Хохот шамана (СИ)

Пожав плечами, Эмили взяла тюбик коричневой краски и принялась восстанавливать дверь. Она действительно не любила разруху вокруг. И даже понимая бессмысленность затеи -- красить дверь масляной краской, это надо же было додуматься! -- продолжала рисовать. Тихий голос где-то внутри был уверен, что она делает все правильно, и этого ей было достаточно для оправдания любой глупости.

Но прорисовав примерно половину двери, Эмили заскучала. Поэтому, чтобы разнообразить работу, принялась выдавливать на свой "холст" новые цвета, покрывая дверь растительным орнаментом: там листочек, здесь лоза, и вот перед ней уже не просто скучный переход между комнатами, а настоящие врата в сказку. Полюбовавшись на результат, она добавила несколько насекомых и капли росы, маленького гнома и огромный старый пень в центре. Удовлетворенно вздохнув, она сделала шаг назад, чтобы оценить итог...

И проснулась.

Джинни сонно мяукнул, когда она стащила его с живота, где кот дремал. Еще было темно, но Эмили не была уверена, что уже не утро -- последний будильник она выбросила в окно, когда он попытался поднять ее в четыре часа утра.

-- Обидно, -- сообщила она свернувшемуся в клубок Джинни. -- Я так хорошо расписала нашу старую дверь. Кажется, потратила несколько часов на это. А оказывается, что мне все приснилось, и рисовать придется заново.

Кот душераздирающе зевнул. Эмили махнула на него рукой и, нашарив тапочки, отправилась в студию. Спать уже не хотелось, а воплотить увиденное во сне -- очень.

Поворачивая ручку, она уже предвкушала, как первые эдельвейсы расцветут на ее двери, как ее ослепило яркое полуденное солнце. Вместо студии в дверном проеме зеленел лес -- не слишком густой, залитый теплым светом и громко щебечущий сотней птичьих голосов.

Эмили захлопнула дверь.

-- Этого не может быть, потому что быть этого не может, -- сообщила она сама себе, спускаясь на кухню и ставя чайник. Несколькими минутами позже, вливая в себя крепкий зеленый чай, она повторила: -- Не. Может.

Обратно в студию она поднималась уже с чашкой кофе. Лес все так же ждал ее за дверью. Когда Эмили сделала шаг на зеленую подстилку, из-под ног в стороны брызнули кузнечики. Потревоженная лягушка, испугавшись, прыгнула прямо на руку художнице, заставив ее от неожиданности выпустить чашку. Кофе пролился на траву, устроив небольшой потоп процессии муравьев.

Обернувшись назад, Эмили увидела открытую дверь и собственный коридор за ней. Повинуясь неожиданному порыву, она подложила под дверь найденную неподалеку корягу, чтобы та не захлопнулась. И только тогда отправилась бродить по лесу, который казался бесконечным. Нагулявшись, она вернулась к двери. По ту сторону все еще стояла ночь.

Решив, что удивляться будет утром, художница вернулась домой и плотно закрыла дверь.

И окончательно проснулась.

За окном занимался рассвет, а Джинни сидел на груди хозяйки, выжидательно уставившись на нее.

-- Нужно лучше проветривать помещения, -- сонно пробормотала Эмили, спихивая кота на пол и поднимаясь на ноги. -- А то снятся потом сны во снах. Того и гляди, звери начнут разговаривать, а соседи придут в гости с куском пирога и извинятся за беспокойство.

Джинни мяукнул, словно соглашаясь с хозяйкой, и бодрой трусцой направился к миске.

***

Эмили снова стояла перед дверью студии, рассматривая остатки листвы. Она совершенно не помнила, когда успела их нарисовать наяву, и это тревожило. Возможно, самое время пойти к психиатру?

Пожав плечами, она принялась оттирать дверь. День выдался не самым приятным, и теперь художнице хотелось расписать ее иначе: несколько пробных мазков, и по стенам вокруг потекли реки лавы, а сама дверь начала превращаться в кованые ворота замка, испещренные изломами и другими свидетельствами многочисленных осад.

Над воротами Эмили посадила пару уродливых горгулий, придавая их лицам черты нахамившего ей разносчика пиццы и какой-то девушки, бросившей мусор прямо на тротуар, а потом еще и презрительно расхохотавшейся над убравшем его дворником. Горгульи скалились, мучительно пытаясь взлететь с постаментов, к которым были прикованы короткими массивными цепями.

Улыбнувшись, художница открыла дверь-ворота, чтобы проветрить студию и дать работе высохнуть. Но первый же шаг за порог превратился в падение, закончившееся в куче золы. Отплевываясь, Эмили выбралась из нее, безуспешно пытаясь отряхнуться.

А вокруг была лишь выжженная равнина. Изредка встречались чудом пробившиеся из-под земли чахлые колючие кусты, под которыми белели кости животных.

-- Добро пожаловать в гротеск, -- художница потрясла головой, избавляясь от остатков золы. На удивление сил уже просто не оставалось. С тоской посмотрев вверх, Эмили поняла, что вернуться домой будет несколько сложнее: дверь возвышалась на скале, и прямой дороги нигде не было видно. Как, к огромному сожалению, не было видно ни подъемников, ни лестниц, ни живых существ, которые были бы похожи на ездовых.

Вздохнув, Эмили решила обойти скалу, стараясь не отходить слишком далеко -- рано или поздно либо склон станет более пологим, либо произойдет чудо. Второе более вероятно, учитывая все происходящее.

Но перед тем, как отправиться в путь, она все-таки ущипнула себя. Изо всех сил, так, что даже слезы выступили. Кожа покраснела, а окружающее не спешило развеиваться.

Кто бы сомневался.

Эмили шла долго и постепенно перестала чувствовать время. Она казалась себе застывшей в янтаре мухой, которой только кажется, что она движется. Единственное, что изменилось -- становившийся все более сухим и горячим воздух. Вдохи приходилось делать частые и мелкие, поминутно облизывая начавшие трескаться губы.

То и дело под ногами что-то лопалось и очень неприятно хрустело, но художница предпочитала не думать, что именно. Один раз, не удержавшись, она все-таки осмотрела вниз -- и встретилась взглядом с пустыми глазницами обгорелого трупа, в которых копошилось что-то черное и скользкое на вид. Эмили показалось, что она слышит, как это нечто с упоением чавкает, вгрызаясь в обуглившиеся останки.

Она часто видела людей без кожи или разрезанные мышцы, но это были просто картинки в анатомических атласах, по которым она училась рисовать. Настоящий труп заставил ее отшатнуться, зажмурившись и рефлекторно зажав нос, хотя никакого запаха не было.

Отдышавшись, она продолжила путь, стараясь больше не смотреть под ноги.

-- ...ииить.

Тихое сипение заставило Эмили вздрогнуть. Вокруг никого не было.

-- ..иии...ить.

Голос доносился из-за уступа впереди. Первым желанием было отойти и убежать -- художнице совершенно не хотелось встречаться с местными обитателями. Что-то подсказывало, что ничего хорошего от них ждать не приходится. Но прикинув пройденный путь, Эмили остановилась. Идти столько же обратно, а затем еще неизвестно сколько в другом направлении? И будет ли там вообще проход?

Собравшись с духом, она повернула за уступ. И чуть не сбежала обратно, борясь с тошнотой.

За уступом был человек. Или то, что им когда-то было. Сгнившие почти до кости запястья были прикованы к скале изъеденными ржавчиной скобами. Ниже плоть хоть и оставалась, но местами спеклась кровавой коркой, в которой копошилась уже виденная раньше черная мерзость. Еще больше ее было вокруг сочащихся гноем глаз -- еще целых, но подернутых белесой пленкой и явно слепых.

-- ...ииить...

Плохо различимый звук, смешанный с хрипом, вырывался из окровавленной щели, очевидно бывшей когда-то ртом несчастного. Его грудь судорожно вздымалась перед каждым слогом.

Эмили осторожно обошла полуживого по кругу, стараясь не шуметь и не наступать на кровавую спекшуюся кашу там, где должны были быть ноги. Меньше всего ей хотелось показать умирающему, что рядом кто-то есть, и дать ему надежду. Ни исцелить, ни добить его она все равно не смогла бы.