Порог

Какая я? Тоже не знаю. Временами умная, временами делаю глупости. То не могу оторваться от работы, то мне хочется кинуть все и бежать куда глаза глядят. Иногда мне важное кажется пустяком, а пустяк — чем-то важным. Так, еще вчера я думала, что самое трудное в нашей с Борисом жизни — неустроенность. Даже умывальника нет. А оказывается, все это пустяки. Неожиданно в жизнь вошла какая-то Ефросинья Петровна. Она представляется мне толстой, расплывшейся, в широкой вылинявшей кофте. Ефросинья Петровна… Она зевает, открывая гнилые зубы, крестит рот: «Однако до спокою пора…» Телеграмма, конечно, была от нее.

Я лежу и думаю и кажусь себе маленькой-маленькой — очень противное ощущение. Лес шумит под ветром. Он шумит совсем рядом. И наш дом кажется мне островом, затерянным в океане. Я прислушиваюсь и замечаю, что кроме шума ветра, есть еще один звук — это идет дождь. Он стучит по шиферной крыше.

…В сельском клубе надрывалась радиола, гоняли одну пластинку за другой, и я танцевала со знакомым пожарником. Впрочем, Гриша не только пожарник. Он еще студент-заочник Томского пединститута. Мы танцевали и разговаривали, разумеется, не о пожарах, потому что за все время его работы не было еще ни одного. У Гриши приятное лицо и манеры, он много читает и думает, и мне было приятно с ним, потому что всякой девчонке приятно, когда за ней вежливо и ненавязчиво ухаживают.

Мы танцевали и иногда выходили постоять на крыльцо. Гриша курил, отгоняя от меня комаров, и рассказывал, что работа в пожарной для него сущий клад: хотя зарплата небольшая, зато много свободного времени для учебы. Он спросил, нет ли у меня учебника по высшей алгебре. У меня была книга Окунева, но я вспомнила, что оставила ее в учительской, в моем шкафу. Было еще светло, и мы отправились в школу.

В школе царил настоящий разгром. Мы пробрались в полутьме через разобранные полы, между корытами с известью, спотыкались о какие-то ведра и смеялись. Только в учительской оставался крошечный островок порядка, хотя и тут на всем уже лежала пыль.

Горела большая электрическая лампа, и у стола возился с селеновым выпрямителем незнакомый парень. Он взглянул на нас мельком, и я даже толком не разглядела его лица, стала искать нужную книгу. Роясь на полках, спросила:

— Вы новый физик?

— Да, — ответил он, не оборачиваясь.

Я нашла книгу, дала ее Грише. Он стал ее перелистывать, а я подошла к новому учителю. Он поднял голову.

— И вы здесь работаете?

— Да. Математиком.

— Я так и думал, — сказал он, взглянув мне в лицо, и улыбнулся.

Мне почему-то стало радостно и стыдно от этого взгляда, и я отвела глаза.

— Гриша, ты идешь?

Гриша покорно последовал за мной. Мы вернулись в клуб, но танцы уже кончились, все расходились. Гриша проводил меня, торопливо попрощался и ушел домой — больше всего на свете ему хотелось, видно, засесть за свою алгебру.

Утром я попыталась представить лицо нового учителя и не могла. Запомнились только его светлые волосы и упрямые самолюбивые губы.

Встретились мы днем в столовой. Заметив меня, он пересел за мой столик. Завязался какой-то легкий разговор, и, что очень редко бывает со мной, я сразу почувствовала, что могу говорить с ним просто и свободно. Правда, мне тогда не понравилось, что о себе и своей работе он говорит с иронией, как будто само собой разумеется, что он способен на гораздо большее. Но эта мысль мелькнула и исчезла.

Он предложил пойти в кино. Пошли, смотрели «Балладу о солдате». Во время сеанса Борис взял мою руку в свою, я освободила ее и отодвинулась. После кино бродили по улицам. Он спросил:

— Где вас найти завтра?

— А вам хочется? — спросила я.

— Так же, как вам.

— А может быть, мне вовсе не хочется?

Он усмехнулся.

— Не обманываете?..

В темном переулке мы наткнулись на стайку спящих гусей. С громкими криками, размахивая крыльями, они кинулись прочь. Борис протянул руку через ограду какого-то палисадника, сорвал несколько цветков. Это был табак и еще какие-то незнакомые цветы. Он хотел приколоть их мне на грудь, но я сказала, что сделаю это сама.

У моего дома, прощаясь, он обнял меня. Я увидела близко его глаза и почувствовала его дыхание.

— Отпустите, — сказала я.

— Почему?

— Не хочу! — Я сказала это твердо и он отпустил. Потом я спросила: — Вы всегда так спешите? — и попрощалась с ним.

Дома, не зажигая света, я долго сидела на койке. Ложиться было бесполезно. Все равно бы не уснула. Я чувствовала себя совсем не такой, какой была еще вчера, и не ощущала никакой радости, смутно опасаясь того, что будет дальше. Мне не понравилась самоуверенность моего нового знакомого. Но встречи наши не прекратились. Мы встречались весь июль, и Борис становился мне все ближе и необходимей.

В конце июля отпуск кончился, и я вышла на работу. В школе настоящего дела не было, но мы аккуратно являлись к десяти. Помогали ремонтникам, иногда танцевали под радиолу, разговаривали. Борис уехал в райцентр по каким-то своим делам, и вечерами я сидела дома, читала, копалась в учебниках.

В тот день мы красили парты во дворе, когда меня позвали к телефону. Я взяла трубку и не сразу поняла, кто и откуда говорит со мной.

— Тоня? Ты?

— Кто это?

— Это я — Борис. Ты знаешь, меня назначили директором школы. В село Полночное. Павел, Ольга, Леонид, Николай…

— Я поняла, Борис. Это где-то далеко?

— У черта на куличках.

— Ты рад?

— А почему бы нет? Поедешь со мной?

— К черту на кулички? — я рассмеялась. — Счастливого пути.

На этом, я думала, все кончилось, и мне стало грустно. Я докрасила парты, вымыла руки керосином и ушла домой.

Дома я затеяла генеральную уборку. Вымыла полы, вытерла повсюду пыль, перестирала занавески. Весь день я искала себе дело, не знала, куда приткнуться. «Что ж, — говорила я себе, — значит, так надо. С чего это я взяла, что будет иначе?»

А через два дня приехал Борис и опять стал уговаривать меня ехать с ним.

— Я без тебя не могу. Едешь или нет?

— Конечно, нет.

Я думала: «Если любит, то останется». Это вначале, а потом мне пришла мысль: «А почему уступить должен он? Может быть, он тоже думает: „Если любит, то поедет“?» Я поняла, что оба мы ведем себя глупо, и решила, что поеду, но тут он сказал:

— Черт меня угораздил встретиться с тобой! — И ушел.

Ночью я не спала, вспоминала наш первый вечер, думала о том, что если мы еще увидимся, то очень не скоро, только на учительской конференции, а может, и еще позднее. К тому времени его чувство ко мне пройдет, потому что все на свете, в конце концов, проходит — и большое и малое… Я уже засыпала, когда в дверь кто-то сильно постучал. Это оказался Борис. Он ворвался в комнату, сунул мне в лицо какие-то бумажки.

— Вот билеты. Одевайся!..

Я стояла перед ним, закутавшись в простыню.

— Ты с ума сошел. Никуда я не поеду. Меня же потеряют…

— Некогда торговаться. Пойми — некогда. Нас ждет машина.

Я выглянула в окно. Перед домом стоял газик… Когда мы сели в машину, вздохнула:

— Был один сумасшедший. Теперь их стало два.

Но он меня не слушал, торопил шофера:

— Поскорее, дорогой товарищ! Пароход отходит через пятнадцать минут.

Мы так мчались по улицам, нас так било и мотало, что я думала, газик рассыплется. И все же до пристани доехали благополучно. Поднялись на пароход, оставили вещи в каюте и пошли в ресторан. После ужина, когда мы вернулись в каюту, я спросила:

— Зачем ты все-таки согласился?

— Ты опять об этом? — обернулся он с досадой. — Ну, хорошо — скажу. Надоело быть на побегушках. Я не мальчик. Во всяком случае, лучше быть в Полночном первым, чем здесь десятым. Но оставим это!

Он протянул руку к окну и задернул штору.

— Давай будем счастливыми.

Больше я ни о чем не спрашивала…

А сейчас вот лежу, вспоминаю и думаю. Почему же мне так не везет? Другим жизнь выпадает легкая, а я словно наказанная…

12