Рассказ Мертвеца (СИ)

А взяли его случайно. Как и всё в этой жизни. Трое из наряда спустились к ручью за водой. А там мужик, непонятно кто, пополняет канистру. В одежде под дервиша. Местный? Ну, ладно, местный. Чё почём, откуда? А тот, возьми, и зайцем по холму вверх.

Психологически срабатывает одинаково: убегает - стало быть, в чём-то виноват. Только в чём? Стой, падла, куда? Бежит.... Стой, стреляем! Бежит.... Только когда бойцы пустили очередь над головой, встал. Руки задрал. Чё бежал, чудила, кто такой? Естественно, молчок. И только третий из наряда, что не сорвался в погоню, потому что набирал воду, споткнулся в траве обо что-то грузное.... Этим что-то оказался винтарь, аккуратно зачехленный в брезентовку. СВД - снайперская винтовка Драгунова, незаменимая игрушка дальних расчётов. Пока охеревали, этот воспользовался и нашему ножом в бочину.... Не попал, предплечье распорол. Короче, когда я с подмогой прибежал (по рации вызвали), кухонный наряд этого "меткача" ногами обрабатывал да прикладами помогал. Стой, ору, отставить самосуд, убьёте.... А Ренчик, он же Ренат Ибрагимов мне так спокойно: "А я и хочу его убить". И ножом, тем самым, что отняли, тянется.... К горлу снайпера. Я его за рукав, потом за ворот к себе рву: " Ты, чё, конь, забылся, да?! Ты где, шалава, в армии или в тусне на гражданке?" А он глазами бычит и хрипит: "Уйди, младшой, от греха.... Я, если его не кончу, ночами спать не буду". А я: "Рена! Включай мозг, сука! Ты его кончишь, пойдём все под трибунал! Все! Его надо живым до штаба!"

А он: "Хрен тебе!" И снова к горлу тянется, чёрт невменяемый. Я всем весом и локтем ему на затылок! Упали оба. Рена обмяк, а я вскочил и ору: "Держите его!" Его под локти и оттащили от снайпера. "Сучка!!! - Это он мне орёт, - Ты же сам, сам хотел его уработать! Забыл? Сам! А теперь чё?! "Сопли" на погон нацепил и всё, да?! Перекрестился в другую веру, да? Гнида!!! Начальству зад лижешь?!" На губах грязь со слюной перемешалась. В глазах лютая ненависть. Я подошёл, самого трясёт - не остановить. То ли от обстановки, то ли от его слов. Еле сдержался, чтоб не садануть ему в морду. Потом отдышался помалу и уже спокойно: "Давайте, - говорю, - конвоируем! А этого, - указываю на Рену, - разоружить пока!" Всю дорогу шёл и думал. А ведь он прав, Рена-то.... Не так уж и много прошло, когда я сам хотел этого снайпера на шомпол навернуть. В палатке только и гудели солдатнёй, и Рена там был, всё казни этому "меткачу" придумывали. От отрезания яиц до вворачивания шомпола в задний проход. Причём всё искренне и без всякой иронии. Подумайте только, эта тля выстёгивал из жизни самых молодых ребят. Хотя мы все вроде не старые.... Я шёл и думал, что случилось, и когда я перекрасился. Перекрестился, как сказал Рена. Когда "сопли" на погон повесил? Стал ответственнее, стал.... гнилее? И от этих мыслей так погано стало на душе, что я трижды пожалел, что не дал Ибрагимову приколоть этого гада.

В штабе с задержанным пошустрили и выяснили следующее. Осетин, сорока двух лет, контрактник, работал в Приднестровье. На войнах не первый день и всегда идеологически на стороне повстанцев. Здесь выполнял "работу" и, якобы, не являлся сочувствующим. Работал один, но у него был помощник. Доставлял ему провиант на "лежбище", носил воду, а также аккуратно информировал, где и как.... Помощник, говорит, бросил его, исчез, и ему пришлось заботиться о себе самому. Был привязан к оружию и нигде его не оставлял. Это и послужило причиной его провала. Там, на ручье, будь он без винтаря, легко бы сошёл за местного. Прошёлся бы по ушам и всё.... А так, понадеялся на ранний утренний час и зря понадеялся. Привычки, бывает, спасают, а бывает.... Больше о нём никто ничего не слышал. Снайпер исчез, как будто его и не было. Мой взвод поощрили. А Рену за проявленную бдительность и чёткость действий наградили именными часами и блоком болгарских сигарет. Это не сгладило наши отношения, да я и не ждал от него благодарности. Я писал третий рапорт о переводе меня на передний край. И меня, в конце концов, услышали.

Двадцать третьего января прибыло подкрепление в виде живой силы и оружия. Необстрелянный материал, то бишь новичков, рассредоточили по ротам, а ветеранов, понюхавших кровь, отправили в Грозный. Сбылась мечта идиота.... В настоящий момент я был не романтик и не герой. А скорее, бездушной машиной. Я умел нажимать на курок и, судя по результатам, нажимал неплохо.

Я, пожалуй, не буду всего поднимать из памяти. Слишком много копоти и грязи в ней. Без подробностей скажу: меня ранило на этой войне ещё два раза. Первый раз в пригороде, второй раз на мосту, на котором мы каждый метр отщипывали с боем. Чеченцы с яростью обозленных ос, боролись за каждую пядь земли. И мост нам давался невероятно тяжело. 30 января наша ударная бригада мотострелков решительным натиском захватила прилежащие районы площади с поэтическим названием "Минутка". Мы укрепились на рубежах трамвайного депо и частично административного блока. Это были самые никудышные рубежи, неприкрытые ни артиллерией, ни танковыми залпами. Мы были совершенно голые перед ощетинившимися боевиками. А те, чувствуя отсутствие у нас подпора, были настроены вернуть утраченные позиции. Город пылал и чадил. Казалось, он безвозвратно умирал. Жуткое зрелище бетонного крошева, раздавленных трупов и неутихающих канонад превратил восприятие действительности в сюрреалистический сон. Хотелось закрыть глаза и открыть там, где голубизна чистого неба, свежий ветер и совсем.... совсем нехолодно.

Первый день февраля чеченской осенней зимы стал для меня последним днём моей земной жизни. Но тогда я этого ещё не знал. Словно в подарок утром падали большие снежные хлопья, что небывалая редкость для этих бесснежных мест. Снег притягивал взор и завораживал. Он единственный мог олицетворять колыбель добра в этом безысходном городе зла. Он единственный радовал. Наверное, поэтому и насладиться им как следует не дали. Жуткие удары сотрясли стены мастерских, срывая ряд последних стеллажей, чудом не посрывавшие ещё с начала апокалипсиса. Посыпались враздрабыр домкраты, ключи и всевозможный набор инструментов. В здание трамвайного депо ворвался огонь и ужас. Вместе с этим раздались крики подраненных бойцов, и мерзкий звук очередей ударил по ушам. К нам пожаловал Ад. Трёхэтажное здание мигом ожило как большой рассерженный улей, встрепенулось и окрысилось ответным огнём. Боевики применяли гранатометы, которых у них было больше чем у нас. Скоро многие комнаты пылали и чтоб не зажариться в этом ненадёжном и открытом, как ладонь, здании пришлось вырываться с боем во двор и уходить задним двором, который едва расчистила для нас седьмая рота капитана Давлетшина. Мы уходили, отдавая врагу то, что ещё вчера брали нахрапом. Сегодня нахрапом брал враг, хорошо отдохнувший, превосходящий и, быть может, ненамного, но лучше вооруженный. А нам единственной отрадой была от этой рокировки захваченный накануне арсенал оружия, в подвале старого депо. В невскрытых ящиках, в промасленной бумаге лежали автоматы, пулемёты, подствольники и патроны. Много-много. Тоже в ящиках. Хотя бы ради этого и стоило сюда переть, потому как свои скудные запасы мы давно расстреляли, перебиваясь трофеями убитых. А тут такой подарок.... В какой-то мере это компенсировало, что мы уходим. Вот только бы уйти с минимальными....

Гранатомётов в том хранилище оказалось всего два, как ни странно могло б показаться. Видимо, это оружие боевиками ценилось и уходило влёт по рукам. Вот и сейчас они нас жарили из эрпэгэшек. Мы бежали по задворкам трамвайного парка, оскалясь и ощерясь, подхватывая под локти раненых и стреляя во все, что вокруг нас есть.... Стреляло в нас всё: и земля и небо, и покорёженные ржавые трамваи на запасных путях. Словно тараканы, "духи" сновали везде, пытаясь отрезать нам путь к отступлению. Нас убивали, но мы шли, ползли, бежали, выжигая себе путь вперёд. К выходу из парка....