Кольцевой разлом

     Бывшая певица узнала от Корсакова много интересного, да и сама рассказала ему немало, хотя разговаривала в свойственной ей манере - как бы сама с собой. В конце концов она заметила, что ее собеседник, неплохо осведомленный о жизни русской артистической эмиграции, очень мало знает о жизни тех же слоев внутри страны. Она осмотрела Корсакова проницательным взглядом и произнесла:

  - Вы, конечно, военный... Не возражайте - уж я-то, слава Богу, повидала вашего брата на своем веку. Но не простой военный... Ладно, голубчик, ступайте, и дай вам Бог удачи.

   Вышедший от хозяйки Корсаков был встречен восхищенными возгласами - еще никому из гостей не удавалось так заинтересовать собой Марину Яковлевну. Корсаков скромно объяснил, что у него со старухой нашлись общие знакомые. Он вообще старался в Притоне держаться скромно и не обращать на себя внимания многочисленных и порой незнакомых посетителей. Точно так же он вел себя и сейчас - сидел в полутемном уголке и читал книжку Ордена куртуазных маньеристов, порой одобрительно усмехаясь. В своем достаточно почтенном возрасте он не испытывал никакой нужды в очках, хотя зрение никогда не берег - читал и лежа, и в полумраке, и в мчащемся автомобиле. Несмотря на все это, он мог часами вглядываться в цель через снайперский прицел, и глаза его не подводили. Поэтому он не покривил душой, когда в ответ на предостережение пробегавшей мимо Альбины:"Глаза испортишь!" - ответил:"Они у меня железные". Когда Альбина, суетившаяся в ожидании прихода гостей, вновь промчалась мимо него, она крикнула на ходу:

  - Нет, Витя, они у тебя не железные, а стальные!

   И, вновь пролетая мимо, она добавила:

  - Стальные, как твое сердце!

   Вероятно, такое утверждение объяснялось тем, что Альбина была к Корсакову неравнодушна и так и не сумела забыть их краткий курортный роман в Сочи. Однако Корсаков предпочитал не задумываться над этим,   понимая, что при его образе жизни никакие отношения с женщинами не имеют перспективы. Пропустив мимо ушей намек Альбины, он прислушался к шуму в прихожей и понял по голосам, что явились его старинные знакомые - всегда грустный Саша и весельчак Алексей, которые были музыкантами и помогали одному своему знакомому содержать увеселительное заведение - нечто среднее между рестораном и клубом. Их функция заключалась в составлении культурных программ, но на деле культурные программы состояли почти полностью из их песен,- сочиненные Сашей тексты сообща перекладывались на музыку. Доходы от заведения не обеспечивали высокой зарплаты, но компаньоны ценили свободу выше денег, а когда становилось совсем туго, то перебивались случайными заработками.

  - Алечка,- рокотал в прихожей Алексей,- к тебе пришли сказочные герои. Александр - это Иван-Царевич, он всегда грустен и питается любовью, а я - его слуги Объедало и Опивало в одном лице. Короче, есть что пожрать?

  - Найдется. Вите скажите спасибо,- ответила Альбина. - Он знает, что вы всегда страдаете от недоедания. Зато выпивку небось не забыли принести?

  - Алечка, я очень старый человек, но сколько живу - не видел, чтобы люди среди ночи бежали в магазин за едой,- веско заметил Алексей. - А вот за выпивкой - почти всякий раз. Мы решаем самый важный вопрос, а на второстепенные нас уже не хватает. Но не перевелись еще добрые люди, которые готовы накормить музыканта! Где Виктор, где этот прекрасный человек? Я хочу обнять его!

   Корсаков вышел в коридор и сразу попал в душные объятия Алексея, который долго щекотал его своей бородой. Саша также застенчиво приобнял Корсакова за плечо. На кухне уже громко скворчали сковородки, возле которых суетились Альбина с Ольгой. Донесся соблазнительный аромат жареного мяса. Саша заметил:

  - Пахнет так, что будет чудо, если не приедет Бивнев.

   Раздался звонок в дверь. Алексей открыл - на пороге стоял Бивнев, полнеющий светловолосый красавец. Актер осклабился, изображая восторг,   и поспешил издать приветственный вопль, широко раскрыв объятия. Алексей холодно произнес:

  - Фальшиво сыграно, не верим! Вы радуетесь не нам, а жратве и выпивке, которые надеетесь здесь получить. А что вы сделали для подъема благосостояния Притона?

  - Как вам не стыдно, Алексей!- с укором воскликнул Бивнев, заключая сопротивляющегося музыканта в объятия. - Вы же знаете, как я к вам отношусь! Я так мечтал увидеть вас, а вы подвергаете меня каким-то пошлым наскокам, упрекаете меня в бездуховности! Подумайте: меня, Георгия Бивнева,- в бездуховности!

   И Бивнев продолжал тискать Алексея, который ворчал:"Паяц... Жалкий провинциальный трагик..." Затем он переключился на Александра и подверг его такой же экзекуции. Корсакова он приветствовал восторженно, но обнимать не стал, поскольку относился к нему с некоторой опаской, как к явлению загадочному. Затем актер проследовал на кухню, и оттуда послышались звуки поцелуев и женский визг.

  - Золотые вы мои! Спасительницы! Вы не дадите нам зачахнуть от голода!- кричал Бивнев, обнимая девушек и весьма плотоядно их ощупывая.

  - Уберите от нас этого старого развратника!- кричали девушки в ответ. У Корсакова уже в ушах звенело от того шума, которым сопровождался съезд гостей, а ведь по меркам "Притона" количество прибывших было ничтожным.

  Все расселись на кухне вокруг допотопного круглого стола. На стенах кухни красовались изречения завсегдатаев "Притона". Запись, сделанная рукой Бивнева после одного из удачных спектаклей, гласила:"Георгий Бивнеу - это такой челлвек, што вам не понять". Наутро Бивнев сам с удивлением смотрел на эту запись, но стирать ее не стал, сказав:"Пусть память будет". Выделялся также лозунг, любовно выведенный над дверным проемом опустившимся врачом-психиатром:"С утра выпил - весь день свободен". В то памятное утро, закончив работу над лозунгом, психиатр выклянчил у лежавшей в постели старухи ее кресло-каталку и отправился   собирать милостыню в подземном переходе. Сам он выступал в роли поводыря, а в коляске сидел некий молодой драматург, постоянно обретавшийся в ""Притоне" и отличавшийся крайне дистрофическим телосложением. Когда через два часа они вернулись, старуха с явным удовлетворением восприняла весть о том, что им удалось собрать целых семьдесят тысяч. Приятные воспоминания у собравшихся должны были также вызывать прикрепленные там и сям к стенам газетные вырезки с упоминаниями о различных посетителях "Притона". Перед Корсаковым очутилась тарелка с тремя обильно наперченными антрекотами (антрекоты принес он сам, а перец нашелся в "Притоне"); гарниром служил зеленый горошек (горошек принес тоже Корсаков), а в центр стола Альбина поставила извлеченную ею из холодильника бутыль с кетчупом.

  - Ух, как я ненавижу все эти американские штучки,- заворчал Бивнев, злобно уставившись на бутыль. При всей своей любви к даровому угощению он отличался необычайной привередливостью. - То ли дело наш соус "Шашлычный"! Или, скажем, "Краснодарский"!

  - И не говори,- поддержал его Алексей. - Не могу понять, почему все американское такое... такое...- он щелкнул пальцами, подбирая слова. - Такое безвкусное. Побывал я недавно в "Макдональдсе",- Господи, что за убожество!

  - Как ты мог пойти в это место,- ты, русский человек?!- с горечью спросил Бивнев. Алексей развел руками:

  - Что делать - пригласили! Халява имеет надо мной огромную власть. Да, признаю, я жрал их гнусные гамбургеры, но жрал с ненавистью! Я не преклонялся перед их индустриальной цивилизацией, как некоторые!

  - Это намек?- поинтересовался Саша. Алексей хлопнул его по плечу:

  - Ну что ты, Александр! Разве ты, настоящий русский акын, можешь преклоняться перед бездуховным Западом! Я первый плюну в лицо тому, кто тебя в этом заподозрит!

  - Ну то-то же,- наставительно произнес Александр. После этого вся   компания принялась приводить многочисленные примеры идиотизма американцев, американской культуры и американского образа жизни. Кое-какие наивные утверждения у выросшего в Америке Корсакова вызывали усмешку, однако большая их часть поражала его своей меткостью. Впрочем, он и сам отнюдь не являлся поклонником Америки. Обсуждение сопровождалось распитием неразбавленного джина, который Бивнев обозвал "басурманским зельем". Алексей возразил: