. Собирались вечерами по праздникам и устраивали фейерверки. Далее арест. Суд. Советское правосудие вламывает дедушке Михаилу десять лет за убийство с превышением пределов необходимой самообороны. Кого он убил? Он убил главаря дерзкой банды и вооруженного, заметьте, главаря.

А исполосованному ножами дяде Алеше отсчитали пять лет за хулиганство и за ракетницу добавили еще пять лет.

И так поплыли мои родные на отсидку в Южкузбасслаг. Дед и Алеша. Алешу выпустили в пятьдесят третьем году по амнистии. А дед, которому при аресте было уже за пятьдесят лет, отбыл весь срок. Освободился, прожил несколько лет и помер.

Вот судьба непокорных. Их нагибала дьявольская безбожная власть в первую очередь, а если спины не гнулись, то их с хрустом ломали.10

"...По плодам их узнаете их..."

Язык отсохни у того, кто назовет советские расправы с порабощенным народом и непрекращающийся поныне геноцид - правосудием. В гены каждого живущего здесь человека, как в вечную заполярную мерзлоту, впаялся большевицкий концлагерь.

Тут хочется вспомнить строки двух больших русских поэтов советского времени.

"...Если не был бы я поэтом, значит был бы мошенник и вор." Это написал Сергей Есенин, убитый вместе с русской деревней и тамбовскими крестьянами, с раскулаченными и расказаченными..

"...Кто народ превратил в партизан?" - спросил через шестьдесят почти лет Юрий Кузнецов, живущий поныне, но потерявший на войне отца.

Что же творят безбожные власти с человеком, который по православному определению должен иметь трех отцов: отца родимого, отца государственного помазанника Божия и Отца Небесного, попранного и оскорбленного, Отца отцов!

У врагов рода человеческого множество личин. Вчера они были коммунисты. Сегодня - они либералы, демократы. А мы - все то же, источенное паразитами древо с подрубленными корнями.

Какая демократия? Какой капитализм? Какая свобода в концлагере, где начальство, если чего и боится, то лагерного бунта. А иногда, когда ему, начальству бунт выгоден, подогревает его. В политологии это называется стратегией и тактикой управляемых конфликтов. На какой стадии обезглавить массу недовольных - вот и вся задача.

Так что сушите сухари и мажьте лбы зеленкой, господа.

11

Из раннего детства - одно неизгладимое воспоминание: голод и нищета. Это фон, на котором рисуются все остальные картины.

Вся наша улица, все мои друзья росли без отцов. У кого-то из них они были расстреляны чуть раньше, чем родился я, у кого-то погибли во время войны сороковых годов. И окармливали нас матери - непроходимо нищие, вечно голодные и полураздетые во имя торжества коммунистической идеи.

Конотоп, как уже говорилось, всего лишь крупная узловая станция и вся производственная жизнь теплилась вокруг завода, где умельцы ремонтировали увечные паровозы и "больные" вагоны. Мама моя, Александра Михайловна, поднимала двоих детей: меня и сестру, которая родилась в сороковом, двумя годами раньше, чем я. Работы - никакой. Негде оторвать копейку. Торговать нечем и некому. Топить печь - забудь. Полы в хибаре глинобитные. Если б не те две козы-кормилицы, что изловчилась купить мама, то не писать бы мне этой книги. Но до сих пор я не могу переносить запаха козьего молока. Каково же было маме? Не напрасно говорят, что холод и голод в обнимку ходят. Мама, как и другие, надевала "беспалые" перчатки и в сорокаградусный мороз да с утра пораньше шла на дорожные тупики. Там выбирала несгоревшие куски угля из отбросов паровозного шлака, черные окатыши мерзлого бурака , который оставался на путях после грабительских ночных налетов голытьбы на товарные вагоны. Я хотел бы ей иной судьбы...