Слепая ярость

— Чего тут путать-то? Знаю я ее как облупленную, всю оглядел, от макушки до пяточек. Хочешь конкретней?

— Валяйте, валяйте, — хихикнул Айзек.

— Ну вот на левой ляжке у нее изнутри родинка, ага? Что — не так разве?

— Так, так… А про другую — на копчике — она вам разве не говорила?

— Нет, — ляпнул Ник и понял, что прокололся.

— А про шрамик на правой груди? — откровенно веселился Айзек. — Про длину клитора?

Ник смиренно помалкивал.

— Вы, мой дорогой, не огорчайтесь, — добродушно пояснил Айзек. — Не вы первый, не вы последний. Кэт такая врушка. Извините, но я в жизни не видел более лживой бабы, просто уникум какой-то. Врет мне напропалую — да еще и других науськивает постоянно. Так что вы уж ее простите, мистер Как-вас-там… Она мне столько уже пыталась понавертеть, что нипочем ей не поверю, пока не увижу собственными глазами.

— А что бы вы хотели увидеть? — спросил Ник уже нормальным голосом.

— Да вот то самое, — хмыкнул Айзек. — Поверьте: нельзя верить женщинам, нельзя. Так и норовят тебя облапошить — это у них в крови.

— Понятно, — сказал Ник и почувствовал, что крыша у него от общения с этой прелестной парочкой съехала немножко набок. — Ладно, всего вам хорошего, извините.

— Погодите, погодите! — спохватился Айзек. — Возможно, вы только трепаться горазды, но если способны предложить нечто реальное — милости прошу.

— Нет-нет, благодарю, — поспешно отказался Ник.

— Жаль, — разочарованно сказал Айзек. — Ладно, вы тут с Кэт еще поболтайте — вдруг чего… А я спать пошел. Пока, мой дорогой.

— Секундочку! — остановил Ник, в котором взыграло любопытство.

— Вы что-то хотите предложить? — оживился Айзек. — Так я слушаю!

— Нет-нет, я не о том… Позвольте задать вам один вопрос. Он, возможно, не совсем тактичный, но вы уж не обессудьте…

— Валяйте.

— А вы сами часто изменяете Кэт? — без обиняков спросил Ник.

Айзек засмеялся:

— Да что вы! Не мужское это дело, приятель.

— Понятно, — сказал Ник, ощущая, как его крыша потихоньку продвигается дальше.

— Ладно, даю вам Кэт. Спокойной ночи…

— Счастливо…

— Алло… — Это была снова незадачливая Кэт. — Что ж, я все слышала… Извините за беспокойство.

— Ерунда, все нормально.

— Всего вам доброго, Мистер Доверие… — Голос ее звучал грустно.

— И вам также…

— Да, а я вот подумала, — оживилась вдруг она, — насчет негра — может, вы и правы, а?

— Может быть, — кротко ответствовал Ник. — Вы попробуйте — чем черт не шутит.

— Ох, ну пока…

Гудки в трубке.

Ник набрал номер точного времени: половина пятого. Еще полтора часа до окончания смены.

— Эй, Миллер, как успехи? — спросил он.

— Троих уже попользовал! — радостно отозвался коллега.

— Молодец, — усмехнулся Ник.

— Еще бы! Одна такая, знаешь ли, попалась забавница — пальчики оближешь.

— Везет некоторым…

Миллер довольно забулькал в ответ.

— Ты, наверное, счастливый человек, Миллер, — предположил Ник.

— А как ты думал! Другие за девчонками рыскают туда-сюда с высунутыми языками, а на меня они сами летят, как мотыльки на свет. Очень удобно, ты не находишь? Никаких хлопот — да вдобавок мне еще за это денежки платят. Это ж идеально: занимаешься любимым делом — и именно за это бабки получаешь. Никак не могу поверить, что так мне повезло в жизни.

— Небось много тратился прежде на телефонных девочек?

— Было дело… — с легким смущением признался Миллер. — Но теперь вот нашел свое место под солнцем — хоть и в ночное время. А знаешь, почему я именно ночные смены предпочитаю?

— Почему же?

— Так ведь именно ночью телок одиноких тянет на такое-этакое — ну, понимаешь… Особенно когда полнолуние, — тут они и вовсе с ума сходят, орут в трубку: «Ну, трахай, трахай меня еще!» Не замечал?

— В общем — да, замечал… — неохотно ответил Ник.

— Ну, я знаю: ты до таких штучек не охотник. Что ж, каждому свое, сердцу не прикажешь.

— А скажи-ка: в натуре ведь все это гораздо интереснее — так почему же ты предпочитаешь телефон?

— Э, в натуре! В натуре — это тяжкая работа: пока-то ее найдешь, уговоришь… А в постели — вообще тоска: вылезаешь, будто из каменоломни. А так: ля-ля, бля-бля — и полный кайф!

Миллер шумно прихлебнул из банки «Сэвен-ап».

— Я тебе больше скажу, — продолжал толстяк, — постель как таковая — это бездуховно. Это просто-напросто профанация истинного секса.

— Неужели? — изумился Ник.

— Конечно!

— Честно говоря, довольно-таки оригинальное мнение — мне не доводилось слышать подобного, — покрутив головой, признался Ник.

— И это, между прочим, не какая-то там отвлеченная теория, а самая что ни на есть практика, — внушительно сказал Миллер.

— Ну да, ну да, — покивал Ник, не в силах сдержать легкой усмешки. — Но вот многие почему-то думают иначе — тебе это не кажется странным?

— Ты послушай сначала, а после уж будешь ухмыляться, — снисходительно изрек Миллер.

— Да я и слушаю…

— То, что происходит между мужчиной и женщиной в постели, — это только суррогат любви, — с профессорской интонацией вещал толстяк. — Подлинная любовь — это нематериальная субстанция, своего рода эманация…

— Что-что?

— Не перебивай!

— Хорошо, хорошо…

— Мы ведь не просто животные, верно? Хотя и очень на них похожи. И даже любовью почти так же занимаемся. Но отличие есть — и существенное. Животное не может осуществить любовь вербально, это доступно только человеку. И когда телка на том конце провода кончает раз за разом только от одного моего голоса, моих слов — вот это и есть вершина секса. Ничего материального — только дух! Наверное, вот так же и Господь Бог оплодотворил Деву Марию!

— По телефону, что ли? — невинно предположил Ник, закусывая губу, чтобы не заржать.

— Да ну тебя, я же с тобой серьезно…

— Ладно, не обижайся, пожалуйста. Мне и вправду интересно.

— Если подумать, на этом стоит все искусство, вся мировая литература…

— На имитации, что ли?

— А вот и не на имитации, а на высшей форме эротики. А засунуть девчонке свою фиговину в «киску» всякий дурак сможет, будь он хоть полный неандерталец. А так — в нее проникают слова, исходящие откуда-то из пространства, из пустоты. Что такое слова? Строго говоря — лишь звуки. И вот ты трахаешь их — звуком, невидимыми глазу колебаниями пространства…

«Наверное, из многих импотентов получаются недурные теоретики, — подумал Ник. — А то и поэты».

— Но послушай-ка, — сказал он вслух, — если все перейдут на такую высшую форму секса, то кто же будет детей-то рожать? Вымрем ведь…

— Не беспокойся — большинство ведь на это неспособно. Целое искусство, понимаешь ли.

— Хорошо, я понял. А вот если тебе какая-нибудь девица предложит себя в натуре, непосредственно, ты что же — откажешься?

— Нет, конечно! Но это будет совсем не то. Другой сорт — пониже. И потом, в высшей форме секса, которую я исповедую, абсолютно нет возрастных ограничений. Ты можешь быть глубоким стариком, совершенно немощным физически, таким седеньким сгорбленным сморчком — и при этом оставаться мужчиной в полном расцвете сил, Аполлоном, Дионисом, красавцем. Разве это не чудесно?

Тут Ник почувствовал, что в речи Миллера проскочила какая-то надтреснутая, с фальшивинкой нотка. И он спросил наугад:

— А она — Венерой, Данаей, Си-си Кэтч? Так?

Миллер замялся, попыхтел — и рассмеялся:

— Знаешь, у меня был случай такой… Забавно очень получилось. Сошелся я с одной телкой — неделю подряд она мне названивала, часа по три кряду балдели. Минетчица совершенно непревзойденная, ямочки на ягодицах, ноги до потолка подбрасывает, сиськи торчат, как боеголовки — в общем, мечта, да и только. Укатала она меня вусмерть, едва ноги волочил. И вот в очередную ночь чувствую — сил нет. Давай-ка, говорю ей, полежим спокойно, расскажешь мне что-нибудь… Улавливаю: недовольна. Ну, ненасытная такая утроба, понимаешь? Я и сам в этом деле марафонец, но мужики все-таки так устроены, что какой-то предел имеется, какой-то аварийный порог безопасности, чтоб не надорваться, проводку не пережечь. А бабы — что: сосуд бездонный — качай в него да качай хоть до самого светопреставления. Вот я ей и намекаю тоненько, чтоб в гроб меня не вгоняла. Что же, спрашивает, тебе такого рассказать? Ну, что-нибудь про свое детство, говорю, всякие там девчоночьи воспоминания… Ладно, говорит, нет проблем. А я еще ее предупреждаю: давай только без выдумок, из реальной твоей жизни — обещаешь? Тут она мне и выдает: на меня, дескать, в детстве самое колоссальное впечатление произвела гибель «Титаника». Кто, спрашиваю, этот Титаник-то? Песик такой у тебя был? Сам ты, отвечает, песик, кобелина несчастный. Корабль такой был, разве не знаешь? И тут до меня дошло… Брось, говорю, заливать, я же тебя серьезно спрашиваю. Нет-нет, говорит, честное слово: ты же лучший мужик в моей жизни — неужели я стану тебе врать? Вот же, думаю, вляпался. Слово за слово — начала она о себе рассказывать, и выяснилось, что лет ей… Ну, в общем, представляешь…