Люди Церкви, которых я знал

Он несколько раз приходил к нам в монастырь. Оставшись в одиночестве (жена его умерла, а вся родня уехала жить за границу) и не выдерживая трудностей глубокой старости, он решил перебраться в дом престарелых. До того как он уехал в «большую деревню Аттики»^[225], от прежней пастушеской жизни у него оставалась лишь одна коза. Он привел её в монастырь, потратив на пеший путь около трёх дней. Весь вспотевший, он передал её мне у монастырских ворот.

– Вот, отче, будет тебе небольшое утешение в твоей болезни.

Я прикусил себе язык, чтобы не сказать ему, что совсем не пью молока.

С тех пор прошло много лет. Я уже поседел, но всё не могу забыть эту картину: дядя Анастасий с козой в монастырских воротах. Его светлое лицо многому меня научило. В тот момент мне вспомнились слова игуменьи Евсевии: «После всех встреч, бывших в моей жизни, я теперь лишь смотрю на лица людей и славлю Бога».

Врач Корина Дрэс

Эта замечательная женщина была родом из славного города Месолонгион^[226]. Во Вторую мировую войну она пошла добровольцем на фронт и служила там медсестрой. После войны она стала фельдшером и получила направление в Эвританию, в горные селения, расположенные на высоте более тысячи метров, где работала до выхода на пенсию. Она трудилась среди высоких гор, где холодной зимой местные жители гонят приезжих и говорят: «Оставьте нас одних бороться со снегами и ледяными ливнями. Приходите к нам весной». Она была похожа на всеми забытых сельских проповедников: когда она проработала в горах уже долгое время, никому и в голову не пришло перевести её на равнину, где климат гораздо мягче. Полунищая и не защищённая своим начальством, она безропотно проработала в округе, в который входили селения Домниста, Крикелло и Карпениси, целых тридцать пять лет. С тех пор всякий раз, видя медицинскую сестру, я вспоминаю Корину, которая со стетоскопом, тонометром и спринцовкой летом и зимой ходила от хижины к хижине, чтобы оказать медицинскую помощь немощным и старикам.

У всех людей для Корины было лишь одно прозвище: «золото» или «золотая». Горец-лесоруб или пастух заходил в её медпункт диким зверем, а выходил кротким агнцем, трогательно произнося это приятное прозвище. Благодаря своему ласковому обращению и тихому голосу она всегда была для них ласточкой, приносящей весну в их израненные души. Своей кротостью и забавными историями она укрощала озверевших и утешала страждущих. Она была настоящим духовником для своего села, волнорезом во время бурь, потрясавших семьи. Людям, живущим вдали от мира и от других людей, необходимо утешение, нужен кто-то, кому они могут рассказать о своих страданиях. Именно таким человеком и была Корина, «врачиха», как её называли. Найти её было нетрудно. Она знала лишь две дороги: в медпункт и в церковь. Болезнь часто становится путём, ведущим к Богу, и потому блажен тот врач, который во время болезни помогает заблудившейся овце пройти им до конца.

Корина не умела ни петь, ни читать в церкви, но очень хорошо умела слушать и следить за службой. Она не пропускала ни одного богослужения. По выражению одного из её односельчан, она была «церковным подсвечником», который не поёт, не читает, но зато всем светит. В Прусийском монастыре, где мы служили, в великие праздники она была единственной мироносицей. Из своего горного села она приходила нагруженная подарками, словно покупками из городского супермаркета, чтобы мы могли вместе с ней порадоваться празднику. Её исповедь всегда была простой и ясной, такой же, какой была и её душа. Она была женщиной чистой, стоявшей выше любых подозрений.

Этот высокий розмарин никому не давал повода к греховным мыслям. Тяжёлое фельдшерское служение она проходила подобно Ангелу. Куда бы она ни приходила, у всех оставалось впечатление, что их посетил человек Божий. Она никогда ни с кем не ссорилась, потому что никогда не настаивала на своих правах.

В своём завещании она упомянула братию монастыря Дохиар и оставила нам десять тысяч драхм на поминание.

Да будет вечной её память пред Богом! Своим примером она учила нас самопожертвованию и чувству собственного достоинства, уравновешенному смирением. Даже жалобы её были прекрасны, мне было радостно их слушать. Я ей благодарен за всё.

Повар Герасим

Отче, на панихиде я слышу, как Вы читаете молитву: «…смерть поправый и диавола упразднивый…», – но в жизни я часто вижу, что мы своими многочисленными грехами сами открываем дорогу дьяволу и даём ему просторное место, где он начинает скакать, как жеребец. Я видел, как он сидел в кастрюле с кипятком и не давал приготовить еду, чтобы я опоздал с исполнением заказа, начал роптать и гневаться. Я видел, как он не давал действовать приправам, чтобы моя еда была не такой вкусной, как ожидалось. Но тогда, когда у меня был добрый помысел о том, сколько лишних порций мне положить в кастрюлю, чтобы накормить нищих и увечных, а не о том, сколько клиентов мне удастся привлечь, и сколько я на этом заработаю, то видел, как дьявол уходит вместе с горячим паром через вытяжку. Если ты поступаешь по воле Божией и имеешь добрые помыслы, то трудишься ради пяти драхм, а получаешь сто. Но если ты грешишь, то, работая с надеждой получить сто, получаешь пять, да и те будут тебе не в радость. К тому же и дьявол со своей стороны очень старается навредить. Разве ты видел где-нибудь его могилу? Поэтому мы не должны быть беспечными. Всякий раз, услышав в магазине крики и шум драки, я сначала клал ладан в кацею, а потом уже заходил внутрь. Я обнаружил, что в ладане присутствует сила Христова. Для своего магазина я всегда сперва покупал ладан, а потом уже продукты. Чем бы ты, отче, ни занимался, сначала перекрести это, чтобы у искусителя отсохли руки, а потом уже приступай к делу. Вам, монахам, нужно быть особенно внимательными, так как он искушает вас больше, чем нас, мирян. Далее, вы носите чёрную одежду, и поэтому всё, что вы делаете, видно. Неужели бесы совсем вам не докучают? С каждым из нас борется один, а с каждым из вас – тысячи, и если им удаётся найти у монаха слабое место и поймать его, то это для них настоящий праздник. «Я победил, – говорит тогда один из них другому, – того, кто считает себя и хочет казаться воином Христовым».

О бесовских искушениях Герасим мог рассказывать бесконечно.

Он был родом из Эвритании, из селения Ставли, которое никогда так и не было нанесено на карту. Подобно ледяному северному ветру, и зимой и летом им досаждала постоянная нищета. Во время гражданской войны на него напали партизаны, после чего ему пришлось бежать в Агринион, где он больше других вкусил горестей жизни беженца.

– Ты сам видишь, отче, что в этих местах к бегству нас вынуждали не только турки, но и люди, бывшие когда-то близкими и единодушными.

У Герасима была жена Констандо, тоже замечательный человек: мы познакомились с ней, когда ей было уже за семьдесят, она, как малое дитя, всё время смеялась и всегда была радостной. Вместе с ней он открыл небольшую таверну в Агринионе, тогда ещё маленьком городке. Мне до сих пор неясно, какой была цель их жизни: зарабатывать для себя или кормить голодных бедняков, которых в то время было большинство. Каждый день они как будто заключали пари о том, кто из них накормит больше бедняков, которые заходили в их магазин с обоих входов: переднего и заднего, тогда как состоятельные клиенты могли заходить только с переднего.

Когда они вышли на пенсию, я стал брать их поварами в Прусийский монастырь на летние месяцы. Когда эти старики брали на себя кухню, которая обычно бывает местом напряжённых отношений и нервных срывов, то она превращалась в место мира и радости, становилась настоящим храмом. Дядя Герасим никогда не строил из себя умника, который хочет, чтобы к нему все обращались с вопросами и уважали. Его и без этого уважали все отцы: от меня, тридцатипятилетнего игумена, до послушника Фаниса, которому было тринадцать лет. Завидев кого-то из нас на пороге кухни, он тут же говорил: