Особенная дружба | Странная дружба

Тем временем, настоятель казалось, по крайней мере, наполовину удовлетворился тем, как вёл себя Жорж, поскольку тотчас повторил только свой второй вопрос.

— Хорошо. Вы кого–нибудь заметили?

Жорж посмотрел ему прямо в лицо и спокойно ответил:

— Нет. Я никогда не видел, чтобы кто–нибудь входил в комнату Отца де Треннеса, и даже больше — я сам никогда не заходил туда. Более того, я уверен, что, если кто–нибудь ходил бы туда, то я, наверняка, услышал бы об этом.

Покинув покои настоятеля, Жорж разорвал оригинал своей записки на бумаге с позолоченными краями, и подсунул обрывки под основание статуи святого Тарцизия, таким образом, сделав с этим примечательным документом то, что он не успел сделать со стихотворением Андре.

Святой Тарцизий не защитил друга Люсьена, но он защитил Люсьена и защищал Мориса. Он, несомненно, защитит и Отца де Треннеса. Во всяком случае, Жорж был рад тому, что снова удалось обмануть настоятеля, таким образом, отомстив за себя человеку, который стал орудием другой его мести.

Он перенёс обиду на настоятеля потому, что тот символизировал собой абсурдные правила и слепую власть. Каков же был этот выдающийся человек, чьи риторические прелюдии завершались точно так же, как и у Отца де Треннеса! Его неискренний трёп о работах Жоржа и его намеки на его благочестивость весьма соответствовали той ханжеской злобности, которую он нечаянно проявил во время неприятностей с Александром. Он мог винить только себя, ибо, утверждая, что надо обязательно говорить правду, в дальнейшем вызвал этим обман, большой обман — как те деревенские священники, которые, аплодируя каждому благочестивому слову Полиевкта, спровоцировали контрдемонстрацию.

Отец де Треннес, очевидно, защищался весьма умело; он убедил настоятеля, что тот ночной визит был исключением. Андре тоже был исключением: каждый был исключением, поскольку каждый, каким был, таким и оставался. А разве Жорж не посещал настоятеля, точно так же, как посещал Отца де Треннеса? Они оба, по их собственным словам, выбрали его; он не одобрил ни этот выбор, и не внушал подобного ни своим лицом, ни своей душой.

То, что его выбрал настоятель — показалось ему еще менее лестным, чем выбор Отца; на самом деле, он даже пришёл в ярость от этого. Как мог тот человек представить себе, что он, Жорж де Сарр, окажется обыкновенным доносчиком? С таким же успехом настоятель может себе вообразить, что именно он являлся тем, кто доставил то анонимное ночное послание. Почему они выбрали его?

Когда начались занятия в студии, он нацарапал краткое резюме своего интервью, украсив его несколькими изящными риторическими периодами настоятеля, и подсунул его своему соседу. Потом двое друзей поучаствовали в триумфальной трапезе, во время которой Люсьен внёс свой вклад, дополнив тот довольно–таки странный отчёт Жоржа.

— Пока ты врал настоятелю, — сказал он, — знаешь, о чём нам рассказал Морис?! О своём приключении с Отцом де Треннесом. Кое–кто из парней стал подначивать его насчёт вызова этим утром, спрашивая, по–прежнему ли он думает, что Отца де Треннеса уволили из–за женщины. Он неплохо себя чувствовал, пока шёл обед, поскольку у нас не было Deo Gratias. И после он по–прежнему ничего не говорил, а потом вдруг решился рассказать нам, из–за чего у нас случился приступ смеха.

— Кажется, он спал сном праведника, когда появился Отец де Треннес, разбудил его — нам знаком этот образ действий — и начал говорить о вечной жизни, предложив ему выпить у него в комнате. Конечно же, Морис сказал, что это случилось впервые. Как только они оказались вместе, Отец начал читать проповедь о Святом Венане, замученном в пятнадцать лет — как ты знаешь, это вчерашний святой — короче говоря, новое издание Святого Панкратия, замученного в четырнадцать, Святого Николая Толентинского, ну и так далее. Если бы Отец задержался тут чуть дольше, каждый бы в спальне поучаствовал в вечеринке и стал бы мальчиком–святым.

— Итак, они были там, выпивали и покуривали, когда совершенно неожиданно — Ба–бах! — в дверь. Отец и говорит Морису: «Не шевелись, это, наверное, плохо кому–то из твоих однокашников, или меня требуют на службу». Он подумал, что тот человек уйдёт, а затем продолжает: «Хотя, подожди–ка — сейчас ведь нет никакой ночной службы». Затем послышался голос настоятеля — подумать только! — бормотавший: «Я был вызван прийти к вам». Шутка показалась мне превосходной, но на Отца де Треннеса не произвела впечатления и он её не оценил. Он толкнул Мориса к аналою и потянулся за стихарём, но настоятель стал нетерпелив — и в самом деле, если бы Отец не открыл дверь, то настоятель высадил бы её! Морис говорит, что было очень весело, но я не могу себе представить, как он мог это почувствовать, выслушивая последующий разговор, касавшийся его персоны:

«Что этот мальчик делает в вашей комнате?»

«Он попросил меня выслушать его признание».

«В это время, посреди ночи? Это противоречит каноническому праву».

«Подразумевается, что Отец в праве отступить от канонического права, но под предлогом того, что он сжалится над преступником, нечистая совесть которого не позволяет ему заснуть».

Увы и ах! В следующий момент настоятель, за которым, скосив глаза, следит Морис, замечает бутылку, полупустые стаканы и сигареты, догорающие в пепельнице. Его лицо меняется, и он смотрит на двух нарушителей так, как смотрел бы Орел из Мо, поймав с поличным Лебедя из Камбре и мадам Гийон [Жанна—Мария Гюйон, урождённая Бувье де ла Мотт, чаще называемая Мадам Гюйон (фр. Jeanne Marie Bouvier de la Motte Guyon); 1648–1717, французский мистик, один из крупнейших представителей квиетизма. Учение мадам Гюйон было плохо принято официальной католической церковью. В 1694 году епископ Мо Жак—Бенинь Боссюэ проводит теологическую проверку сочинений Гюйон и обнаруживает в них 30 «ошибок». Боссюэ, заручившись поддержкой папы, добивается заключения мадам Гюйон в тюрьму. В 1695 она как «государственный преступник» была заключена в Венсеннскую крепость, затем в монастырь, а период с 1698 по 1703 год провела в Бастилии.] — практически мифологическая сцена, задумайся об этом! Морису он коротко приказал:

«Вы не исповедовались в пижаме. Возвращайтесь в кровать. Я пришлю за вами утром».

Морис покидает их — Отец выглядит скорее как мадам Гюйон, чем как Меропа, декламирующая: «Варвар, он мой сын!»

— Наша ночь кающихся была вновь поставлена ​​под сомнение настоятелем сегодня, только, кажется, с ещё большей убеждённостью. Без консультаций со справочниками в поисках барона Ферзена. Надо думать, что вмешался Отец Лозон, ты же знаешь, как он предан семье Мотье. Кроме того, Морис смог найти убежище в святых таинствах, сославшись на свои ежедневные причастия, как это сделали мы с Отцом де Треннесом. Морис говорит, что когда он поступил так, то настоятель схватился руками за голову, вопрошая, что же последует дальше. Ты можешь не удивляться, но бедняга оказался в затруднительном положении! Мы пользуемся его собственным оружием для защиты себя от него, и в этом лицемерия не больше, чем его собственного, добываемого им из своего шкафа. В его глазах, ты находишься под крылом Святого Бернардина Сиенского — просто потому, что тебя ему так представили. Короче говоря, что касается Мориса, наш человек, должно быть, решил, что, с одной стороны, не стоит спорить с теми самыми ежедневными причастиями, а с другой — отпустил его с советом причащаться чаще, чем когда–либо, и, конечно же, чтобы тот держал рот на замке — по сути, те же самые инструкции, как и у тебя. Всеобщее молчание по отношению к Отцу де Треннесу. Морис уже приказал Александру быть сдержанным, как могила. Так что, все, что ещё можно прибавить к этому — как ты спас Отца де Треннеса и оставил в дураках настоятеля.

— До сих пор не ясно только одно: как настоятель вообще вылез из своей постели? В делах такого рода всегда есть загадка. Мы так и не узнали, как стихотворение Андре оказалось в руках настоятеля. Если такое продолжится, то я начну верить в ангелов–хранителей.