Хохот шамана (СИ)

-- Хм, да вроде, нет. А что такое?

-- Нет... ничего, -- она мотнула головой, прогоняя некстати вспомнившийся образ маньяка и оторванной руки женщины. Не могла же она открыть ему дорогу в новый сон? Или могла?

Джинджер фыркнула, доливая в свой кофе молоко.

-- Мне сегодня нужно будет зайти в редакцию. На обратном пути захвачу сливки -- вечно у тебя их нет -- и, может быть, что-нибудь сладкое. Я ненадолго, буквально на пару часов, не считая дороги туда-обратно. Ты как, продержишься?

Эмили молча кивнула.

-- Вот и хорошо. Если что -- сразу звони, поняла?

Помахав на прощание, Джинджер буквально выпорхнула за порог, оставив Эмили наедине с котом, который, видя, что хозяйка не в настроении его чесать и гладить, свернулся клубком в кресле.

3. Хохот шамана

Ей было страшно. Она боялась за Джинджер, не зная, открыла ли маньяку или чему-то более страшному путь в ее сны. Боялась за себя, не имея ни малейшего представления о том, как контролировать свой "дар", как справляться с невидимым наблюдателем в своих собственных снах и можно ли это сделать. Боялась задремать, боялась подняться в студию, боялась даже подумать о снотворных, позволяющих спать без сновидений, не зная, к чему может привести такой эксперимент.

Эмили неподвижно сидела на первой ступени лестницы, ведущей к студии, смотря в пустоту перед собой. Сначала она хотела подняться и попробовать порисовать. Что-нибудь простое, никак не связанное с ее переживаниями, способное отвлечь на те пару часов, что Джиндер будет отсутствовать. Но не успела даже на несколько ступеней взойти, как ее сковал настоящий ужас.

Из оцепенения Эмили вывел истошный мяв Джинни. Кот, видя, что хозяйка собирается рисовать, прошмыгнул в студию перед ней, явно намереваясь занять любимое место среди тюбиков краски. И теперь орал дурниной, шипел и, судя по звукам, прыгал на что-то, пытаясь побороть.

-- Джинни!

Эмили, похолодев, ринулась наверх, пинком открывая дверь и с разбега налетая на дерево.

Вместо студии был лес. Тот самый темный и мрачный лес, который она видела в своем сне на портрете. И лес стонал, протягивая к ней искривленные, иссохшие ветви. Лес стонал, но из множества глоток вырывалась лишь труха и личинки насекомых, успевших обосноваться "под корой".

Дерево, нет, человек, в которого она врезалась, медленно оборачивался к ней, с хрустом разрывая сухожилия вросших в землю ног. Его голос звучал отчетливее остальных:

-- Верни-ись. Уйди-и-и.

Эмили отпрянула, стряхивая с себя опарышей.

-- Уходи-и-и! -- стонал лес, и сотни пустых глазниц, обращенные к ней, слезились смолой.

Но где-то впереди продолжал жалобно мяукать Джинни. И художница с тяжело бьющимся сердцем сделала первый шаг по гниющей листве. А затем и второй, и третий, все быстрее и быстрее, переходя на бег и слыша только затихающий голос кота, потонувший в шелестящем хоре:

-- Верни-ись. Уйди-и-и.

Она нашла любимца под огромным вязом, единственным настоящим деревом во всем лесу. Кот тяжело дышал, лежа в корнях и почти не шевелясь.

-- Джинни, -- тихо выдохнула Эмили, опускаясь на колени и пытаясь дотронуться до свалявшейся шерсти. Кот тихо зашипел, судорожно вздрогнув. Глотая слезы, художница стянула халат, пытаясь укутать животное, чтобы забрать с собой. Но стоило ей накрыть Джинни, как тот растворился в воздухе.

Потрясенная, художница несколько минут просто сидела, глядя на землю перед собой и не решаясь подняться. А потом снова ощутила затылком тяжелый взгляд. Оборачиваясь, она почти не удивилась, увидев все того же оленя.

Тот стоял совсем рядом, так близко, что она ощущала горячее дыхание, запах жухлой травы и мокрой шерсти. Стараясь не смотреть в глаза зверя, Эмили встала, сосредоточившись на рогах.

И в тот же момент олень, встав на дыбы, толкнул художницу копытами в грудь.

Но удара о ствол вяза Эмили не ощутила -- вместо твердой коры там оказалась холодная, стылая масса. Похожая на месяц простоявший в холодильнике суп.

Она с криком подскочила, уронив дремавшего на коленях Джинни. Джинджер, резавшая салат, испуганно обернулась:

-- Эмили?

Художница растерянно моргнула.

-- Кошмар приснился?

-- Да... жуткий такой, -- Эмили рассеянно погладила трущегося о ноги кота. -- И очень... настоящий. Знаешь, меня ударил олень. И такое ощущение, что грудь до сих пор саднит. Вот ведь глупость какая.

-- Действительно, -- Джинджер насмешливо фыкнула, стряхивая нарезанные овощи в миску и втыкая в нее пару вилок. -- Тебе определенно стоит использовать этот сюжет в новой выставке, как думаешь?

-- Еще первая не прошла, а ты уже про новую? -- Эмили робко улыбнулась, принимая миску из рук подруги.

Улыбка так и застыла на ее губах, когда Джинджер посмотрела ей прямо в глаза.

Медовыми, почти янтарно-желтыми глазами.

***

Семирогий олень вышел на поляну, шумно втягивая воздух. Под его копытами, испачканными кровью, хрустела гнилая листва. Подойдя к дереву, стоящему на поляне, олень упал на землю.

А поднялся закутанный в оленью шкуру человек, поющий песнь на старом, очень старом наречии. Не переставая петь, он аккуратно завязал пеструю ленту, снятую со своих волос, на ветви вяза. Она очень хорошо смотрелась на своем месте, там, где сквозь кору начало проглядывать женское лицо. Отойдя на пару шагов, он поклонился дереву, заканчивая свою песнь, обращенную к духам леса. В ней он просил принять жертву, сильную душу, давшую ему жизнь. Просил смилостивиться над его племенем, умирающим от болезни, принесенной белыми людьми в закрытых бутылках с жидкостью, не замерзающей даже в лютую стужу. Просил за многих и за себя лично. Молил простить его, рожденного из частиц душ многих шаманов, украденных женщиной-которая-рисовала, за то, что он остается живым, забирая крохи от предлагаемых жертв, хотя должен развеяться, возвращая украденное хозяевам.

Затем, глубоко вздохнув, шаман прижался лбом к дереву, постепенно меняющему форму, сбрасывающему лишнюю листву и обрастающему пока еще теплой кожей. И, смеясь, отправился прочь из леса на поиски новых заблудившихся душ.

Шаман хохотал, уходя, и хохот его отдавался эхом в бесконечном коридоре сновидений.