Игры Кришны. Кришитоши (СИ)

В тот день рынок был переполнен людьми. Солнце стояло в зените. Под навесами торговых рядов, где в большинстве своем сидели женщины, можно было скрыться от безжалостно палящего солнца. Каждый на тот час занял выгодную для себя позицию,торгующие против покупателей и наоборот.

У входа на рынок рукоплескала толпа, в центре которой стоял мужчина. Толпа требовала повторить главный номер. Желающие посмотреть на волшебные руки кудесника стекались со всех сторон рынка, неся с собой стулья, ящики, все, на что можно было забраться повыше. Заняв место поудобнее, многие забывали о зрелище, изучая стоящего рядом, но как только они замечали, что сами стали объектом внимания, то невидящим взглядом смотрели на сцену, непрестанно думая о своей поношенной одежде.

Большинство лиц было охвачено восторгом. Лишь одно выделялось среди них: оно казалось неживым, несмотря на то, что губы его были растянуты в улыбке. Из сотни собравшихся зевак едва ли не каждый второй обсуждал перстень на руке у незнакомого кудесника, почему-то надетый на палец поверх перчатки. В толпе слышался чей-то шепот: «Все дело в перстне — он магический!»

Номер за номером артисты собирали щедрую дань со зрителей. Их выступление подходило к концу. Очевидно знавший об этом мальчуган, стоявший неподалеку от места представления, направился к веселившимся неподалеку сверстникам. Они внимательно слушали какого-то рассказчика. Подойдя к нему, мальчуган похлопал его по плечу и кивнул в сторону толпы зивак.

- Все помнят? Ищем часы, — обратился он к мальчишкам.

Через несколько минут дети, такие домашние и воспитанные, как показалось бы на первый взгляд, мелькали среди восторженно ликующей толпы горожан, разинувших рты, как больной на приеме у врача. А дети меж тем будто бы помогали невидимому лекарю, шаря по карманам «пациентов» излечивая их от самого вредного и опасного заболевания — глупости.

Объявив о конце представления, маг принялся собирать свои вещи. В толпе, которая только что ликовала, послышались  ругательства в адрес негодяя, лишившего  их, тощих кошельков.

И кто здесь виноват? Заявивший о наивности зрелища или пытающийся обвинить в краже соседа? И разве не счастлив тот, кто посетил зрелище за чужой счет?

Возвращение

Встреча двух неаполитанских мастифов

Всю свою жизнь он прожил как актер, сам того не понимая. Импровизировал в такт своим слабостям. Считал себя героем времени, находя оправдание своим скверным поступкам. Он старался всерьез не задумываться о содеянном. Доверившись течению времени, преодолевая препятствия, он зачастую собирал их головой. Общество относилось к ниму со снисхождением , находя, содеянное им не заслуживающим внимания, в и без того сложное время. Безнаказанность, отсутствие всякого порицания давали ему повод воображать себя власть имущей особой, хоть он к этому сословию никак не принадлежал.

Щегольски одевшись, он любил прогуливаться по людным улицам города, проходя через рынок, где крайне редко что-либо покупал, но с огромным удовольствием хвастался перед зеваками часами, доставшимися ему от прадеда-часовщика.

Большим пальцем он открывал крышку часов, под которой на белом циферблате золотом римских цифр, были разбиты на сутки. Затем с важным видом закрывал крышку, клал часы в карман и направлялся по маршруту, который уже много лет не менял.

Любимым его занятием было созерцание мира со своего балкона. Шум улицы въелся в его сознание, став его частью. Ночью сквозь стену можно было слышать, как соседка в порыве ревности бранит своего мужа. У кого-то играла музыка, работал телевизор, изредка доносились до его слуха голоса прохожих. Настенные часы отсчитывали такт симфонии жизни.

Тишины он боялся больше всего на свете. И даже если просыпался под утро, когда город еще только собирал силы для нового переполоха, он тут же, бормоча себе под нос, принимался мерить комнату шагами. Прогулка по двадцати квадратным метрам продолжалась до тех пор, пока он не начинал чувствовать усталость. Затем, не переставая болтать, он залезал под одеяло, подбирал его под себя и успокоившись, прислушивался к своему сердцебиению, отсчитывавшему минуты его молчания.

На смену ночи приходило утро, словно рождение, дающее новые надежды. Город просыпался, обагренный первыми лучами солнца.

— Музыка. Я слышу музыку своего молчания, уносящую меня в запредельную даль, — говорил, пробуждаясь ото сна, наш герой. — Вернусь ли я в тот мир, в котором жил? Нет, нет. Время бежит без оглядки. Вернуться можно лишь в воспоминании. А повторяя лишь повторяешь, не живя прожитым мгновением.

Встав с кровати, он подошел к окну.

— Как же все-таки безупречно работает механизм времени! День, ночь, день, ночь. Словно тиканье часиков. День, ночь. Да, не густо. Это весь рацион моей жизни. Как мало мне было нужно. Я был подобен насекомому, безжалостно съедавшему красоту мира. О, красота! Своим прикосновением ты возвышаешь. Горько осознавать, что ты доступна лишь сознанию человека, обманутого тобой. Но кто из нас не обманывал самого себя и прощал себе ложь и не прощал ее по отношению к себе со стороны окружающих. А ты вечна, безупречна. Я прощаю тебе… Надо срочно выйти к морю. Возможно, оно явит мне нечто прекрасное, подобное сегодняшнему утру, позволившее мне осознать себя частью тишины. Мысли в сторону, лишь  благодарность языком моих эмоций. Мои полы скрипят невыносимо! Раньше я этого не замечал. Дверь. Я захлопнул ее с грохотом. Неужели я и раньше так поступал? Моя обувь… Каждый шаг подобен удару колокола! Вернуться немедленно. Нет! Надо скорее выбраться из этого мрачного парадного… Опоздал. Двор уже начал просыпаться. Скорее к морю!..

Окрыленный мыслью, наш герой отдалялся от своего дома, который внешне напоминал осунувшегося старика, измазанного гримом разноцветных рам.

Ветер старательно сгонял тучи в огромный купол, нависший над городом, завывал в опустевших после праздника улицах: о вчерашних торжествах напоминали только красочные витрины магазинов. Разбросанный повсюду мусор, который еще не успели убрать после народных гуляний, разлетался все дальше с каждым порывом ветра.

Дома были старые и почти все насчитывали не больше четырех этажей, причем первые занимали магазины, кофейни, салоны. Проще говоря, центр города напоминал туловище спящего паука, только улицы тянулись от него не длинными лапками, а извилистыми трещинами как в сухой, безжизненной глине, а люди сновали в этих разломах, как торопливые насекомые. Над городом нависло ожидание, но при этом не чувствовалось напряжения. Напротив, вокруг не было абсолютно никого. Было бы очень кстати, если бы сейчас по улице прошел бы какой-нибудь случайный прохожий, борющийся с порывами ветра, чтобы  своим присутствием напомнить, что жизнь продолжается.

Начинало накрапывать. Ветер в такт быстрому стуку каблуков барабанил каплями дождя по окнам и крышам домов. Наш герой подошел к морю, миновав набережный парк, в котором еще резвились, пробиваясь сквозь тучи, лучи утреннего солнца. Почувствовав свежее дыхание моря, он остановился.

Приводя свой внешний вид в порядок и окидывая взглядом широкую полосу пляжа, он, произнес:

— Никого нет, — а затем уверено  зашагал по оседавшему под ногами песку. — Я одинок. Одиночество — это мое естественное состояние, но это же ненормально. Да и кто сказал, что одиночество — это не норма? Как утомила меня эта оценка норм естественного состояния узким кругом людей, живущих по шаблону. И кто сказал, что я одинок в своем одиночестве?

Его внимание привлек человек, копавшийся в песке.

— Разве он не одинок? Иначе что заставило бы его общаться с собакой? Что он делает? Разбрасывает песок в разные стороны. Наверное, он ищет потерянное кем-либо добро, которое он потом обменяет на жалкие средства к существованию. Нет-нет. Он не ищет чью-либо пропажу, иначе зачем он заваливает образованные им песочные фигуры камнями? Возможно, он сумасшедший. Но не в сумасшествии ли проявляется гений, выраженный всем колоритом чувств? Определенно. Он занят творчеством. Надо попытаться с ним заговорить и разом развеять все догадки.