Арктический экзамен

Борисов с сожалением подумывал, что «недопек», не догадался сразу пригласить нефтебазовское начальство в гости — на судне побывали уже персоны из разных ведомств города, больше с туристическими целями: что за диковина? больно много о ней написано в газетах?! Так что приглашение выглядело бы вполне пристойным.

— Поеду просить! А куда денешься! — нарушает всеобщее застольное молчание Борисов.

— Не дадут, Станислав Яковлевич, — откликается с другого конца стола Глушаков. — Поверьте, я на этом деле собаку съел.

— Ну так помоги, Валентин Григорьевич, раз такой опытный! Я, конечно, если загвоздка выйдет, буду звонить в Москву управляющему трестом. Но станцию-то вы строили. Тоже должна душа болеть. Раструбили на весь белый свет: единственная, неповторимая… достижение конструкторской мысли. А я мыслю так, что если не успеем прибыть вовремя в Обскую губу, там нас морской буксир ждать не будет. Так что зазимуем где-нибудь в Салехарде или Новом Порту…

— Что паниковать раньше времени? — отодвигает тарелку Глушаков. — Пойдем в горком, если что… У нас права, полномочия!

— Какие там, понимаешь, права! Канючить обыкновенным образом придется. Мое начальство — не ближний свет, в Москве, твое отрапортовало о сдаче судна заказчикам и руки умыло, а расхлебывать теперь мне придется.

— Ну, раз взялся! — утерся салфеткой Глушаков.

— Какое там взялся! Сдал энергопоезд заместителю, и пожалуйста — командировка, кораблем командовать! А я лужи босиком не переходил…

За столом засмеялись. И было в этом смехе что-то семейное, пропала первоначальная натянутость, и Виктор подумал: неплохой вроде этот мужик Борисов.

О драке Борисов пока помалкивает: сам же напоил «адъютантов». А в тех ревность, что ли, разыгралась: кто ближе к начальству?

«Не в ревности дело! — хмуро размышляет Виктор, наблюдая за парнями в раскрытую амбразуру камбуза. — Вот заработал отметину под глазом, да что отметина, разве дело в ней! В Васе?» Знал он про Васю немногое, но, может быть, главное: драка для парня — дело рядовое, привычное, он и в лагере отсидел за драку.

Да что-то не поворачивается душа сердиться на Васю…

— Кока не бить? — приветствовал он его на следующее после драки утро, поправив темные очки.

— Ты извини, Виктор… Я же нечаянно!

— Нечаянно?.. Ну ладно, со мной ты можешь и поладить, а как с командой, с остальным народом? Глушаков всерьез обещает «поднять вопрос» и будет прав, если тебя выгонят… Библиотекаря-то за что отметелил?

— А за дело… Я ему чуть не каждый день по шее поддаю, а он как ни в чем не бывало опять в каюту стучится: пошли, мол, опохмелимся… Вмешались только зря. Я с ним своим законом…

Что-то не договаривал Вася, «темнил». И Виктор опять интуитивно догадывался: не просто взбалмошная, хмельная потасовка разыгралась вчера между адъютантами начальника. Сердцем чувствовал — не просто!

— У нас таким фраерам темную играли. Одеяло на голову и — по ребрам… Разбирайся потом, с какой стороны кулак прилетел!

— Вася!..

— Да что — Вася!.. Он, гад, в трюм повадился за стиральным порошком. Старухам на берегу загоняет. Понял?.. Дефицит!.. Только — никому пока, прошу тебя, Виктор, как человека… Вот — дешевка! Хапать у себя дома! Не — ет, я с ним на своем кодексе потолкую…

«Надо ж! — подумал Виктор. — На кулаках решил «растолковать» Вове, как надо уважать корабельное имущество!.. Ну, Вася!..»

И дал он парню слово — «не поднимать пока шум». Пока…

— Обсудим на общем собрании твое поведение, Милован! — услыхал он строгий голос Борисова. — Обсудим!

— Ого! — удивляется Вася. — Обсуждайте! Подумаешь.

— Подумать тебе надо!..

Да — а, начальник знает, конечно, как «поприжать» Васю. В последней командировке тот монтировал энергопоезд на Печоре. Там ввязался в драку с поселковой шпаной и повторно заработал бы статью, если б вовремя не смотался да не напросился участвовать в перегоне «Северянки». Добровольцев в тресте нашлось немного.

— Обсуждайте! — кипятился Вася. — Чемодан в зубы и — привет!

— Остынь, — миролюбиво произносит Пятница.

Несут в амбразуру посуду, бросают на ходу «спасибо», и Виктору слышно, как долго грохочут ботинки по гулким коридорам судна. Еще возвращается Борисов, опахнув одеколоном, и, деловито оглядев камбуз, собирается дать распоряжения.

— Слушаю, Станислав Яковлевич!

— Вот что, Виктор Александрович! Прикинь количество продуктов по списку да составь меню на неделю… Как положено на корабле!

— А как оно положено па корабле? Вы знаете?

— Но ты обязан знать. Ясно?

— Есть! — отвечает он дурашливо и тянет руки по швам.

— Ну, ну, — хмурится Борисов. — Не паясничай!

Гора грязной посуды, заботливо попыхивающий парком титан, раскаленная плита и вечный, режущий глаза электрический свет. И днем при солнышке, и в сумерках, и ночью. Иллюминаторы камбуза и столовой заварены толстыми пластинами еще на заводе на случай штормовой волны со льдом.

Ну что ж, пора приниматься за уборку да подумать о грядущем обеде. Виктор опускается на ящик с картошкой перекурить, подумать: обязанности пока не утомляют, но хлопот, дай бог ноги да руки, под завязку.

«Желудок — путь к сердцу моряка. А морской кок — па голову выше сухопутного полковника!» — это Пятница изрек, заботливая душа.

— Я тут тебе швабру новую смастерил, — топчется Иван у дверей. Из-за спины его выглядывает Мещеряков — в кепочке своей курортной.

— Покорно благодарю, боцман! Ты проявляешь отеческую заботу!

Иван потоптался, покашлял, ушагал по своим делам.

— А я — подмогнуть! — говорит Леня и, не дожидаясь согласия, тащит швабру в столовую. Там он минут десять гремит стульями — стулья, как и положено на морском судне, со штормовыми креплениями, пока они не закреплены в гнездах палубы, и всякий раз, когда их передвигают, цепи — крепления гремят и раскачиваются, как огромные серьги.

Закончив уборку, Мещеряков на носочках, как бы крадучись и шаловливо грозя кому-то пальцем, подбирается к двери кладовой, где стоят холодильники, мешки с мукой, а главное — коробки с сухофруктами и с изюмом. Мещеряков — сластена.

— Можно горстку?

— Какой разговор, — смеется Виктор. — Все же тебя не только высшей математике в институте учили, но и вежливости!

Леня, довольный, подсаживается чистить картошку.

— Сидишь тут, как инкубаторский, при искусственном свете, а на улице сегодня — погодка — а!

— На улице… На лестнице… Ну и терминология у вас с Бузенковым! Настоящие моряки на смех поднимут!

— Настоящие! К тому времени, пока они к нам придут, мы сами станем морскими волками.

Виктор вздохнул: больно уж хочется поскорей «отдать концы» и распрощаться с томительной стоянкой у берега. Да, черт побери! Поскорей!

В жарком тумане дня

Сонный встряхнем фиорд!

— Эй, капитан! Меня

Первым прими на борт!

Плыть, плыть, плыть

Мимо могильных плит,

Мимо церковных рам,

Мимо семейных драм…

— Твои стишки? — застревает Леня с недочищенной картофелиной.

— Рубцова! — говорит Виктор. — Отличный поэт. Расскажу… А пока, Леня, поставим-ка на плиту бачки с водой. Как положено на корабле… Пошли на свет божий…

На тентовой палубе судосборщики уже навели порядок. Принайтовали к палубе тросы, доски, деревянные брусья, ящики с цементом — аварийное имущество на случай пробоины борта. Прошлись тут маляры с кистями и краскопультами, и теперь тентовая палуба синё и празднично отсвечивает при ярком горячем небе.

Тут в сборе остальной народ из команды — Борисов с Глушаковым ушли на рейсовой «Ракете» в город «выбивать солярку», — и парни, чтоб не слоняться без дела, по указанию Пятницы, обматывают шпагатом ручки паровых вентилей. Сноровисто, только пальцы мелькают, работает сам Пятница да Заплаткин, словно весь свой век только и делали они, что обматывали шпагатом вентили. Вова Крант покуривает, вызывающе бросая окурки с высоты в воду, томится.

— Прекрати! Самое позорное для моряка — воду окурками осквернять! Прекрати, Вова! — не выносит безобразия Пятница.