Три дня в Выборге (СИ)

Лечу в гостиницу, снимаю крылья, спускаюсь в спортзал, потом долго плаваю в бассейне.

Думаю о Дэвиде, неподвижно застывшем в вечном спокойствии, о Багише Ашотовиче, прочесывающем ночные леса, поля и данные спутников, о маленьком, щуплом Диме Реутове, залёгшем где-то в лесу у кромки болот, либо попросившемся на ночлег в какой-нибудь деревушке, либо взломавшем пустой дом в дачном поселке. Жжет ли его карман кровавое ожерелье? Помнит ли он тяжесть камня в руке, недоумение и испуг на лице человека, который ему доверял, крик боли, звук падения тела на гранит?

И думаю о нём, конечно, думаю о нём. Мысли о Горе непроизвольны, как стук сердца, как движение крыльев в полете, как дыхание.

Я выхожу из лифта и останавливаюсь. На ковре у моей двери сидит Гор, на нем джинсы и черная футболка, длинные ноги перегораживают коридор, затылок прижат к стене. Я смотрю на него, потом подхожу и сажусь рядом. Он трогает мои волосы.

- Мокрые, - шепчет он..

- Я плавала в бассейне, - тихо говорю я. - Что ты тут делаешь?

Он отвечает не сразу, смотрит мне в глаза. Его лицо так близко, что закрывает весь мир. Его глаза серые, как штормовое небо.

- Ты когда-нибудь падала, Люси? С высоты?

- Нет, - говорю я. - У меня есть крылья.

- У меня нет, - говорит Гор. - И мое сердце падает, падает в какую-то бесконечную пропасть с той минуты, как я увидел тебя. Я хочу, чтобы ты меня поймала. Хочу перестать падать.

Он тянется ко мне и момент, когда наши губы встречаются, ощущается как удар ножа в мою грудь.

День третий

ПАДЕНИЕ

Рассвело поздно, хмуро, неохотно.

- Ты всегда надеваешь крылья? - спросил Гор, глядя на меня с кровати с выражением, которое я затруднялась прочитать.

- Кроме постели, душа, бассейна, моря и спортзала - всегда. Без них я... как голая.

- Ты и есть голая, - сказал он, откидывая одеяло. Он тоже был голый, такой прекрасный, что дыхание перехватывало. Он маняще качнулся, я шагнула к нему, роняя свою сбрую.

- Нет, - сказал он хрипло. - Надень крылья.

Я послушно вскинула крылья на спину, защелкнула ремни - над грудью, под грудью, на талии, вокруг бедер. Считанные разы в моей жизни между мной и крыльями не было никакой одежды. Ощущалось это дико, странно, прекрасно - как почти абсолютная степень свободы.

- Взлети, - приказал Гор. - Пожалуйста.

Я свела малые грудные мышцы, расправляя крылья. Потолки в гостинице были высокими, метра три. Я слегка оттолкнулась, ударила крыльями раз, другой, зависла между ковром и потолком. Гор смотрел на меня со странным выражением - как будто он меня любил и ему было больно.

- Лети сюда, - сказал он. Я усмехнулась и поднялась к самому потолку.

- Ну и вид! - рассмеялся он и откинулся на подушки. - Иди ко мне.

С каждым медленным взмахом трепещущих крыльев я снижалась на полметра. Гор кусал губы белыми зубами и смотрел мне прямо в глаза.

- Знаешь, я летал в детстве, - сказал он потом, лежа на моем плече. - Мои родители долго думали, что бесплодны. Тогда, тридцать пять лет назад, всем, кто делал ЭКО, предлагали бесплатную модификацию. Родился Андрей, а потом их как прорвало, какое там бесплодие - еще трое, я средний. Андрюха меня любил очень, мы дружили, всё вместе делали. Он мне все показывал, чему его учили в Птер-классах. Он был мелким, как все Птеры, его крылья мне были по размеру, несмотря на три года разницы. Один комплект ему выдали в школе, он упросил родителей купить ему второй, более мощный, сказал - для тренировок. Они, может, и догадывались, но виду не подавали. Не знаю, как у вас, а у нас не-Птерам летать не дают в детстве. Считается, что потом будет сильная травма. Хотя крылья-то долго поднимают, некоторых лет до пятнадцати.

- А тебя? - спросила я.

- До тринадцати. Мы жили в городке маленьком, почти деревня, дом был на краю. Летали почти каждый вечер, низко, ночами часто, никто не видел. Над холмами, над лесом, речка у нас там красивая. А потом я стал расти и набирать вес резко, чуть ли не по килограмму в месяц. Летать было все тяжелее, и однажды Андрюха приехал на каникулы - он уже стажировался в "Соколах" под Москвой... Отца не было, мама читала на кухне, сестры сидели в кинозале и рыдали среди романтических вампиров из голо-проектора, тогда было модно... Мы вышли в сад, спустились к реке, я достал крылья из рюкзака, надел... Андрюха все порывался что-то сказать, но никак не мог выдавить. И вот я все сделал как обычно - а от земли уже не оторвался. До сих пор помню это чувство... Небо меня отвергло.

Он вздохнул, сел в кровати, пропустил волосы сквозь пальцы.

- Всё бы отдал, чтобы снова полететь. Я, конечно, пробовал и глайдеры, и пневматику, джет-паки, но это все не то, не то...

Он повернулся ко мне, почти враждебный.

- Ты понимаешь, какая ты счастливая? Ты можешь взмахнуть крыльями - и земля тебя отпускает. Меня она теперь всегда держит крепко. Намертво.

Его взляд был копьем, мой - щитом.

- Я редко ем столько, сколько мне хочется. Приходится держать вес на десять килограммов меньше, чем комфортно моему телу. Я тренируюсь по часу в день, каждый день, независимо от желания и самочувствия. Еще в юности я трижды сказала "да" и мне удалили матку - женщины либо летают, либо рожают, или-или. Я забрала у себя возможность передумать. Земля меня отпускает, но я плачу воздуху дорогую цену. Я плачу по своим счетам каждый день, Гор. Мы все платим, только счета разные. И тебе ли жаловаться на свой...

Он пожал плечами, открыл рот что-то сказать, но кнопка наушника в моем ухе задрожала вызовом. Я накинула халат, жестом показала Гору, что принимаю звонок и вышла на балкон. Было холодно, ночью поднялся ветер, принес с севера низкие темные облака. Одинокая снежинка залетела мне в рот, растаяла на языке крохотным ледяным уколом.

- Поймали, - сказал Багиш Ашотович. - Сейчас диктует признание. Он был на яхте, как и говорил, имел... тактильную голографическую связь со своей постоянной любовницей, Оксаной Кривко, она живет в Москве. Эту часть я вам пересылать не буду, только если сами захотите убедиться, но по времени там все совпадает. Мертвое тело Дэвида, полупогруженное, ударилось в борт лодки, ну, сами знаете, кости эти ваши, тела не сильно тонут. Реутов услышал, вышел проверить, не отключая камеры, увидел труп, узнал Дэвида, резко протрезвел, собирался звонить в полицию. Оксана, которой он до этого рассказал о выигрыше и о "Слезе Венеры", предложила преступный план... Ну, у них обоих будет несколько лет, чтобы поработать над своими моральными качествами. Эти записи я уже сделал для вас доступными. Время звонка подтверждено спутником. Он Оксану не отключал, они, можно сказать, вместе пробрались в комнату Дэвида, разбили вазу, перебрали его личные вещи, нашли футляр с ожерельем... Это алиби, мисс Чейз. Реутов жадный вор, но не убийца. Остается Гор. Но у него нет мотива, и у нас ничего, ничего на него нет. Не знаю даже, с какой стороны к нему подойти и как его зацепить - публика на уши встанет моментально. Вы меня слушаете, Люси?

Я поняла, что киваю молча, обреченно.

- Да, - сказала я наконец зимним голосом. - Я слушаю и слышу.

- Давай залезем на башню, - сказал Гор, глядя в потолок. Я вошла с балкона, не задернув двери, холодный воздух ворвался в комнату, поднял волоски на его коже, но он будто и не замечал.

- Башня святого Олафа, та самая, белая с зеленой крышей, которая на всех картинах, голограммах, открыточках и магнитиках про Выборг. Она старая, Люси-Лю, такая старая, века тринадцатого. Я там был давно, еще ребенком, мы сюда приезжали всей семьей. Внутри в башне винтовая каменная лестница, сотни ступеней, древние прокопченные факелами камни, стены толстенные - там есть бойницы, видно, что они метр толщиной. Я стоял на площадке башни, смотрел на брусчатку далеко внизу, там такие круглые булыжники, на крыши замка в рыжей черепице, на залив, на город под нами. Конечно, я бы не полетел с башни, это был мой и Андрюхин секрет, но я мог бы, знал, что мог, и это многого стоило.