Живой пример

— Послушай, Хайно, ведь все это можно истолковать иначе.

Итак, начинается корректировка, оценка событий с противоположных позиций, а если и не совсем с противоположных, то все же поиски смягчающих обстоятельств.

— Подумай еще раз, не слишком ли беспощадно ты все изобразил, и присмотрись получше, достаточно ли у тебя оснований для такого резкого суждения, ведь в конце концов я тоже знаю Марет. Да, она привыкла к послушанию. Да, она жесткая. Да, она претендует на большее, чем ей положено. И еще одно верно: на нее ничто не производит впечатления, удивляться она неспособна. Если ты ей скажешь, что завтра утром полетишь из Гамбурга в Мюнхен на воздушном шаре, она не удивится, а только спросит, намного ли это дороже, чем ехать поездом. Маргарет словно окаменела, в лучшем случае — оделась в защитный панцирь после истории с Николасом.

Хайно медленно поворачивает к ней голову.

— С Николасом?

— Да, с Николасом Виндшильдом из Роденкирхена под Кёльном. Разве ты никогда не слышал этого имени? И Марет никогда тебе о нем не рассказывала? Значит, она умолчала о том, что глубже всего ее затронуло, вернее, больше всего на нее повлияло. Не могу ли я рассказать тебе эту историю? От меня этого не жди, я не сумею быть достаточно объективной, нет, не сумею, а рассказ, в котором нет объективности, мало что тебе откроет. Спроси Марет, возможно, она сама тебе все расскажет.

Хайно примирительно улыбается.

— Истинные болезни, — говорит он, — это наши неизжитые страдания, незавершенный опыт. Их можно вылечить и обезвредить только одним способом — полной исповедыо.

— Ты ведь знаешь, — продолжает Рита, — до какой степени Марет окружила себя стеной принципов.

— Да, конечно.

— Тогда ты, возможно, заметил, что она хватается за любой повод, чтобы эти принципы нарушить. Наберись терпения и, как только подвернется случай, расспроси ее. Ты удивишься, сколько всего тебе придется выслушать.

Хайно медленно вращает бокал, описывая рукой круги, и наблюдает, как густая жидкость всплескивается вверх по стеклянным стенкам, все выше и выше, а потом, когда он останавливает руку, потихоньку, извилистой струйкой стекает вниз; больше он пить не хочет, он хочет сначала снять плащ, но еще раньше он подойдет к телефону, который беспрерывно трезвонит, — неужели Рита не слышит?

Рита Зюссфельд услышала звонок, только открыв дверь в коридор, она отстранила Хайно: «Пусти, я сама», но прежде чем снять трубку, забежала в гостиную взглянуть, который час.

— Кто это говорит?

Неузнаваемый, но все же знакомый голос просит у нее извинения, говорящий сам себя перебивает, вернее, его перебивает кто-то другой, и он начинает снова: он сожалеет, что беспокоит ее так поздно, зато он может ей кое-что предложить, нечто такое, что оправдает беспокойство…

— Да кто это?

— Дорогая Рита Зюссфельд, это говорит ваш коллега Янпетер Хеллер, вместе с вами занятый мучительными поисками великого педагогического пугала.

Третье извинение, произнесенное заплетающимся языком, потом, видимо, кто-то начинает отталкивать Хеллера от телефона, словно там идет потешная драка — так по крайней мере кажется отсюда, — и Рите приходится несколько раз переспросить: «Откуда вы звоните? Скажите, бога ради, где вы находитесь?» — пока Хеллер, видимо одержав победу в борьбе за трубку, не отвечает ей: «У Мими», «На якоре у Мими», кабачок Мими у рыбного порта, я вас здесь жду.

Он говорит это очень настойчиво, значит, дело идет о чем-то важном, если и не для их совместной работы, то для него лично, по Рита еще медлит с ответом, сначала она должна освоиться с неожиданностью, и она прислушивается к звукам, доносящимся по телефону: звяканье металлических шаров, лязг вертящихся дисков, отрывистые возгласы.

Вот уж она удивится, говорит Хеллер, сейчас он не хотел бы забегать вперед, но то, что он намерен ей предложить, нечто зримое, осязаемое, весомое — эдак девяносто пять килограммов живого веса, — это и есть тот положительный пример, за которым они так долго и так безуспешно охотились. Его можно осмотреть и опросить. И распить с ним грог — тоже не вредно. Не хочет ли она убедиться воочию? Он, Хеллер, сидит здесь в случайной компании и будет вдвойне счастлив, если она — и так далее. Так что?

Рита Зюссфельд, пытающаяся одной рукой зажечь сигарету, вынуждена несколько раз повторить Хеллеру, что в другое время, при более благоприятных обстоятельствах, она бы немедленно приехала, это бы ее, несомненно, заинтересовало, но как раз сегодня — она, впрочем, уже легла спать — она не сможет, сегодняшний вечер, по-видимому, и ей еще кое-что сулит. А что касается нужного им примера, так ведь они уже договорились, уже решили остановиться на Люси Беербаум и на материале ее биографии разработать соответствующий текст. К чему это приведет, если каждый на свой страх и риск начнет обшаривать пивные и, чего доброго, залы ожидания и бани в поисках подходящего примера?

Что говорит Хеллер? Он действительно говорит: «Рита» — и повторяет это имя еще раз, не чисто произнося букву «р».

— Рита, здесь со мной рядом сидит Франц Пикош, у него есть все, что нам требуется, это идеал современного человека с тем преимуществом, что он, так сказать, комплектен, завершен, во всяком случае его не надо разрабатывать.

Звяканье металлических шаров становится отчетливей, протяжный крик раздается где-то возле Хеллера, который прикрывает трубку рукой и, видимо, разговаривает с идеалом во плоти.

Может быть, все это лишь проявление специфически хеллсровского юмора, раздумывает Рита Зюссфельд. Или предлог, чтобы в такое время заманить ее в кабачок «К Мими»? Но тут Хеллер опять обретает дар речи и снова принимается ее уговаривать; шепотом перечисляет он основные достоинства своей находки, дает почувствовать все ее значение, неповторимое практическое удобство педагогического деликатеса по имени Франц Пикош, чью профессию он обозначает сначала термином капитан — речник, потом, получив замечание с тыла, словом «судовладелец».

— Дорогой коллега Хеллер, — в нетерпении говорит Рита Зюссфельд, — я охотно верю, что распивать грог с вашим идеалом — большое удовольствие, вот этим и ограничьтесь. Я больше не могу с вами разговаривать и не могу приехать взглянуть на ваш идеал. Может быть, вы завтра приведете его с собой на совещание? А теперь я пожелаю вам приятного вечера.

Она кладет трубку и смотрит на аппарат — нет, Хеллер больше не подает голоса, он как будто ее понял, мягкий выговор оказал свое действие. В гостиной свет не горит, неужели Хайно сидит один в темноте, как бывало уже не раз? Рита зажигает свет, но тут же опять гасит и бежит наверх: его багажа у нее в комнате уже нет, он все забрал, унес к себе, теперь он расхаживает по комнате и раскладывает по местам вещи, которые собирался взять с собой.

— Можно мне войти? — спрашивает Рита Зюссфельд, и вот она уже стоит у привинченного к полу кресла. — Так будет лучше, Хайно, лучше для вас обоих, и если тебе удастся покончить со своей теорией, ты поймешь, почему Марет все это для тебя делает. Совсем не потому, что своим присутствием ты должен возместить ей принесенные жертвы, а потому, что она хочет постоянно оказывать тебе помощь.

Хайно кивает, ему ничего другого не остается: теперь, когда он решил не уходить и принялся ликвидировать следы своего вспыхнувшего и тут же погасшего мятежа, он больше не помышляет о протесте. Он распаковывает вещи и кладет их на место — книги, блокноты, шерстяное белье, рубашки и, к удивлению Риты, множество разноцветных стеклянных зверей, которых он бережно извлекает из шерстяных носков — это ее последний подарок ему ко дню рождения.

— Так бы я довез их в целости и сохранности, — говорит он, и она отвечает с нарочито преувеличенной похвалой:

— По-моему, прекрасно придумано.

Он все более торопливо распихивает вещи по местам, заталкивает чемодан под шкаф, оставшиеся в сумке мелочи вытряхивает в два ящика — потом разберу, потом, — а чтобы сгладить впечатление от такой лихорадочной спешки, спрашивает: