Великий тес

— Слыхал я, Максимка другого вестового прислал, помощи просит. Будто браты его воюют…

Шеховской повел бровями, дернул плечом, дескать, что с того, что слыхал?

— Запала мне дума! — тряхнул бородой Иван и придвинулся. — Отпусти меня за Шаман к Максимке?

Просьба Похабова ничуть не удивила воеводу. Он застучал пальцами по столу, глядя в сторону.

— А Маковский как?

— Я все отладил. Лето и без меня проживут: рожь, соль примут и в государев амбар сложат. Дело нехитрое. Оставлю вместо себя казака доброго, не вороватого, который за государево дело радеет, и поручусь за него. А ты отпусти меня до осени?

Воевода опять застучал пальцами по столу. Посидел молча, разглядывая щель в углу, после, обернувшись, взглянул на Ивана пристально.

— Надо бы отправить Перфильеву перемену, но слать некого. Служилых в остроге прибыло против прежнего, а все равно на службы не хватает. Нашел только восемь красноярских казаков с Васькой Москвитиным.

— Слыхал! — кивнул Иван.

— Слыхал! — передразнил его воевода, язвительно скривив губы под усами. — Слыхал, да не все! Сибирский приказ требует послать к вольным тунгусам и к братам целовальника с казенным товаром и с охраной. Торгом да лаской, дескать, тамошние народы охотней под государеву руку пойдут. — Воевода опять пытливо уставился на Похабова, будто ждал от него чего-то: — Торгового Семейку Шелковникова хочу отправить целовальником с Васькой Москвитиным!

— Понял уже! — кивнул Иван.

— Ничего ты не понял! — раздраженно хмыкнул воевода. — Родственники Семейка с Васькой. Сговорятся в пути, сделают казне убытки. А пошлю другого целовальника — смогут убить. Служилым торговать от государя запрет. Но попробуй запрети! Все торгуют!

Воевода опять пытливо уставился на Похабова. Тот наконец понял, чего он ждет от него.

— Вот и отправь меня! Ни убить себя не дам, ни сговориться!

— Подумаю, подумаю! — снова застучал ногтями воевода. Лицо его опять сделалось рассеянным и обиженным. Вздохнул: — И я уже неугоден государю. Ничего не успел сделать, но шлют перемену. Пишут дьяки из Сибирского приказа: велел-де государь, чтобы на воеводстве больше двух лет не сидели. Сдается мне, Андрейка Ошанин что-то дурное отписал, хоть я и помог ему оправдаться. Слышал про него? — опять вскинул блеснувшие глаза. — Красноярские казаки на Оби его перехватили, избили и ограбили!

Иван равнодушно кивнул. Новость эту в Маковском знали раньше, чем в Енисейском.

— Жаль! — искренне вздохнул, не желая расставаться с Шеховским. — Добра ты сделал много, а послужить не успел.

— Да уж! — обиженно засопел воевода: — Выхлопотал на острог разрядные оклады детей боярских и Галкину, и Перфильеву. Тебе, правда, одну шапку. Дадут когда-нибудь и жалованье. — Он опять скривил губы в усах, бросил на Похабова любопытный взгляд: — А что за нужда тебе Максимку спасать? Он ведь показал, что с твоей женой прелюбодействовал. — Глаза воеводы сузились, блеснули холодком. — Отправлю в помощь, а ты его там. — полоснул себя по шее ребром ладони. — А братов оговоришь?

Иван побагровел от гнева, встал. Воевода расхохотался, откидываясь в кресле:

— Мне-то что? Меня зашлют на другие службы. Вы тут сами разбирайтесь с женами.

— Пошлешь с красноярами? — рыкнул Иван.

— А Бог с тобой! — махнул рукой воевода. — Ступай! Только в Маковском оставь на приказе казака доброго и трезвого. Велю подьячему наказную память написать.

Похабов вышел из съезжей избы. Отвязал от коновязи остывшую кобылку. Повел ее в поводу к проруби. Остановился возле Москвитина. Красноярцы у костра подзуживали торговых. Иной раз даже позволяли себе злое словцо.

Семейка Шелковников был весел и добродушен. Он продал свою рожь по двадцать копеек за пуд, хотя месяцем позже, когда станут выходить из тайги промышленные люди, мог бы продать и по двадцать пять. Прибылей от путешествия в браты не предвиделось: один только казенный прокорм. Но с казенным товаром своими деньгами он не рисковал.

— Что с того? — оправдывался смеясь. — Выведаю что надо. После со своим товаром пойду.

— А то каждый год все одно и то же: из Тобольского в Маковский, из Маковского в Енисейский, — поддакнул хозяину его лавочный сиделец Фрол.

— Гляди-ка, купчины, а умные! — язвительно посмеивались казаки. — Неужели своего товара тайком не прихватите? И нам барахлишко продать не дадите?

Иван постоял молча, прислушиваясь к обыденным перебранкам, которых в другой раз и слушать бы не стал. Забыв, зачем привел на берег кобылу, пошел с ней в поводу к другим кострам.

Возле Терентия Савина он даже присел, ни о чем его не спрашивая. Ласково припекало весеннее солнце. Иван молча оглядывался по сторонам. Все что-то высматривал.

— Савину ищешь? — с пониманием спросил Терентий.

Похабов рассерженно взглянул на него и вдруг понял, что тот прав. Виновато улыбнулся, кивнул.

— Она теперь в посаде живет. Замужем за Филиппом-сургутцем.

Похолодело сердце, кровь ударила в лицо. Иван скрытно скрипнул зубами.

— Добрый казак! — прохрипел. — Из старых!

— И правильно, — стал убеждать его товарищ. — Филипп свое выслужил. Его далеко не пошлют. Дом у него. Сыновья вот-вОт на службу пойдут. Ганка Скурихин, бездельник, балагур, так бы и промотал жизнь по службам, но вразумил Господь через раны. Охромев, взял землю под пашню, теперь живет на заимке с ясырями и захребетниками.

Иван натужно молчал кивая, не слушая товарища. Посидев, поднялся. Так и не напоив свою послушную лошадку, направился в обратную сторону от реки, и не к ручью в Мельничной пади, а к посаду. Волнующий зуд в груди предвещал, что должен встретить Савину. Так и случилось. Против нижней угловой башни, в виду посадских изб он заметил ее.

Гулко заколотилось сердце. Савина не могла обойти его стороной. Вернуться не захотела. Оба остановились, сойдясь. Глаза женщины залучились как прежде, когда глядела на полюбовного дружка.

— Ну, вот и свиделись! — сдерживая дыхание, пробормотал он. Кобылка ткнулась мордой ему в плечо. Шумно дохнула теплыми ноздрями в ухо.

— Здравствуй! — просто ответила она, будто не было между ними ни горячих ласк, ни бессонной ночи.

— Истомился я, тебя вспоминая! — признался Иван и с болью в глазах погладил конскую морду. — Хоть бы поговорить.

— Нельзя же, Иванушка! — ласково и печально отвечала она, будто оправдывалась. — Я теперь жена венчанная. Грех! — И, помолчав, добавила с чуть приметной слезинкой в голосе: — Ты прости меня, грешную, что завлекла! Сама много лет мучилась блудными помыслами, а теперь и тебе плохо.

По ее голосу Иван понял, что больше не быть между ними тому, что было под Филиппов пост, что смутно и греховно блазнилось всю пережитую зиму.

— И ты прости! — прерывисто вздохнул он всей грудью. — Сам судьбу выбирал. Дай бог тебе счастья. Филипп казак добрый. Я с ним много служб отслужил. Знаю! — Про себя же подумал: «Повезло старому хрену!» Мотнул головой с помутневшим взором: — И чего тогда, в Кетском, не прельстила? Как бы жили теперь! — просипел с кручинной тоской.

— Я же девка была, Иванушка. Глупая! Не знала бабьей власти над вами, — стала оправдываться Савина, опасливо поглядывая по сторонам.

Даже для близких людей они слишком долго стояли на одном месте, у всех на виду. Пора было расходиться.

— Ну и ладно! Ха! — вскинул глаза Иван. — Повезло Филиппу! Поклон ему. Мир да любовь!

Простившись, наконец-то он вспомнил про кобылку, сводил ее к проруби и вернулся в острог. Решил переночевать в съезжей избе один. Ни с кем не хотелось говорить о тоске-присухе.

Меченка с нетерпением ждала мужа и, едва завидела всадника на волоке, кинулась его встречать.

— Ну, что? — стала нетерпеливо спрашивать, хватаясь за голяшку ичига.

— А все! — мстительно рассмеялся Иван. Нос жены был в саже.

Она поняла это по его взгляду, плюнула на пальцы, торопливо потерла пятно.

— Что все? Много дали?

— Корма в дорогу. Схожу проведаю Максимку с молодой женой да поклон им от тебя передам. Ой, не надо было посылать меня в Енисейский, к воеводе под горячую руку, — смешливо покачал головой.