Новые русские

— Балдеж! И ты в такие игры играла?!

Таисья хохочет громким солдатским смехом. Вытирает слезы. От стыда и удовольствия отмахивается от Нинон.

— Ну, глупости, глупости. Я ведь всегда замужем находилась. Хотя, помню, некоторые и семейные пары принимали участие. Многие жены уговаривали своих мужей поехать к Сталецкому на игры.

Нинон отодвигает тарелку, не в силах жевать. Она представляет себе эту сцену, в центре которой заводила, естественно, Таисья, и не может отдышаться между приступами хохота. Таисья успокаивается первая.

— Перестань ржать, как лошадь! Между прочим, игра совершенно безобидная. Мужчины всегда были одеты. Сам Сталецкий обязательно во фраке. Разрешался только один поцелуй нашедшему и больше никаких вольностей. И чего тут такого? Фигуры у всех были замечательные. Одно удовольствие поглядеть. После войны откормились, стали заниматься телом, ногами, педикюром. Некоторые щеголяли ажурными чулками…

— Ой, Таисья, чтобы ты да не похвасталась чулочками? Такого быть не могло!

Таисья становится строгой и вспыльчивой.

— Говорю, не играла! Ни разу! Хотя Сталецкий постоянно намекал о перстеньке. Там еще было интересное правило, привлекавшее женщин. Если перстенек не находили, он оставался у спрятавшей его. А камень меньше четырех каратов не игрался. Кто страсть как любил эти игры, скажу уж по секрету, Гликерия. С этого-то между ними и началось. Однажды она так спрятала перстенек, что он не смог его отыскать. Представляешь, было штук пять девушек. Сталецкий поначалу пальцами к ней. Нету! Он к другой. Та хрясь его по знаменитой физиономии. Следующая — хрясь. Все смеются. Он не понимает, в чем дело. Начинает злиться… Потеха прямо, — Таисья загадочно замолкает. Меняет тон и ни с того ни с сего спрашивает: — Хочешь борща? Вкусный. Он, когда настоится, делается лучше.

— Погоди, куда же Первеева перстенек запрятала? — настаивает Нинон.

Таисья делает вид, что не хочет возвращаться к столь пикантной теме. Маленькими глотками отхлебывает кофе. Отводит взгляд в сторону. Но желание рассказать пересиливает возрастные приличия.

— Ладно, дай слово, что никому не сболтнешь?

Нинон уверена, Таисья рассказала об этом всем своим многочисленным приятельницам. Поэтому клянется:

— Чтоб мой язык отсох! Ты меня знаешь.

— Короче, спрятала она его в другое интимное место. Тогда многие поговаривали, что она — любительница оборотной любви.

— Какой? — смеется Нинон.

— Той… которая сзади. Этим она Сталецкого и заманила. Он первое время после свадьбы и не изменял ей.

Нинон с удовольствием затягивается сигаретой. Пьет «Мукузани». Она любит бывать у Таисьи. Общаться с новоиспеченной княгиней все равно что читать Гиляровского. Про всех живых, а уж тем более покойных, она знает кучу историй, сплетен, пикантных подробностей. Ни одна личность, получившая известность в Москве, не минула участи быть обсужденной в салоне Таисьи Федоровны. Но странное дело, обычно представление о сталинском времени — довольно мрачное. Репрессии, ссылки, стукачество, казенная мораль. А послушать Таисью, люди жили и вели себя похлеще сегодняшних. В игры играли, проводили время веселее, чем московская интеллигенция, прикованная к видушникам с порнухой.

— А Сталецкий про айсора знал? — уже с неподдельным любопытством спрашивает Нинон.

Таисья поджимает губы. Видно, ей не хочется вспоминать об этом. Нинон не отстает:

— Заинтриговала до ужаса, Таисья, миленькая, как у них там все произошло?

Она почти уверена, что Таисья каким-то образом замешана в этой истории. За долгие годы светской жизни княгиня принимала участие не в одной любовной интриге. Без нее не обходился ни один скандальный адюльтер. Она, как вампир, высасывала энергию из чужих бушующих страстей. Нинон не верила посещению Ласкаратом Элеоноры, но какая-то мистическая тайна лежала на всей этой семейке. Ласкарат был, что называется, не от мира сего. Даже если верить Таисье и не признавать его сыном Сталецкого, все равно приходится признать, что они были очень похожи. Нинон не успела познакомиться со Сталецким. Он умер в начале семидесятых, но рассказы о нем напоминали ей поведение и поступки Василия.

— Не придумывай, Таисья! Как Гликерия могла родить от айсора? При таком мужчине. Я имею в виду Сталецкого.

— То-то и я говорю. Темная история, — задумчиво произносит Таисья. — Айсор был тогда в большой моде. Вроде иностранца. К тому же богатый. Некоторым женщинам, которые ему особенно нравились, он, подбивая набойки, надевал на щиколотку золотую цепочку. У меня до сих пор такая хранится.

— Значит, было! — Нинон в восторге хлопает в ладоши.

— Все. Больше не буду рассказывать! — взрывается Таисья. Замолкает. Поджимает губы. Но постепенно отходит: — Нравилась ему, да. Гликерия узнала, закатила сцену ревности. Насилу ее разубедила. Понимаешь, айсор с женщинами обращался не по-нашему, ну, не по-русски…

— А как? — взвизгивает Нинон.

— Ой, все тебе расскажи. Тогда на это немногие шли. Я отказалась. Да ну тебя! Заставляешь вспоминать глупости. Из этой противоестественной любви и получился Васька.

Нинон смеется:

— Так не бывает.

— Не бывает. А у них получилось. Что праведно — от Бога, а что неправедно — от дьявола. Потому такой и уродился.

— А Сталецкий?

— Что Сталецкий? Его самого видели в «Национале» с айсором. Не стеснялся за одним столом с ним сидеть. Всякое рассказывали про них. Спроси лучше Гликерию. Она при этом присутствовала.

— Самая натуральная сплетня. Кто ж об этом расскажет? — отмахивается Нинон.

Таисья Федоровна возмущается, что Нинон смеет усомниться в ее словах. Она встает, нависает над столом своей мощной фигурой. Подбоченивается и выплескивает из своей души заветное:

— Кто сказал? Хочешь знать?! Да?! Айсор мне сам и рассказал. Вот!

После этого признания она устало опускается на скамейку. В дверь стучат. Потом звонят. И снова принимаются стучать. Таисья с трудом переводит дыхание. Она уже не рада, что завела весь этот разговор. Нинон боится идти открывать, потому что на пороге появится Гликерия Сергеевна. Два мопса, до этого дремавшие под их ногами, с заливистым лаем набрасываются на входную дверь. Таисья нехотя встает. Держится за сердце:

— Закончили об этом. Прошлое тем и хорошо, что прошло.

Идет открывать. Слышится бесконечное щелканье замков, скрип двери и высокие радостные восклицания: «Таисья, родная! Как ты прелестно выглядишь!» Это, судя по голосу, Катя. «Раздевайся, — ворчит княгиня. — .Ишь, какая шуба. Апельсиновая норка. У нас в таких большая редкость». Услыхав про норку, Нинон не выдерживает и торопится посмотреть на давнюю подругу, укатившую из Москвы четыре года назад. У Кати был долгий роман с фээргешником Юргеном. Он в Союзе представлял электронную фирму. К тому же она крутила еще с одним французом. Но об этом знали только близкие подруги. От него Катя и забеременела. Юрген, естественно, был уверен, что ребенок его, и сделал Катьке официальное предложение. С французом ей пришлось расстаться окончательно. Хорошо, хоть оба мужика были блондинами. Вернее, Юрген лысым. Но любил рассказывать о своей пышной золотистой шевелюре. Девочка получилась красивенькой и, как две капли, похожей на француза. Но Юрген с гордостью уверял, что красота ребенка от него. Ему с удовольствием поддакивали. Теперь у Кати в Бонне свой дом. От Таисьи, которая ездила к ней в прошлом году, Нинон узнала, что Катька подыхает от скуки и втихаря пьет нашу родную «Столичную».

Катя выглядит сногсшибательно. Это в два голоса признают Таисья и Нинон. Она в ответ тоже рассыпается комплиментами.

— Ой, девки! Какого я мужика оторвала! — кричит она с порога, прижимая к груди обоих прыгнувших на нее мопсов. — Он сейчас появится. Машину ставит на сигнализацию. Не поверите, вам же известно, я совков на пушечный выстрел не подпускала. А тут увидела в Вене и охренела. Нет, девки, это надо видеть! Теперь будем любить исключительно «новых русских». Какой размах! Американцам и не снилось. Не говорю уж о европейцах. Все копейки считают. А этот, как настоящий дикарь, дорвавшийся до благ цивилизации. Деньги швыряет тысячами. Сплошной кураж. Подавай самое престижное. Я балдею. Будем любить «новых русских»!