Люди Церкви, которых я знал

Спустя месяц тот спустился с трапа парохода в Пирее. Там он увидел двух людей, одетых в рясу, камилавки которых говорили о том, что они монахи^[190].

– Отцы, отцы, постойте!

У него был багаж с вещами из Америки, которыми знакомые нагрузили его для передачи своим родным, и он не давал ему быстро идти.

– Я приехал из Америки. Вы возьмёте меня с собой в монастырь?

– Хорошо, иди за нами.

– Первое, что я заметил, – рассказывал потом отец Дамиан, – было то, что все люди с любопытством смотрели на лица других и на витрины магазинов, а отцы мимо всего этого проходили, не обращая внимания. Я не успевал за ними, мне приходилось бежать. С тех пор и поныне мне кажется, что я всё бегу, чтобы угнаться за монашеским идеалом.

– Откуда ты родом, парень?

– Из Триполи.

– Мы тоже из Триполи, а живём в монастыре Лонговарда на Паросе.

– Куда бы вы ни пошли, я пойду с вами.

Корабль медленно повёз нас, и утром мы уже были на Паросе. Сперва мы зашли поклониться иконе Богородицы в Катаполианский монастырь, затем в пришли в обитель Живоносного Источника. Это было суровое испытание. Мы ни разу не отдохнули, а я не успевал бежать за отцами.

Игумен Иерофей поручил ему послушания эконома и казначея. Он их исполнял и при игумене Филофее Зервакосе до самой его смерти, а в 80-х годах он стал преемником старца Филофея на посту игумена. Как-то я спросил у него:

– Как поживаешь, отец игумен?

На что он ответил:

– И не спрашивай. Ну какой из меня игумен?

Он был кротким, спокойным и умиротворяющим. Никогда ни о ком он не говорил плохого, кроме тех случаев, когда ему по должности приходилось на кого-то прикрикнуть. Как он сам признавался мне, это удавалось ему только благодаря молитве и терпению. Когда он ходил по мощёному двору монастыря, поднимался и спускался по лестницам, то можно было услышать, как он всё время повторяет: «Терпение, терпение».

– Отец Дамиан, почему ты постоянно это повторяешь?

– Чтобы не забыть. Терпение спасает меня от множества дурных вещей: благодаря ему я не спешу составлять суждения и принимать решения; таким образом, оно помогает мне не допустить несправедливости по отношению к брату.

Для братии он был как мать. Когда кого-то уязвляло чьё-то замечание или порицание, то он прибегал к отцу Дамиану.

– Не печалься. Пойдём, попьём кофе с лукумом. Ты знаешь, монашество требует от нас большого терпения.

Он мог успокоить сердце послушника одним лишь ласковым прикосновением, ни на кого не возлагая вины за случившееся.

– Все хорошие. Христос с нами. Все мы стучимся в райские врата, и Бог никого не отвергает. Молчанием мы посрамляем дьявола.

Когда какой-нибудь любопытный брат приходил к нему в келью с обычными разговорами:

– Ты слышал новости, отец Дамиан?

– Какие? Что хорошего случилось?

– Да нет, новости плохие.

– Тогда иди, иди, не надо говорить.

Он не хотел слышать никакого осуждения. Все для него были хорошими и замечательными. Во время исповеди он не хотел выслушивать обычные супружеские жалобы: «Он мне сказал, а я ему сказала…».

– Ладно, хватит. Давай я прочитаю разрешительную молитву. Всякое бывает, не стоит это обсуждать. Когда есть терпение, этот корень всех благ, тогда проблем не возникает. Терпение, дорогая моя, наводит мосты и не через такие пропасти. Разве ты не слышала, что Богородица называется мостом^[191], так как благодаря терпению у Неё было и смирение – самая высокая из добродетелей. У нас есть и святая Ипомони^[192], молись ей, чтобы у тебя прибавилось сил терпеть. Христос сказал: «Претерпевший до конца спасётся»^[193]. Твой муж, уставший после работы, может сгоряча сказать тебе что-то обидное. Разве ты должна ему отвечать тем же? На терпении святых держится мир, а на терпении жены – дом.

Мы можем назвать отца Дамиана человеком терпения, который учил ему и словом, и делом. Его терпение в монастыре было таким, что отражало любое нападение искусителя. Весь остров знал о том, что говорит о терпении отец Дамиан, люди часто говорили друг другу: «Терпение, мой дорогой, как говорит отец Дамиан. Разве ты слышал другое Евангелие?» Его учение очень не нравилось старухам, которые постоянно жаловались на своего пожилого духовника, стараясь оправдать себя, но отец Дамиан требовал от людей добродетелей, а не оправданий и заявлений о своих правах. Миряне могли приводить тысячу резонов своей правоты, но отцу Дамиану всё это было не нужно.

«Оставь это, – говорил он, – и подчинись терпению. Оно может уврачевать раны, нанесённые даже самой невыносимой несправедливостью. Настаивание на своих правах лишь накаляет страсти, возбуждает ненависть и памятозлобие. Не становись орудием в руках искусителя. Требование своих прав разделяет людей. Еще в Законе Моисея были введены правовые отношения между людьми, а также равенство всех перед Законом, но для людей это была непосильная ноша, и потому пришёл Христос, заповедавший любовь и прощение. Твой обидчик такой же человек, как и ты. Прости его, не пытаясь взвесить вину и измерить ответственность, потому что к себе ты всё равно не будешь так же строг, как к нему. Лучше прими ответственность на себя, скажи: «Это я виноват», – и тогда желание сравнивать себя с другими отпадёт у тебя само собой. «Если Бог будет судить нас по справедливости, то никто не спасётся», – говорит авва Варсануфий».

На нём лежала обязанность раздавать монастырскую милостыню, вся она проходила через его руки. День её раздачи был для него самым радостным днём в неделе. К бедным его руки были божественно щедры. Он прятал металлические деньги в мешочки с бобами и, улыбаясь, говорил: «Вот бабушки обрадуются, когда опустошат их!»

Думаю, что это доставляло больше радости ему, чем тем, кто находил сюрприз.

Когда он совершал богослужение, в монастыре ли, в миру ли, глаза его почти всегда были закрыты. Казалось, будто мир Литургии принадлежал ему одному, что он черпал из него радость и наслаждение. Он напоминал любителя выпить, который, глотнув из стакана, закрывает глаза, чтобы получить от напитка побольше удовольствия. Воздержание зрения во время выходов в мир было свойственно всем монахам Лонговарды, но отец Дамиан превосходил в этом всех. Он хорошо усвоил изречение: «Смерть в душу входит через её окна». У него не было ни особенно хорошего голоса, ни музыкальности, но когда он пел и воздевал руки, то это было действительно «прилежное моление»^[194]. Все любили его простые Литургии и старались на них попасть. Его возгласы, исходившие из глубины сердца, радовали и Бога, и людей. Его облачения всегда были простыми, сшитыми из самых дешёвых тканей. У себя на островах мы из таких тканей делали накидки на диваны, но он любовался ими, как ребёнок новыми сандаликами. Можно было услышать, как старухи говорили: «Сегодня отец Дамиан не мог нарадоваться этому стёганому одеялу, которое он на себя надел».

На примере отца Дамиана легко можно было понять, что значит относиться к священнику с благоговением, а не с человекоугодием. Впрочем, когда люди могли его видеть, чтобы оказывать знаки почтения? Одно имя его освящало и благословляло их, где бы они ни находились.

Он хорошо знал жизнь. В монастыре кроме богослужений были ещё и послушания. Он не хотел слишком затягивать службы, чтобы они не были в тягость тем из братии, у которых были трудные послушания. Он говорил: «Ну, хорошо, у нас и работы хватает: надо ещё приготовить еду и позаботиться о животных, которые проголодались и ждут от нас милости».

Для него было совершенно неприемлемо, чтобы монастыри жили за счёт трудов и приношений бедных людей.

– Мы сами должны заботиться о нашей скотине. У людей в миру и без того хватает обязанностей. Не годится нам выпрашивать у них что-то ни прямо, ни намёками. Если у них большие доходы, то пусть радуются и тратят их на свою семью. Если у них есть избытки, то пусть тратят их на что хотят, а если они умеют подавать милостыню, то это ещё лучше.