Новые русские

— Будем, будем. Пока они друг дружку не перестреляют, — соглашается Таисья.

Дамы идут в гостиную залу. Она разделена как бы на две полукомнаты, соединяющиеся между собой трехстворчатыми застекленными дверями. В первой — черный концертный рояль. Все стены — в книжных полках, завалены букинистическими редкостями. Удобный громоздкий барский диван, на котором и впятером развалиться не тесно. Во второй — овальный стол на тридцать две персоны. Старинный французский гобелен во всю стену. И тот самый подсервантник с коллекцией русского стекла. Подруги усаживаются на диван. Катя тут же вскакивает. Ей нужно видеть их лица и покрасоваться самой. Да и пыль в глаза пускать легче стоя. Катя в восторге от своего открытия — жить надо только с «новыми русскими»! Они-то здесь небось до сих пор мечтают об иностранцах. В ответ Таисья и Нинон смеются. Их больше интересует ее пиджачок от Валентино. Он с одним лацканом. Еще она показывает, задирая юбку, совершенно фантастический пояс. Ведь теперь считается экологически вредно носить колготки. Тело должно дышать. Особенно в самых закрытых местах. Она в Германии раздала эмигрантам целую коробку совершенно новых колготок.

Ее сумбурная речь обрывается с появлением мужчины лет сорока. Выше среднего роста, с зачесанными назад густыми рыжими волосами. Его полное открытое лицо массивно и невыразительно. Одет он в светлый твидовый пиджак и черные свободного покроя брюки. В глаза бросается красный галстук. Таисья продолжительно, по-хозяйски осматривает гостя. Он слегка смущен. В руках держит два больших пакета. В одном — бутылки, коробки конфет, ананас, бананы. Из второго между зеленью высовывается морда поросенка.

— Затоварились выше крыши, — вместо приветствия сообщает пришедший.

— Отнесите на кухню, — приказывает Таисья Федоровна. Видя, что он топчется на месте, добавляет: — Вернитесь в прихожую и направо. Прошу быть осторожным. Там — статуя Венеры. Не толкните ее. А то никаких денег не хватит.

Рыжий исподлобья глядит на нее. Отступает задом и исчезает за дверью. Вслед за этим раздается тяжелый стук упавшего предмета. Таисья Федоровна замирает, Нинон испуганно смотрит на Катю, а та заливается непривычно детским тонким смехом.

— Что вы перепугались? Ха-ха-ха! Он такой душка, постоянно роняет пистолет. У него там под мышкой кнопка плохо держится!

Таисья Федоровна на всякий случай идет проверить, что случилось.

Нинон с жадностью рассматривает Катю. Маленькая пикантная блондинка с большим носом, широкие ноздри которого в постоянном движении. И придают ее внешности сексуальную динамичность. Катя не скрывает, что она — женщина для постели. В кружевном белье среди шелковых подушек чувствует себя более комфортно, чем в самом шикарном ресторане. Свои тонкие ноги она каким-то образом выворачивает по-балетному. Создается впечатление, что она постоянно пребывает в элегантном танце, чей внутренний ритм повелевает ее движениями. Еще одна особенность приехавшей подруги — сколько бы она ни натянула на себя шмоток, остается ощущение, будто она полуодета. Кажется, можно подобно фокуснику потянуть за одну из бретелек ее наряда, и он тут же свалится вниз к ее туфелькам на высоких каблуках. Резкая, энергичная Нинон при всем шарме деловой женщины смотрится рядом с этим эфемерным созданием более скованной. От чего злится. Они с Катей, хоть и дружили, всегда были разными. Никогда не нравились одним и тем же мужчинам. Даже болезни их мучают разные. У Кати вечные проблемы с простудами, а у Нинон болят ноги. Хотя выглядят намного красивее, чем Катины.

В отличие от Нинон Катя ее не рассматривает. Она вообще не любит концентрировать внимание. Но если появляется интересный мужчина, тут уж она не сводит глаз с него. В таком случае ничто не способно отвлечь ее от созерцания жертвы.

— Где ты его взяла? — осторожно спрашивает Нинон.

— А что? Нравится? Вы здесь небось по настоящим мужикам соскучились? На всякий случай заявляю — этого не отдам. Представляешь, его зовут Степан! Степан… — она жеманно вытягивает ручку и играючи с прононсом произносит: — Степан, подай вина.

В дверях возникает массивная фигура с подносом в крупных мужских руках. На серебре тонкие высокие бокалы искрятся французским шампанским.

Нинон улыбается. Там, где Катя, обязательно немного театр, иногда переходящий в балаган. Когда Катя хватанет лишку. Пока же шампанское, духи, улыбки и милый невыразительный рыжий «новый русский».

— Какой он душка! Мы в Вене такое устроили! Тупые австрияки разглядывали нас, точно мы из Голливуда. Представляешь, нам ужин подавали в бассейн. В час ночи. Ай-ай-ай! До чего было здорово! Сначала какие-то японцы возмущались. Но нам на помощь пришел американец, негр — такой детина. Он их обвинил в дискриминации, и они заткнулись. Хозяин отеля хотел звать полицию. Но Степан с ним договорился. Представляешь? Я говорю на трех языках, и меня никто не слушает. А Степан не знает ни одного, и все его понимают.

— Да я им постоянно объясняю, учите, господа, русский, — басит Степан. — За нами будущее… Ничего, понемногу привыкнут, возьмутся за словари.

— А где Таисья? — спрашивает Нинон.

— Поросенком занимается. Ругает, что большого купили. Как по мне, не такой уж он и большой.

Катя продолжает пискляво хохотать:

— Степан любит все большое. Ему когда подают меню, он заранее машет рукой, чтобы несли все. Приходится ужинать за двумя столами.

— И ничего. Надобно все попробовать. А так, среди своих, я по большей части люблю селедку с вареной картошкой. Но разве они поймут? — добродушно лукавит Степан.

— Соскучились по простой еде на родине? — Нинон берет в общении с «новым русским» ироничный тон. Она-то, в отличие от крейзанутой Кати, таких «новых» видит каждый день и не испытывает вдохновения. Скоро Катя сама поймет, что прикатила в Москву со своим самоваром.

— Мне скучать не с руки, — продолжает объяснять Степан. — Хочу завернуть какой-нибудь бизнес. Не спеша. Немного осмотрюсь, с людьми повстречаюсь. Я в России три года как не был.

— Все, что можно схватить здесь, уже схвачено, — с той же иронией говорит Нинои.

Степан не чувствует ее подначки, а, возможно, просто не реагирует на столь мелкие укусы. Не вдаваясь в рассуждения, успокаивает энергичную дамочку:

— Ничего, разберемся.

— И рэкета не боитесь? — не отстает дамочка.

Степан смотрит с удивлением и даже сочувствием. Катя все еще смеется, перекидывая в воздухе ноги с одной на другую. Полные губы «нового русского» растягиваются в мягкой, обезоруживающей добротой улыбке.

— Серьезный рэкет, натасканные псы — кидаются по команде. Остальное — мелочь пузатая.

Его улыбка произвела на Нинон хорошее впечатление. Так улыбаются люди, которым нечего бояться. В душе Нинон шевельнулась зависть к подруге. Что-то в этом мужике есть. И поинтереснее, чем деньги. Катя, заметив интерес Нинон, не медлит с реакцией. Интуиция у нее — звериная. Коготки выпускает не раздумывая:

— Степан, как тебе хорошо со мной. Я не задаю никаких вопросов! Поцелуй меня!

Он долго, нежно целует ее в губы. С трудом отрываясь, Катя, млея, сообщает:

— Кстати, на Западе врачи уверяют, что поцелуи делают зубы более белыми.

Нинон не отвечает и не напоминает о том, что фарфор вообще не темнеет.

Оба мопса крутятся на кухне возле поросенка, разделываемого Таисьей Федоровной. Вдруг заливаются лаем и кидаются к входной двери. В подтверждение их чутью раздается продолжительный звонок. Это пришли Гликерия Сергеевна и Элеонора. Обе взволнованы. Им не терпится рассказать о ночном кошмаре, увиденном во сне одновременно. Но Катя вместе с мопсами бросается к обеим и не дает никому раскрыть рта:

— Господи! Гликерия Сергеевна, вы ли это? Я балдею, молодеете с каждым годом. Леди, просто настоящая леди. В Европе так выглядят исключительно безумные миллионерши. Какой цвет волос! Правильно, что подкрашиваетесь. Вам уже не страшно, не выпадут… Норка! А ты хоть снова замуж. Ужасно рада тебя видеть. Мне когда сообщили про Ласкарата, не поверишь, слезы из глаз полились ручьями, так тебя стало жалко. Телеграмму дала на ваш адрес. Мне его Таисья по телефону продиктовала. Ой, дорогие мои, совсем очумела. Я же примчалась из Вены.