Экономист под прикрытием

Это вроде бы очевидно, но почему-то далеко не всем. Подумаем об американских рабочих, скажем, в Питтсбурге, производящих эти самые дрели. Рабочим платят в долларах. Фабрика арендуется за доллары. Счета за телефон, свет и обогрев выставляются в долларах. Но дрели экспортируются в Китай и продаются там либо используются для производства товаров, и расчёты ведутся уже в китайской валюте, юанях. Себестоимость — в долларах, выручка - в юанях. В какой-то момент юани должны «превратиться» в доллары, чтобы выдать ими зарплату питтсбургским рабочим; но, разумеется, нет никакого волшебного рецепта, как из одной валюты сделать другую. Единственное, что может сделать импортёр в США, это заплатить доллары в обмен на юани, которые он затем использует для закупки импортных товаров. Экспорт платит за импорт.

К удивлению некоторых, экономика — это наука о взаимосвязанности вещей: товары и деньги не появляются и не исчезают сами собой. Никто за пределами США не примет доллары в качестве средства платежа, если США не экспортируют что-то, для покупки чего эти доллары можно использовать.

В более сложном реальном мире доллары и юани, дрели и телевизоры не обменивают друг на друга непосредственно. Мы продаём буровое оборудование саудовцам, саудовцы продают нефть японцам, японцы продают роботов китайцам, ну а китайцы продают нам телевизоры. Мы можем временно занять денег - что нынче и делают США — или можем производить и продавать не сами дрели, а заводы по их изготовлению. Но в конце концов потоки валют полностью уравновесятся. США могут позволить себе импорт, только если мы в конечном итоге произведём достаточно экспортной продукции, чтобы заплатить за него; и всё это справедливо для любой страны.

Вот ещё более радикальный пример, помогающий прояснить ситуацию. Представим себе страну, правительство которой одержимо идеей самообеспечения. «Мы должны поддерживать отечественную экономику», — заявляет министр торговли и промышленности. И вот правительство запрещает всякий импорт и патрулирует побережье, чтобы воспрепятствовать контрабанде. Одно следствие этих мер таково: масса усилий направляется на производство своими силами всего того, что раньше ввозилось из-за рубежа; это, несомненно, придаёт заряд бодрости местной экономике. Другой результат — все экспортные отрасли быстро съёживаются и испускают дух. Почему? А кто станет тратить время и силы, экспортируя товары в обмен на иностранную валюту, если эту валюту не разрешается тратить на импортные товары? Пока одна половина местной экономики поощряется, другая приходит в упадок. Политика «никакого импорта» — это одновременно политика «никакого экспорта». Один из важнейших законов торговли — теорема Лернера, названная именем экономиста Аббы Лернера, который сформулировал её в 1936 году, — гласит, что налог на импорт равносилен налогу на экспорт.

Из теоремы Лернера вытекает, что ограничение импорта китайских телевизоров ради защиты рабочих мест в американской отрасли по производству телевизоров имеет ровно столько же смысла, как и ограничение экспорта американских дрелей ради защиты рабочих мест в американской же отрасли по производству тех же самых телевизоров. На самом-то деле производители телевизоров из США конкурируют вовсе не с китайскими производителями телевизоров, а с американскими же производителями дрелей. Если производство дрелей более эффективно, телевизионная отрасль не выживет, точно так же, как многообещающей карьере Э. Уилсона в качестве экономического обозревателя так и не суждено было состояться ввиду выдающихся учёных способностей автора.

Всё это, конечно, заставляет взглянуть на торговые ограничения в новом свете, но не доказывает, что они причиняют какой-либо вред. В конце концов, не могут ли выгоды от торговых ограничений для телевизионной отрасли перевесить ущерб, нанесённый производству дрелей? Теория сравнительного преимущества Рикардо даёт отрицательный ответ. Как мы видели, в условиях свободной торговли и китайские, и американские рабочие смогут заканчивать работу раньше, чем при действии торговых ограничений, при этом выпуская тот же объём продукции, что и прежде.

Здравый смысл с опорой на опыт также даёт отрицательный ответ: сравните Северную Корею с Южной, или Австрию с Венгрией. Чтобы дать самое грубое представление о том, насколько открытая либеральная экономика лучше закрытой, замечу лишь, что в 1990 году, сразу после падения Берлинской стены, средний австриец был в 2—6 раз богаче среднего венгра (в зависимости от способа измерения). Средний житель Южной Кореи вполне благополучен, а средний житель Северной Кореи голодает. Северная Корея настолько закрытая страна, что весьма затруднительно произвести хоть какие-то замеры, чтобы понять, насколько её жители бедны.

От торговых барьеров всегда больше вреда, чем пользы, и не только стране, против которой они введены, но и той, что их вводит. Не имеет значения, решат ли другие страны наложить на себя торговые ограничения, — нам в любом случае будет лучше без этих барьеров. Как однажды не без сарказма заметила великий экономист Джоан Робинсон, «то что другие кидают камни в свои бухты, не повод кидать их в свою». Жители Брюгге, без сомнения, усвоили эту истину много веков тому назад, по мере обмеления Звина.

Но это не значит, что свободная торговля всем во благо. Конкуренция со стороны более дешёвых или качественных заграничных товаров не может выдавить из бизнеса все отечественные отрасли, ведь иначе мы не сможем покупать импортную продукцию. Но она может изменить расклад сил в экономике. Вернёмся к примеру про дрели и телевизоры: хотя китайцы лучше в производстве и того, и другого, мы всё равно производим дрели, торгуя с ними. Мы производим вдвое больше дрелей, чем прежде, но наши телевизионные заводы изведены под корень. Заводам по производству дрелей хорошо, телевизионным же не позавидуешь. Люди теряют работу. Они пытаются овладеть новыми специальностями и устроиться на работу к производителям дрелей, но это совсем не просто. В целом для США стало лучше, но некоторым не поздоровилось. Вот они-то и проклинают свободную торговлю и требуют ввести ограничения на ввоз телевизоров — хотя, как мы знаем, они могли бы точно так же потребовать ограничений на экспорт дрелей.

Даже тем, у кого по истории была тройка, наверняка придёт на ум движение луддитов. Оно началось в 1811 году в промышленной Англии как отчаянная реакция текстильщиков на конкуренцию со стороны новейших технологий: прядильных и вязальных машин. Хорошо организованные луддиты, известные ещё как «разрушители машин», громили мануфактуры и протестовали против нового экономического порядка. Вопреки современным представлениям о луддитах как о лишённых воображения разбойниках, они боролись против реальной угрозы своему благополучию.

Выходит, технологические изменения некоторым навредили? Несомненно. Но стала ли Британия в целом беднее? И думать смешно. Не будем преуменьшать страдания тех, кто лишился куска хлеба, но очевидно, что технологический прогресс пошёл нам всем на благо.

Торговля — в некотором смысле тоже форма технологии. Экономист Дэвид Фридман отмечает, к примеру, что у США есть два пути производства автомобилей: их можно собирать в Детройте или выращивать в Айове. Второе означает применение уникальной технологии превращения зерна в «тойоты»: надо погрузить зерно на суда и отправить за Тихий океан. Некоторое время спустя корабли вернутся обратно с «тойотами» в трюмах. Технология, используемая для превращения пшеницы в автомобили, называется «Япония», но точно так же это могла быть какая-нибудь футуристическая биофабрика, плавающая вдоль побережья Гавайских островов. Так или иначе, автомобилестроители в Детройте напрямую соревнуются с фермерами Айовы. Ограничения импорта японских машин помогут автомобилестроителям и навредят фермерам: это современный эквивалент «разрушения машин».