К другим берегам (СИ)

Проснулся Панин от яркого света, который не давал больше спать. Открыв глаза, тут же закрыл их, оберегая изнеженное сном зрение, от блистающего солнца. что за солнце откуда почему оно светит - думал Панин, медленно отворяя зрение, и наблюдая, как из темных - затем серых - очертаний, проступили, наконец, цвета.

Вышел на балкон, ощущая в прохладе раннего утра, наметившееся тепло предстоящего великолепного дня. Зимнее солнце светило в левой стороне вылинявшего неба. В небесах - ни единого облачка: чудесность необыкновенная! Из-за синих, посыпанных сверху снегами, горных вершин, поднимались, тут же сползая вниз, взбитые молочные облака - точно каша из волшебного горшка, которому позабыли сказать, чтобы он перестал готовить свое варево. Небольшие облачка отрывались, плавно плыли, уносимые ветром, который раскатывал их в такие тонкие слои, что нежные облака растворялись в бескрайней небесной сини, становились частью огромного неба.

От вида великолепных окрестностей, Панину сделалось хорошо. Когда он собирался к завтраку, пришла в голову мысль: отправиться к дому, где когда-то давно отдыхал Пушкин; побродить там, в одиночестве, сполна насладиться прекрасным днем, близостью моря, вдыхать воздух, которым дышал когда-то невысокий, подвижный щеголь-арап...

Выступающий своим розовым цветом, из густой растительности старого парка, домик-музей с толстыми, наклонными стенами первого этажа, с рощицей тонких, чугунных столбов под открытой верандой над входом, оказался заперт. На дверь навесили пошлый, купеческий замок. Перекрученная за стеклом суровая нитка, подставила зрению ту часть белой пластиковой полоски, на которой было выведено красной краской "ЗАКРЫТО". Немного огорченный, Панин решил прогуляться по парку.

Солнечный свет, продираясь сквозь раскидистые деревья, отпечатывался на влажной, темной земле, усыпанной прелыми листьями, сухими иглами хвои, причудливыми шафранными пятнами, точно шкура какого-то великолепного, невиданного зверя. Было приятно, сойдя с дорожки, ступать по этой мягкой шкуре. Примятость, оставленная ногой, освободившись от тяжести тела, плавно выпрямлялась. Если вдруг Панин оказывался в каком-то особенном месте - он мог видеть сочащийся газ солнечного света. В этих, наискось тянущихся к земле, светлых полосках, копошились полупрозрачным облачком резвые мушки, точно резвящиеся, крошечные эльфы из сказки. Свернув на узкую дорожку, Панин прошел под расставленными, пухлыми ветвями молодой сосны, похожими на жирных, ярко-зеленых гусениц, и попал на круглую площадку с фонтаном в центре. Эту площадку с фонтаном обступали высокие деревья, плавно качающие ветвями в приятном теплом ветре. Старая, зацветшая вода в фонтане была мягкого малахитового цвета, с какой-то матовой полупрозрачностью и едва различимой чернью дна. В недвижимом малахите темнели перевернутые силуэты фонтанной девушки с кувшином на плече, деревьев, уходящих в свое глубокое (много глубже дна фонтана) небо, а где-то с краю, ярко - даже в этом мягком малахитовом мире - сияло солнце. Панину надоело глядеть в неподвижный малахит воды - направился к воротам парка, чтобы выйти к морю, видневшемуся меж ветвями деревьев.

На открытом просторе моря, ветер становился более свежим. Панин не спеша брел по набережной, стараясь наступать в каждый квадрат плитки, но квадраты были небольшого размера, у него не получалось наступать в каждый. Скоро, бросив это занятие, он стал смотреть, как волны плавно набегали на берег, оползая жидкими струйками меж влажных, блестящих камушков. Было тихо, солнечно, покойно. Освещенный солнцем городок на склоне, взблескивал стекольцами окошек. Вдалеке, над жирной тушей древней горы разворачивалась нелепая драма. Два облака: одно белое, с лиловым брюшком, похожее на голову гигантского удава, другое - дымчатое, закрученное штопором, - подгоняемые ветром, плыли навстречу друг другу, но никак не могли стать одним целым. Бесполезно принимая новые очертания, они как будто натыкались на что-то невидимое, но непреодолимое для их легкого воздушного естества. Навстречу Панину прошел, глядя куда-то вдаль, старик в пушистом, махровом берете, надвинутом глубоко на лоб и на уши. Он подвернул верхнюю губу, отчего выражение рта его стало напряженным, несвободным - будто скривившаяся гримаса никак не могла расправиться. Панин стал думать над тем, отчего человек не вписывается в величавый, всегда естественный вид природы, но дальше мысли о несовместимости неподвижного и подвижного не мог двинуться, понимая, что мысль эта очень неточна

море подвижно облака подвижны они не разрушают величия пейзажа но присутствие человека делает пейзаж второстепенным выпячивая лишь себя нет не могу понять какой странный старик может у него горе от этого его гримаса горы в снегу просто чудесны там в кипарисах большой тополь белеет точно парус может спуститься к морю?

Сидя на белых, сухих камушках, под которыми виднелись темные, еще не обсохшие, Панин смотрел на море, в белых, пенных барашках косо спешащих волн; на крупное, точно вырезанное из темной бумаги, длинное судно с большой квадратной постройкой на корме - чуть поодаль от выступивших из моря скал-близнецов.

Два несчастных облака никак не могли соединиться. Из больших, прекрасных, они стали маленькими, почти прозрачными, готовыми вот-вот раствориться в безразличном голубом небе. Отчего-то Панину стало тоскливо, одиноко. Уже не так радовал этот солнечный день, великолепие его красок. Он глядел на умирающие облака, которые всю свою недолгую жизнь старались соединиться, но не смогли из-за совершенно непонятных причин, которых ведь могло и не быть,

и мы как эти облака из больших делаемся маленькими вот и совсем нас нет но зачем-то мы были зачем для чего что нам делать чтобы стать счастливее лучше может нет никакого счастья может мы должны просто жить потом умереть как эти облака но мы не облака нет мы лучше полезнее что же нам делать

смотрел на море в пенных барашках волн, на тужащуюся лететь против окрепшего ветра чайку...

летим против ветра он сносит мы изворачиваясь продираемся вперед похоже на фразы из моих книг книги-книги что в них зачем они красивые истории публика требует мы пишем отчего не написать о солнечном дне малахитовой воде старике с его горем облаках чайка упорно летит вперед ветер относит относит её прибавить драматический финал может закончить смертью осознанием важного да-да такое пронзительное щемящее куда отдать только не к Гадже прошлый рассказ зарезал подлец ладно после решу

Устав бороться с ветром, чайка, проделав головокружительный крюк в воздухе, села на камушки пляжа, подальше от лежащего на спине человека, опасаясь какой-нибудь пакости с брошенным камнем. Панин не обращал на птицу никакого внимания. Он опять пребывал в прекрасном настроении, даже насвистывал.

Возвращаясь к обеду, в такси, Панин решил: Если вечером в баре встречу вчерашнюю девицу, обязательно договорюсь.

Облако.

Закончилось лето, но настоящая осень еще не наступила. И прохлада не трогала лиц, и легкой туманностью не вырывалось изо рта теплое дыхание тела, а воздух был прозрачным и звонким по утрам. Около самого горизонта небо казалось серым и неуютным, но выше оно становилось бледно-голубым, почти прозрачным, и в цвете этом, чистом и радостном, не спеша, торжественно, точно в едва приметном токе воды - плыли облака. Облака были разной величины и самых причудливых очертаний; потом облака соединились в белую, похожую на прокисшее молоко массу, по краям это огромное, рыхлое облако было грязно-серого цвета. Неожиданно, быть может, от перепада изменчивого давления, огромное ноздреватое облако стало расползаться в незримых швах - и, устремляясь в разрывы непрочной облачной массы, на землю опустился солнечный свет.

Он мог подолгу смотреть на облака. Он любил их и верил, что облака - это улетевшее наверх дыхание, нежное и неуловимое, которое застыло там, но не потеряло способности летать. Досадно, что жена не понимала его - и, когда не могла больше сдерживать себя, начинала злиться, а он ничего не мог изменить. Ему нравилось наблюдать, как облака медленно проплывали над ним, едва заметно изменяясь.