Особенная дружба | Странная дружба

Во время следующего перерыва тем утром было дозволено нарушить правило, требовавшее от мальчиков играть в игры. Марк отвёл Жоржа в сторону и в качестве хозяина стал знакомить с колледжем:

Вон та часть парка предназначена для старших мальчиков. Вот там находится ферма, принадлежавшая колледжу, неподалеку от водопада, слышимого с того места, где они стояли. На росших тут тутовых деревьях по весне разводили шелкопрядов, питавшихся их листвой — ухаживал за ними старый учитель истории, который был также известен своей любимицей — белой мышью. Затем, в той стороне был кран с питьевой водой, стена для Баскской пелоты, [национальная баскская спортивная игра с мячом, прообраз современного сквоша] и футбольное поле. Вот за этим окном находится комната отца Лозона — он был главой Конгрегации, а ещё преподавателем математики. Остальные окна были окнами общежития. Ежели спуститься в ту узкую аллею, то можно попасть на террасу с оранжереей, ниже которой находится грот со статуей Сент—Клода [Святой Клавдий или Клод (ум. в 699) — епископ Безансонский].

Люсьен Ровьер и высокий мальчик, игравший с ним вчера, гуляли вместе. Вот, наконец, и класс. Жорж оказался в своей стихии. Преподаватель французского, латыни и греческого был тощ, лыс, и носил прозвище Броненосец. Он адресовал несколько любезных замечаний к своим ученикам, не без тени иронии, направленной на два или три печально известных в прошлом сложных прецедента. После чего, завидев новые лица, сделал перекличку; присутствовало двадцать мальчиков. В адрес Жоржа он выдал очень лестную похвалу; и поздравил его с поступлением в заведение христианского образования.

Под конец он зачитал список классических книг, которые они должны будут получить у казначея, и задал им страницу и номер латинского текста в качестве задания на вечер. После чего объявил тему сочинения на французском:

— «Турнир эпохи Франциска I». Ничего не может быть лучше: это заставит схлестнуть копья Жоржа де Сарра и Марка де Блажана.

— Мне безразличен Франциск Первый, — заявил Марк, — мне нравится только Луи Четырнадцатый.

У Жоржа появилась мысль, что он выйдет из этого поединка победителем.

Во время занятий, которые последовали после короткого перерыва в десять часов, они заполнили заявки–записки насчёт дополнительных условий и исповеди. Исповедальная заявка? Они по–прежнему находились в эпохе Людовика XV [король Франции, 1754–1793], во времена Буллы Unigenitus [Единородный Сын, лат.] и

«… Возлюбленный король, родившийся в Версале,

Как слышно, упразднил те справки, что любой

Заботливый мертвец в могилу брал с собой».

[«Отец Никодим и Жанно», Вольтер, диалог в стихах]

Жорж первым закончил дополнительные требования. Он написал: «Мясо на ужин. Уроки фортепиано». Ровьер попросил того же. Блажан, как уже понял Жорж, не заказывал ничего лишнего, либо из принципа, либо, следуя экономии, и издевался над теми изнеженными существами, нуждавшимися в особенных блюдах и музыке. Из дополнительного у него были только лекарства.

Жорж подсмотрел, что за имя было написано Марком на его другой записке–заявке, и увидел, что это был Отец Лозон. Он вспомнил, как Марк говорил, что Отец Лозон был, как и он сам, из города С. Если бы он был на месте Марка, то не счел бы подобное хорошей причиной для выбора себе духовника: глава Конгрегации и вдобавок к тому преподаватель математики — такое сочетание его не прельщало. Точные науки были не самым большим его коньком; кроме того, ему казалось неудобным, чтобы один из его учителей оказался его же исповедником. Так как никакого другого имени ему в голову не пришло, и он уже собирался вручить себя в руки Отца–казначея, когда бросил случайный взгляд на записку Ровьера. И что же там, спрашивается?! Ровьер написал то же самое имя, что и Блажан. Жорж тут же написал привычной формулой: «Ж. де Сарр хочет в исповедники отца Лозона». Блажан, кому он показал свою записку, без сомнения вообразил, что вдохновителем выбора был он.

В четыре ученики всех форм [классов] нанесли визит к казначею. Когда же они вернулись, то некоторые из них с испугом уставились на книги, сваленные перед ними на их столах. Другие же переворачивали страницы уважительно, соблюдая осторожность, чтобы не повредить корешок книги, после чего тщательно выписывали свои имена по верху чистой страницы перед титульным листом.

Так как в этот день не было никаких заданий для занятий, надзирающий за ними Отец разрешил мальчикам написать письма своим родным: это было исключение, а правило состояло в том, что письма должны были писаться по воскресеньям. Люсьен, закончив своё письмо, принялся что–то записывать в свой блокнот. Хорошо укрытый за кучей словарей и учебников, ибо обладал большим опытом избегать внимания воспитателей, он улыбался над своими записями.

В этот день Жорж получил представление об обычаях, с которых начинался приём пищи в колледже. После молитвы настоятель произнес: «Deo gratias» [Благодарение Господу, лат.]. Это был сигнал для начала разговоров, словно явление дара речи оказывало благодарение Богу. Ученик, стоявший в трапезной у пюпитра, после этого оставил свой пост, так как читать больше не требовалось. Сидевший рядом с настоятелем проповедник был уже представлен им; его белая ряса и бритая голова привлекали к себе множество глаз; но звон колокола положил конец подобному любопытству.

Жорж не знал, что Блажан был старостой стола; вчера вечером об этом не объявлялось. Теперь, однако, все стало явным, и Блажан с гордостью разделывался с омлетом.

Ровьер рассказывал о своих каникулах: он был в походе в горах, купался в озере, и значительно улучшил свой теннис.

На десерт были поданы яблоки и миндаль. Это, как и последовавшая затем прогулка, были удовольствиями первого дня семестра. Затем, мальчик, чья очередь была читать вслух, подошёл к пюпитру в трапезной и, в соответствии с полуденным ритуалом, зачитал из Мартиролога [календарный список признанных мучеников]:

— Четвертый день октября: в Ассизи, что в Умбрии, день возрождения на Небесах Святого Франциска, проповедника, основателя ордена францисканцев–миноритов, чья жизнь, полная святости и чудес, была описана Святым Бонавентурой…

— И египетских Святых мучеников Маркуса и Маркиана, братьев; и почти бесчисленного множества других мучеников обоих полов и всех возрастов, из коих одни были сожжены, пережив плети и другие ужасные пытки, другие сброшены в море, некоторые обезглавлены, некоторые замучены голодом, некоторые повешены на виселицах, а другие подвешены вниз головой…

— И тех Александрийских праведных священников и диаконов Гая, Фауста, Евсевия, Херимона, Люциуса и их спутников…

И Святого Петрония из Болоньи, епископа и исповедника…

Ужасающие подробности и экзотические имена заставляли читающего запинаться, что провоцировало плохо скрываемые улыбки на многих лицах. Жорж, однако, был рад столкнуться во всем этом великолепии с двумя своими соседями: Маркусом и Люциусом. Он представил Люсьена как Люциуса. Ровьер! Луций Вер! Император [Луций Цейоний Коммод Вер, более известный как Луций Вер, римский император с 161 по 169 из династии Антонинов]. Можно, конечно, предоставить ему возможность немного поправить империей, чтобы он не потерял лица. А Маркус, безусловно, разве не напоминает одного из героев «Quo Vadis» [«Камо грядеши», роман Генрика Сенкевича, 1895 г.]? Календарь включал в себя и Святого Петрония. Однако, это был не тот Петроний из романа [один из главных героев романа «Камо грядеши»], который, увенчанный розами, вскрыл себе вены. Святой Петроний, без сомнения, умер совсем по–другому.

Они отправились на прогулку. Пройдя через небольшую деревушку рядом с колледжем, они повернули в сторону гор. Миновав лес сладких каштанов, мальчики, склонившись, начали подбирать их плоды, лежащие повсюду в изобилии в своей полу–раскрывшейся скорлупе. Но им следовало быть ловкими, чтобы не уколоть свои пальцы, и быстрыми, чтобы не привлекать к себе внимание надзирающего воспитателя, который мог настаивать на уважении чужого имущества.