Арктический экзамен

— Безобразий терпеть, конечно, я не намерен, — откидываясь на стуле, медленно заключает Борисов. — Но признаюсь сразу, я такой человек: буду требовать но всей строгости, и уж кто провинится, тому спуску не дам. А Василия Милована, думаю, накажем пока общественным порицанием. Простим…

— Надо простить! — закивал Крант.

— Можно мне сказать? — не выдержал Виктор.

— Да — да, конечно. Присутствующая пресса…

— Ребята, тут дело совсем не в драке… Впрочем, в драке, конечно, — Виктор покашлял, подавляя волнение. — Разрешать конфликты на кулаках — тут мы действительно далеко зайдем!.. Но я ждал, что Вася наберется храбрости, встанет и честно объяснит наконец, как и почему все произошло. Но у Милована свои понятия о чести и порядочности… К сожалению!.. — Иван, ты загружал трюм стиральным порошком для промывки систем. А давно заглядывал, как он хранится?

— Там — порядок! — неуверенно кивнул Пятница.

— Вот видишь, не заглядывал. Правильно: кому он нужен? Не конфеты, не изюм… А вот библиотекарь наш, Лапузин Володя, сообразил, что — дефицит! В магазинах-то нет порошка. Вот и начал поторговывать на берегу. Бабки, конечно, берут с большой охотой, с благодарностью… Верно я говорю, Лапузин?

Крант, ухмыляясь, смотрел в потолок. Угрюмо насупился Вася.

— Обоих гнать к чертовой матери! — сказал Глушаков.

— Эх! Воровать — так миллион, любить — так королеву! Ну, архаровцы! — угрюмо философски произнес Пятница и неожиданно повеселел. — Ну, Вася! Что же, выходит, ты отметелил Вову за порошок?

Промолчал Вася.

— Выходит, Иван! — кивнул Виктор. — Переводи на мягкую пахоту…

Загомонили вдруг все враз, шумно вздыхая, возмущаясь. Борисов колко посматривал то на Сапунова, то на своего адъютанта. Спросил напрямую:

— Брал?

— Ну, брал! — Некуда деться Вове, впрочем, он, кажется, не сильно переживал, предвидел исход разговора. — Там этого порошка хоть лопатой греби…

— Гнать их к чертовой матери…

— Подожди, Валентин Григорьевич. Выгнать никогда не поздно. А кто работать будет? Кто?.. Иван Антонович, — начальник посмотрел на Пятницу. — Сколько у вас этого порошка?

— Тонны полторы…

— Тонны! Вот видите, тонны!.. А без турбиниста я в море не выйду… Накажу, конечно…

— Спирта не дадите, правильно! — усмехнулся Мещеряков, хорошо понимая, что судьба Вовы и Васи в руках начальника, а он «не позволит»…

Борисов поднялся:

— В пути разберемся, кто чего стоит. Но обещаю, что спуску в дальнейшем никому не дам. Это я вам обещаю…

Виктор расслышал, как Бузенков мрачно произнес:

— Устроил спектакль!

Принаряженная — достали из чемоданов свежие рубашки, заботливо наглаженные еще дома, — команда спускается в шлюпку, и Пятница гребет к берегу. Течение бурлит, сопротивляется, норовя отнести на середину реки пластиковую скорлупку шлюпки, которую начальник именует по-своему — «ялом». Жалостливо поскрипывают уключины, но наконец река сдается, оставляя за кормой вертящиеся воронки от весел, и шлюпка мягко входит в береговой песок.

— До вечера, братва! — напутствует Пятница.

…Кой — какие моряцкие навыки приобрел Иван раньше — на такой же «Северянке», прошел по рекам до Диксона, а затем через льды пробился с караваном до порта Амбарчик, поднялся вверх по Колыме… Но история эта отдельная и особая, рассказывать о ней Иван не любит, поэтому о прошлых морских заслугах Пятницы на плавстанции знает лишь начальник, потому и назначил он Пятницу старшим на первом участке перегона до Тобольска.

Да, немало уж пролетело времени с того плавания, о котором еще больше шумели в газетах. Прошло года два или три!

Возвратясь на Большую землю, Иван совсем было осел в своей деревне, лазил в монтерских когтях на столбы, тянул электрические и телефонные провода, женился на своей деревенской, привыкал к супруге и теще, в доме которых жил примаком, и от напористого гнета тещи чувствовал себя словно на чемоданах. Да — а!

Но опять попалась в руки газета: новую электростанцию построили! «Более надежную — в морском исполнении!»

— Опять построили корабль! — сказал Иван.

И жена насторожилась. На работе, в бухгалтерии, смотрела она эту газету со статейкой и фотографиями: не усидит, смотается из дома муженек! Переживала — покладистый, работящий Иван! — с таким жить да жить. Но Иван имел свои причуды и фантазии. Вот и переживала…

— Добрую посудину изладили! — произнес тогда Иван решительное слово, потянулся, чтоб выключить грохочущий на полную мощность репродуктор:.вечно врубят, поговорить нельзя!

— Не шевели, не тобой включен! — упредила теща. — Не тобой включен… Вдруг чё передадут?

— Что передадут?

— Сообщение какое-нибудь… Нападут, и не услышим!

— Кто на вас собрался нападать? Кому нужны?

— Ты засобирался опять, Ваня? — осторожно спросила жена.

— Засобирался, конечно…

«Ладно уж городские не могут ужиться, — печалилась женщина, — а и в деревне спокою нет. Что надо — живи — поживай, так нет — трезвонят вечно то в газетах, то по радио, сманивают народ, а куда сманивают, и самим неизвестно. Женщина она молодая, неглупая, книжки и газеты читает… Да другая припечатала бы мужика к юбке, забыл бы думать, как оставлять одну. Решилась бы — и ребеночка завели совместного, к теплому морю летом поехали!»

— Тянет тебя, что ль, канатом на этот Север, Ваня?

— Сплаваю еще разок!

В городе первым делом пришел он на набережную. Здесь река делала крутой изгиб, и на мыске у изгиба, где заводской пирс, увидел он желтые надстройки «Северянки»: не ушла еще, стоит!

В команду зачислили без лишних разговоров: электрик высокого разряда да еще участник прошлого перегона! Принимай, брат, хозяйство. Электричество пока никуда не утечет ни по проводам, ни за борт, а на станцию необходимо получить спецодежду, посуду для камбуза, культинвентарь, шубы, валенки, спасательные пояса, стиральный порошок для промывки систем, библиотеку… Да мало ли мелочей!

С утра до вечера бегал Иван по заводу, хлопотал. Вежливо спорил со снабженцами и кладовщиками, нажимал, уговаривал, доказывал. Те вроде и не пытались объегорить дотошливого завхоза станции, а все ж умудрился кто-то подменить несколько томов классики, упакованных еще в городском бибколлекторе, подсунул потрепанные учебники младших классов. С проверкой Ивану было недосуг — на вес, на килограммы, как макулатуру, принимал он библиотеку. Уследишь ли в суматохе!

А в один из хлопотных дней начальник станции привел на борт Сапунова, только что зачисленного в команду.

— Наш повар! — представил Борисов.

— Кок, значит! Ну здорово, кок!

— Из пишущих! Пресса, — многозначительно сказал Борисов.

Пятница тоже многозначительно насторожился:

— Не отравит?

С Виктором он выбирал на складе репродукции картин для кают, для столовой, для канцелярии.

— Зачем сразу пять «Неизвестных»? — подивился Виктор.

— Чего — чего? Не по нраву!.. Подожди, поболтаешься на борту месяц — два, не то заговоришь. Смазливая бабенка?

— Крамской!

— А по мне будь хоть Онегин… Глянется? Тащи к себе в каюту. Я тебе с видом на полубак выделил. Тесновата, но какой обзор!

За эти дни насмотрелся Пятница разных корреспондентов, что ходили по палубам, обвешанные аппаратами, кинокамерами, вертели Ивана с боку на бок: так встань, эдак повернись, изобрази на лице улыбку! Один трубку сунул свою ему в зубы: «Морской волк, полярник, покоритель Арктики!»

С Виктором сошелся он как-то сразу — не задается, не рисуется. Подружились…

Вспоминает, вспоминает Иван начальные деньки. А сам ходит — бродит по палубам, танкер поджидает. Стучит в каюту Глушакова. Тот полеживает с книжкой на диване под прохладными струями вентилятора. В последнее время часто они сходятся. Беседуют, чаёк гоняют. Обстоятельные, значит, мужики.

О недавнем собрании — ни слова. Но Глушаков переживает: не сумел отстоять свою позицию! А может, действительно излишне был резок? Но этот Вова Крант, этот слизняк, намекнул потом в коридоре: «Подождите, в море выйдем!..» — «Ну что ж, подождем!» — не может успокоиться Глушаков. А тут — Иван.