Особенная дружба | Странная дружба

Слева от него, по дальнему берегу приближался суматошный гомон; то прибывала юниорская школа. Воспитатель старшеклассников встрепенулся, призывая свой отряд сосредоточиться на верхнем краю озероподобной части реки. Жорж видел, как тот, с молитвенником в одной руке, с букетом для Пресвятой Девы в другой, и со шляпой на затылке делает широкие, повелительные жесты, без сомнения, радуясь возможности вновь обрести власть.

Жорж не пошевелился. Он тщетно напрягал глаза, пытаясь различить Александра. Но ему приходилось только ждать; его друг должен неизбежно прийти к нему, как к духу реки.

С какой лихорадочной поспешностью, вдохновлённые видом старшеклассников, новоприбывшие купальщики принялись стаскивать свою одежду! Первые уже были готовы плюхнуться в реку, но их пыл охладел из–за нерешительности: они слегка содрогнулись на ветру, попробовали воду пальцами ног, и, присев, смочили ладони и руки, а кое–кто даже и грудь. Другие, смелее духом, погрузились в воду без колебаний, обрызгав более робких. После чего, ими, как и старшеклассниками, овладело своего рода исступление; играя и борясь, они отошли подальше.

Жорж был удивлён этому зрелищу не меньше, чем в первый раз. Он никогда бы не поверил, что жизнь, излучаемая каждым из этих хилых школяров, обладает такой сладостью и такой силой. Но он так же понимал, что их нагота обманчива: эти мальчики, как самый старший, так и самый младший, не сбросили с себя все покровы. Те тела, которые они щеголяли так бесстыдно, всё ещё хранили свои тайны. В этом колледже, где воспитатели–священники никогда не переставали говорить с ними о Боге, каждый мальчик становился своим собственным священником, или, даже, своим собственным богом, насаждая свою собственную религию: следовательно, каждый из них являлся достойным продолжателем тех жреческих ролей, которые древние греки возлагали на мальчиков.

Но вдруг больше не осталось ни достопримечательностей для наблюдения, ни мыслей: только одна персона. Пересекая луг, к ивам в синем купальном костюме приближался Александр.

Он сорвал красный цветок гладиолуса и, пока шёл, забавлялся тем, что пытался уравновесить его в вертикальном положении на ладони. Тонкая золотая цепочка прыгала вокруг его шеи. Его поддерживали солнечные лучи, травинки почти не сгибались под его поступью. Жорж никогда и не мечтал о таком изысканным видении, и прошептал себе:

— Всю свою жизнь я буду помнить, что видел такое.

Александр в одиночестве приближался к деревьям, напротив тех, где прятался Жорж. Со стороны выглядело, словно они условились о месте встречи. Это было не так, но они встретились.

Теперь уже Александр стал смотреть в сторону старшеклассников, без сомнения, надеясь разглядеть Жоржа. Но Жорж, желая продлить пиршество своих глаз, предпочёл пока не показываться. Мысль о том, что именно его собственный образ в данный миг заполняет мысли в той светлой голове через реку, пьянила; как и осознание того, что именно в момент, который выберет он, они обнаружат друг друга.

Сегодняшний день воистину оказался праздником, компенсирующим тот воображаемый, который на второй день Молебствий Жорж сотворил и поместил на небеса, смотревшие вниз на Гиацинта.

Теперь Александр стал смотреть в другую сторону, в сторону своего отделения школы. Он стоял; его правая рука была поднята и прижималась к наклоненному стволу дерева, а с другой его руки к ногам свисал гладиолус. В совершенстве Твоём и красоте Твоей, и укрепись, и процветай, и царствуй [Псалом 44:4]. Определённо, этот литургический текст был написан в ожидании подобной минуты славы. Но то, чем любовался Жорж, было не таким, как и в других мальчиках — а в тысячу раз большим, чем в других мальчиках — очаровательным, если судить по внешности; сейчас это был не просто Амур Фесписа. Это было божественное воплощение святой души; разума, выходящего за пределы мальчишеского возраста; и сердца, полного сил, честности и дружбы.

Свисток воспитателя положил конец купанию старшей школы. Александр, чьё внимание было отвлечено, снова повернул голову в ту сторону. Он шагнул в сторону реки, его рука поднялась, чтобы защитить глаза от солнца. И вот тогда Жорж наконец–таки позвал его:

— Эй! Эй!

Александр повернул голову и сильно покраснел. И, подобно стреле, нырнул в реку, словно стремясь проучить и положить конец нескромному преклонению, объектом которого он оказался. Там, где он стоял, только гладиолусы плавали по воде; в дни таких чудес подобное можно было принять за перевоплощение. Смеясь и брызгаясь, он появился снова, с каплями воды, повисшими на мочках ушей словно жемчужины. Он подхватил и бросил своему другу плавающий рядом цветок. Этой изысканностью и закончилась их встреча.

Жорж направился к своему отделению, длинный стебель гладиолуса обретался на его плече, словно жезл. Теперь черёд наблюдать перешёл к Александру. Одобрит ли он темно–бордовые плавки? Жорж увидел подходящего к нему воспитателя, всё ещё собирающего свой букет: вероятно, будет выговор за то, что бродил слишком далеко и поздно вернулся. Но добрый поступок, несомненно, смягчит его. Жорж отдал ему гладиолус Александра для Пресвятой Девы — единственных красный штрих, который должен был подчеркнуть белизну остальных.

Июнь оказался месяцем торжеств. Календарь крупным шрифтом анонсировал, что во вторник, 6‑го состоится ПРАЗДНОВАНИЕ ДНЯ СВЯТОГО КЛОДА. Епископ задержался с воскресенья, чтобы председательствовать на этой церемонии.

Жорж был польщен, когда после возвращения с реки префект студии назвал его в качестве одного из аколитов, которые будут прислуживать на высокой мессе. И на следующее утро, направляясь в церковь, он пожалел, что родители не смогут его увидеть. Он был печален от того, что Александр находился в задних рядах. Ему хотелось продефилировать перед ним в пурпурной мантии и накидке, как вчера в темно–бордовых плавках.

Он был сражен ароматом цветов, которыми был почти завален алтарь. Словно он зашёл в оранжерею, благоухающую больше, чем та, что служила местом их встреч. На самом деле роль этой оранжереи играли растения в горшках, которыми пользовались для украшения хора. Эти растения часто использовались для этой же самой цели в этом же самом месте, но на этот раз на Жоржа они произвели впечатление новых: он представлял себе, как будто приходит на следующее своё свидание с Александром. И на этом моменте своих размышлений он открыл дверь в ризницу и увидел Александра с другими прислужниками, переодевавшихся для службы.

Андре и Люсьена свёл воедино у алтаря проповедник–доминиканец. Жоржа и Александра собирался аналогичным образом объединить епископ Пергама. Ни один из них не должен был носить кадило, однако Жоржу казалось, что все почести данной церемонии были только ради них. То, что пышный господин епископ надевает тунику золотой вышивки, далматику [верхнее одеяние с широкими рукавами у католических священнослужителей] и ризу — указывало на их триумф. Следовательно, их торжество уже не было секретом, а праздновалось публично. Месса Отца де Треннеса была ничто по сравнению с этим. Перед тем, как они покинули ризницу, Жорж нашел в себе мужество молниеносно поправить накидку Александра: там некого было опасаться.

Тем не менее, в самой церкви оставался тот, кто по–прежнему должен был присматривать за всем: в Сен—Клоде по–прежнему наличествовал Отец Лозон, по–прежнему остававшийся учителем математики, главой Конгрегации, исповедником Жоржа, Александра, Люсьена, e tutti quanti [и всех остальных]. Что же теперь он думал об обладателях первых двух имён? Осуждал ли их близость друг к другу, или же, наоборот, поощрял их стремление к близости? Быть может, он, как и Отец де Треннес, считал, что в действительности его коллеги иногда слишком наивны, и поэтому он должен быть внимательнее? Или же, скорее всего, подумал — разве не замечательна идея: выбрать двух таких привлекательных мальчиков для торжеств по случаю главного юбилея колледжа? Возможно, он даже мысленно подтвердил свои обещания воссоединить их дружбу. Солнечные лучи, проникавшие сквозь цветные стекла окна, увенчивали их драгоценными камнями: и в этом литургия опять не солгала. Гладиолусы, собранные у реки, были возложены к ногам Пресвятой Девы. И там находился только один красный.