Догоняя Птицу (СИ)

Глава двадцать восьмая

Тот, Кто Оставляет Знаки

Птица знал наизусть все дороги и перевалы горного Крыма. У него была секретная игра - в партизанскую войну. Как будто сам он - партизан, который прячется за деревьями, за камнями, за кустом. Падает, переползает по-пластунски с места на место, морочит голову преследователям. Зарывается щекой в пушистую, пахнущую корицей листву. А где-то не дремлют враги, где-то щелкают затворы АК. От врагов он уходит - пробежкой, ползком, от куста к кусту, от ствола к стволу. Потому что партизанская война - она и есть наиболее честная. Во всем мире, во всех стратегических планированиях и на баллических картах - только ты и твой враг. Либо ты от него удираешь, либо он от тебя.

В общем, Крым Птица знал, как мало кто знает. Но иногда ошибался, путал похожие одна на другую пустоши и низины, хребты и пролески, или что-нибудь забывал. А еще он любил совершенствовать свои знания - срезал привычный маршрут через лес, залезал на отвесную гору, пытаясь выбраться хитрым маневром на знакомую дорогу. Сам же при этом говорил, что горный Крым - строгое место. Ошибаться в нем нельзя. Горы сбивают с пути, подсовывают одни тропинки вместо других и иногда - в особых случаях - сводят человека с ума.

Так и случилось в один прекрасный день.

Это действительно был прекрасный день. Было почти тепло, почти солнечно - солнце проглядывало сквозь тонкий слой облаков, и все кругом казалось дымчатым, полупрозрачным, как марля или вуаль. Лота и Птица решили спуститься с плато по Чертовой лестнице, чтобы позвонить в исчезнувшую с карты Москву. Чтобы бабушка в Москве знала, что с Лотой все в порядке, и не волновалась.

Кто-то им рассказал, что в поселке имеется телефон. И вот к этому телефону, спрятанному на дне застывшего зеленого озера, взбиравшегося по склонам и омывавшего отвесные стены главной горной гряды, они и направились.

Этот день ничем не отличался от других похожих дней. Он был ничем не лучше дня вчерашнего, когда точно так же мглисто светило солнце и ложились на землю тончайшие тени, но был определенно лучше так называемого третьего дня, когда небо опустилось совсем низко и лил проливной дождь. Это был обычный день из долготы дней, таких неприметных дней целую связку обозначает одно яркое событие, иначе они исчезают бесследно.

Так Лоте казалось вначале, а потом оказалось, что этот день был единственным и главным. Что это на самом деле был особенный, прекрасный день.

Они и раньше спускались по Чертовой лестнице в поселок за продуктами. В центре поселка располагалось сельпо, где продавали хлеб и крупу. Это была крошечная пустая площадь, где росли серебристые тополя и ворковали горлицы - кофейного цвета птицы с темным ободком вокруг шеи. Если повезет, там можно было купить печение, конфеты и леденцы. Если повезет. Изредка завозили селедку или заиндевевшие глыбы мороженой говядины. Вокруг все заросло лебедой и пасленом, а на крыльце сельпо стояла консервная банка: в дождливые дни в нее набиралась вода, и они по очереди бросали камешки, стараясь попасть внутрь. Все продукты в сельпо пахли одинаково - мокрым картоном. Птица их покупал на выданные лесниками деньги, и в сваренном виде они неожиданно начинали пахнуть сами собой: крупы - крупами, горох - горохом, макароны - макаронами. Сырой картон не выдерживал термической обработки и отступал, оставляя место сущности этих нехитрых продуктов.

А однажды он накопил денег и купил Лоте пряников. Пряники на сэкономленные лесниковские деньги: пластмассовый совок зачерпнул их из большого пыльного мешка, и они высыпались на весы с глухим костяным стуком. Разбитная продавщица ловко скрутила фунтик и отдала Птице, а Птица улыбнулся и протянул Лоте. Кулек из плотной серой бумаги - и в нем пряники. Пронзительный запах мятной зубной пасты, и на вкус тоже паста, только сухая и сладкая. Лота такие пробовала один раз когда-то давным-давно, и ее ужаснула смесь сладости и мятной эссенции. Но эти, купленные Птицей в сельпо и предназначавшиеся специально для нее, имели особый вкус. Как его описать? Вкус сиротства и нищеты, странствий и неприкаянности. Терпкий, сложный вкус времени, которое истекает, которое уже почти истекло.

Когда Птица отдал ей эти несчастные пряники, она от радости чуть не плакала. Слезы собирались в глазах, но не вытекали наружу, а стояли большой горячей каплей, и мир расплывался, как подмокший казенный штемпель. Зато потом, много дней спустя она плакала, когда вспоминала тот день. Потому что Птица ничего ей ни разу не дарил. Вот если бы он каждый день осыпал ее дарами, съестными или несъедобными, пряники не выдержали бы конкуренции со стороны изобилия и померкли. Но они были единственными в своем роде - в плотном сером фунтике: маленькие, крепкие, пахучие.

В общем, они с Птицей не раз наведывались в поселок - то по овощи, то по крупу. А в тот прекрасный день, единственный и главный в долготе дней, ошиблись и перепутали лестницу.

Птица решил срезать путь и начал спускаться чуть раньше - по новым ступенькам, по незнакомой тропе.

Он рассчитывал, что через десяток метров неизвестный путь сольется с Шайтан-Мердвеном и они благополучно окажутся у подножья гор. Отдохнут возле памятника неизвестному солдату и отправятся дальше в поселок.

Вся дорога займет полчаса, сорок минут, не больше.

Но он ошибся: Чертова лестница осталась далеко в стороне. Была лестница, да не та, а поняли они это не сразу.

Птица нес за спиной Лотин ермак. Они миновали кусты ежевики на краю обрыва, полюбовались обширной долиной, расстилавшейся между горами и морем, и спокойно начали спуск по надежной, почти гладкой естественно-природной тропе, которая вот-вот должна была превратиться в знакомый Шайтан-Мердвен. Все шло как обычно. На камне возле тропинки сидели жуки-пожарники, похожие на россыпь крошечных черно-красных костяшек домино. Паук-косиножка терпеливо преодолевал прозрачный скелет прошлогоднего листа. Птица насвистывал любимую тему из The Wall. Сквозь облака пробивалось жиденькое солнце. Пахло травой и пылью. Но ступеньки под ногами с каждым шагом становились все круче, расстояние между ступеньками все увеличивалось, так что вскоре Лота с трудом нашаривала ногой следующую. Наконец спускаться стало настолько трудно, что Птица перестал насвистывать и принялся ей помогать. Он ее обогнал, повернулся к ней лицом и осторожно переставлял ее ноги поочередно с камня на камень. Лота ничего не видела перед собой, только Птицу - его волосы и очки. По волосам ползла гусеница-холстомер: она поднялась на задних лапках и застыла, уставившись на Лоту. Лота смотрела на его волосы, на холстомера, и больше ничего видеть ей не хотелось. Ей было вполне достаточно того, что она уже видела.

А потом Птица куда-то исчез вместе с очками и гусеницей. Переместился на другой уровень - чуть ниже, чтобы проверить, что же такое вдруг произошло с их тропинкой и почему она до сих пор не превратилась в Шайтан-Мердвен. Лота осталась одна и медленно, очень медленно начала догадываться, почему Чертова лестница на самом деле называется Чертовой. Она так называлась вовсе не потому, что ступени слишком отвесны. Среди кустов и деревьев, думала Лота, лестницу легко спутать с размывом, который оставляют в горах ручьи, сбегающие вниз после весеннего таяния снега. И вот один из таких размывов, природный нерукотворный спуск, на который не ступала нога ни татарина, ни караима, ни праздного любителя горных прогулок, они приняли за тропу и полезли по случайным камням, которые быстро превратились в отвесную стену.

Настоящая Чертова лестница осталась в стороне, а облапошенный команданте, заигравшись в партизанскую войну, полез в пропасть по высохшему руслу, и повлек Лоту за собой.

На самом деле Лота заподозрила его промах еще в самом начале, когда они только подходили к краю плато. Они свернули с дороги слишком рано. Шли к обрыву не по тропинке, а среди деревьев, утопая по щиколотку в сухой листве. Чуть позже возле спуска не было видно густого и обширного ежевичника, росшего в том месте, где брал начало Шайтан-Мердвен.