Возмездие. Никогда не поздно

Биленков поджидал Маевского в кафе с роскошным баром. Он отказался от винной карты (она подавалась отдельно от меню) и выбрал безалкогольный коктейль. Потягивая напиток через соломинку, Виктор переводил взгляд с одного вертикального бруса на другой и силился вспомнить, где раньше видел нечто подобное, учитывая, конечно, популярность таких колонн в подобных заведениях. Здесь они как бы отделяли столики друг от друга и от самого бара, с его неприметной дверью на кухню. Они были частью порядка, наведенного здесь чьей-то умелой рукой. Наконец он вспомнил: подобная обстановка была ему знакома по кабинету Жердева в Структуре. В этом кафе пиллерсы служили предметами декорации, а в здании на Большой Дмитровке они поддерживали пол и потолок.

Он выпил коктейль и собрался заказать фруктовый чай, но вот в кафе вошел человек лет сорока, в темном строгом костюме, с коричневым кейс-атташе. Среди десятка посетителей он выбрал Биленкова и подошел к его столику.

– Виктор?

– Он самый.

– Очень приятно. Андрей.

Биленков ответил на рукопожатие нового знакомого и не мог не припомнить пренебрежительный тон Жердева, отдающего распоряжение своему помощнику: его электронное издание он назвал таблоидом, бульварной газетенкой со скандальной информацией, и Виктор невольно принял, как эстафетную палочку, этот высокомерно-пренебрежительный тон.

– Ты работаешь?

– Конечно, – ответил Маевский.

– Конечно? Ты что, бросаешь вызов безработным?

– Нет.

– Нет? Из тебя слова не вытянешь. Где и кем ты работаешь?

– Я шеф-редактор электронной газеты «Проспект Независимости».

– Жизнь не удалась?

– Почему?

– Пока что я задаю вопросы. Мы будем работать в паре. Твое дело – информация и розыск. Только не обольщайся – понажимаешь там на кнопки и клавиши, принесешь мне лист бумаги, и все. Готовься засучить рукава, а когда и задрать штанины. И не смотри на меня так…

Журналист опустил глаза.

– Знаешь Хованское кладбище? – приступил к делу Биленков.

– Да. Оно находится в Ленинском районе Московской области, а вот в административном отношении подчинено Юго-Западному административному округу столицы. Тебя интересует конкретный человек, похороненный на кладбище?

– Ну, ты забегаешь вперед. Пока что мой интерес – к живому человеку. Нужно навести кое-какие справки о нем…

– Погоди минуту. – Журналист открыл кейс и вынул книгу в мягком переплете. Вырвав страницу из середины, протянул ее Биленкову: – Прочти.

– Зачем?

– Прочти, – настаивал Маевский, и Билл подчинился – ради интереса.

– Ну, – наконец сказал он, – прочел. И что дальше?

– А дальше расскажи, о чем эта книга.

Биленков раздвинул губы в беззвучном комплименте. Выдержав паузу, сказал:

– Ну, что же, придется рассказать тебе, о чем моя книга.

– Кстати, сам-то ты работаешь?

– Конечно… – Виктор осекся, завидев в дверях кафе Дмитрия Жердева.

Маевский встал, приветствуя Жердева кивком головы, а Биленков не двинулся с места.

Дмитрий Михайлович присел к ним за столик буквально на минуту. Он был краток, обращаясь только к журналисту:

– Виктору я уже говорил, теперь хочу сказать тебе, Андрей. Я заготовил фразу и обязан произнести ее. Детали одного дела тебе расскажет Виктор. Секретов между нами нет. Работайте.

Он встал и, застегнув пуговицу пиджака, покинул заведение.

– О какой фразе он говорил? – поинтересовался Маевский.

– Кое-кто из нашей опергруппы был тайным агентом военной разведки. Как тебе такое начало?

– Начало – так себе. О внедрении агента в Структуру Жердеву доложил я.

– Как это? – опешил Биленков.

– Каждого влечет его страсть.

– А можно вот без этих выпендрежей?

– Пожалуйста. В то время я сильно увлекся деньгами и сдал Жердеву своего оператора из ГРУ – его фамилия Янов, звание – подполковник. Остальное ты знаешь. Так что там насчет деталей одного дела?

Биленков с минуту настраивался. Заявление журналиста стало для него неожиданностью. Но и ему было чем удивить этого «крайне информированного человека». Он приоткрыл Релизеру (он вспомнил имя агента из давнишнего разговора с Жердевым) детали устранения Лесника.

– Даже зная о том, что в опергруппе может оказаться враг, Жердев не отказался от операции по устранению генерала – почему? – выслушав его, спросил журналист.

– На то у него были веские основания.

– Например?

– Во-первых, отказаться от спецоперации означало отказаться от перспективы «подняться до небес». Второго такого случая не будет еще и потому, что отказ повлечет за собой, мягко говоря, неудовольствие шефа, – Биленков указал глазами на потолок, – а шеф на Жердева очень рассчитывал. Во-вторых, тактика моей опергруппы предотвращала утечку информации, и помешать очередной акции «возможно внедренный агент» не мог. Опять же – кто предупрежден, тот вооружен. Жердев поставил задачу пробить Кравца. И если подозрения подтвердятся, то труп Кравца, с «доказательствами причастности его к военной разведке», прямо укажет на организацию, совершившую преступление, и организация эта – «родственная» среде генерала Болдырева, то есть военная. В-третьих, таким образом, Жердев сможет отвести подозрения от Структуры в целом и от себя, в частности. Но это в случае, если ГРУ удалось внедрить своего агента в опергруппу. Если нет – ничего не изменится, все пойдет по накатанному уже пути. Ну как, моя откровенность не напугала тебя?

– А тебя самого она не напугала? Я журналист и могу тиснуть твои откровения в своем издании. Ему это пойдет только на пользу.

– Я вот с чего начну, друг, чтобы тебе стало понятно. Не думаю, что Жердев, будучи главой Структуры, получал прямые приказы – устрашения или устранения. Его задачей было – ловить каждое слово на совещании, в приемной, выделять интонации, делать выводы и принимать решения. Вернее сказать, не бояться принимать решения. Как это было в случае с Лесником – остается только гадать. Но, может быть, шеф грохнул кулаком по столу: «Надо что-то делать!» Может, этот последний приказ он отдал напрямую: «Убери эту сволочь с моего пути!» Жердев, как всегда, отдал мне приказ открытым текстом. Он никогда не говорил – нужно сделать то-то и то-то, он четко отдавал распоряжения, но смотрел при этом поверх моего плеча, как будто приказ был вывешен на стене, и он читал с листа. «Убери Лесника до 1 июня». То есть я должен был убрать его за две недели до президентских выборов. По сути дела, я получил карт-бланш – мог распоряжаться не только жизнями Лесника и его домочадцев, но и его деньгами. Жадность меня не сгубила. Я взял только долларовую наличность, думая о том, что по рублевой меня могут отследить. Но и внакладе я не остался: взял себе долю Кравца. Если ты спросишь насчет стиля, я тебе отвечу так: жестокость, убийство свидетелей – почерк, не свойственный спецслужбам, скорее – банды, мы и работали под банду отморозков. Этот почерк проявлялся там, где пахло большой политикой, а значит, все убийства были политическими. Но политика – это деньги. Власть – это все. Возможность повелевать и распоряжаться судьбами людей. Право судить и миловать, и при этом не быть судимым. Гораздо проще определить границы вселенной, чем ответить на вопрос: «Что такое власть?» Мы были инструментом власти. Нам не всегда нравилось то, что мы делали. И нас правили, как затупившийся инструмент. Хлестали кнутом и пропихивали в глотку пряник. Нам давали четко понять: мы – не последние негодяи, последние негодяи – это те, которые целят на наше место… Если ты спросишь, кто я, какой я, чего хочу от жизни, я отвечу так: хочу дышать, как и все, строю планы на будущее. Нет, я не жестокий человек, свои поступки я измеряю по шкале жалости. Иногда жалость зашкаливает, иногда чуть поднимается выше нуля. Ты можешь сказать, что я похож на крокодила, проливающего слезы над своей жертвой. Не спорю, в этом сравнении есть доля истины. Так за что судить крокодила – за то, что он элементарно хочет кушать? – Биленков вплотную придвинулся к журналисту: – Можешь назвать это басней, но сделай моральный вывод: не болтай лишнего. Я или кто-то другой моргнет или там стукнет кулаком по столу, и тебя не станет. Помни о преемственности – за мной выстроилась целая очередь негодяев. А теперь скажи, у тебя остались ко мне вопросы?