Спасти генерала Траяна (СИ)

- Всё молчите? - вернувшийся охранник решительно подошёл к матери. - Тогда не нужны и свидания! Говорить не о чем, а ходят, беспокоят... Свидание окончено! - он бесцеремонно ткнул дубинкой в её спину. - Уходите!

Траян опустил голову на руки. Он не мог смотреть, как унижают мать.

"Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут - и свобода

Нас примет радостно у входа,

И братья меч нам отдадут...".

Эти слова он выучил там, в Петербурге, бродя белою ночью по набережной Мойки. Там было много всего. Там был свет даже ночью, такого здесь не бывает... Эти слова, как надежда ожили в нём сейчас.

Он удивлённо поднял освобождённые руки к глазам.

- Это ты сделал? Где мои кандалы?

- Их разрубил мой меч, - сказал голос.

- Что за меч, я о нём не слышал?

- Навсегда покидая своего клейноса, филетор преподносит ему дары. Быка, голубя, кубок... Свобода - это мой дар тебе.

- Дар? Что это значит? Ты покидаешь меня?

- Да. Дальше ты пойдёшь один.

- Я привык к тебе. Что мне теперь делать?

- Ты знаешь сам.

В дверь осторожно заглянула мать. Увидела, что никого нет, вошла.

- Кратос, я вернулась. Не пойму, что случилось. Нигде нет охранников. Мой тоже куда-то пропал. Обернулась - а его нет. Что бы это могло значить?

- Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и - свобода... - сказал Траян, медленно осмысляя случившееся. У общественных насекомых убийство королевы приводит к распаду рода... Мы уезжаем отсюда полуночным экспрессом.

Они, озираясь, побежали по тюремному коридору в сторону выхода, перепрыгивая зловонные слизистые бурые лужи, разлитые тут и там.

- Я полечу в Петербург. Они заждались меня!

Траян крепко обнял мать на прощанье и помчался к пустующей полицейской машине, стоящей у тюремных ворот.

...Ещё только брезжил рассвет, ещё нельзя было увидеть, насколько за ночь прибыла вода. Но где-то на границе слышимого, за пеленой тумана уверенно шлёпали вёсла по чёрной воде.

Виталик вскочил от заходящегося звонка.

- Кто там?

Мягкий бархатный баритон, почти уже забытый, ворвался в ухо и заставил заколотиться сердце:

- Не забыл меня, зая?

- Траянчик! - выдохнул Виталик. - Ты вернулся, родненький! Я ведь знал, знал, что ты вернёшься! Пацаны, Траян вернулся!

Он, потеряв голову, бросился в объятия друга. Траян улыбнулся, крепко обнял его:

- Ну всё-всё, наласкаемся ещё. Я больше никуда не уеду.

Он прошёл к дивану, потрепал по макушке Артёма:

- Тебе надо в больницу, зайчик. Сейчас вызову такси.

Андрей исподлобья с недоверием смотрел на гостя, что-то в нём его не устраивало.

- Так ты чё, правда Траян?

Траян засмеялся и обнял мальчика за плечи. Андрей внезапно обмяк в его руках, как марафонец, после изнурительного бега пересекший финишную черту, и теперь только влюблённо и обессиленно смотрел снизу вверх на лицо гостя.

- Я больше не Траян, Андрюха. Зови меня просто Сократ. Или, если хочешь, Кратос.

- Это твоё зоновское погоняло? - с мягкой нежностью в голосе почти прошептал Андрей.

- Нет, это моё настоящее имя, так в детстве звала меня мама. Я вспомнил его, когда выходил из поезда на вокзале. На миг у меня закружилась голова. В лицо ударило снегом. Мне вдруг показалось, что я всё забыл. И тут же сразу вспомнил. Будто в голове заменили память: вынули одну и вставили другую. А потом снежный вихрь стал огненным и умчался обратно в сторону Невы. Кажется, я всё-таки кое-что забыл... Зато вспомнил своё имя.

- Траянушка!

Пацаны обступили его, каждый старался дотронуться, будто хотел убедиться, что это не продолжение сновидения.

И тут лежащий на диване в гипсе Артём запел. Запел высоким голосом величественную песню о тоске по утраченной в страданиях родине.

Мальчики невольно вытянулись в струнку: маленькие разведчики на чужой, враждебной земле, будто при звуках гимна своего далёкого, забывшего про них отечества.

С торжественными лицами они пели гимн "Атлантидос", песню возвращения через тысячелетия к берегам утраченного родного континента:

"...Я испил свою чашу цикуты,

Я толпою камнями побит,

На костре в инквизиторской смуте

Моё тело поныне горит.

Знаешь, парки тому не прощают,

Кто рождён переплыть океан.

Помнишь Фивы и храм Иолая?

Слышишь, плачет седой Адриан?.."

На красном коне, в золотой попоне, со сверкающим мечом в руке, въезжал в город юный рыцарь. Сзади развевался его шарф, мягко задевая лицо Семёна. В полумраке лунной ночи бесконечные руины по обочинам улиц могли бы кого угодно напугать. Но не Семёна, покачивающегося в седле позади мальчика.

На площади они остановились.

- Мой генерал, мы прибыли! - рыцарь спешился и преклонил колено перед Семёном.

- Что я должен делать?

- Ты сам знаешь, - услышал он голос в голове. - Они не видели в жизни своей любящего существа. Но если они почувствуют искренность, они покинут свои укрытия.

Семён вопросительно посмотрел на красивого мальчика-рыцаря, сошедшего с золотого коня. Он провёл рукой по волосам, сметая остатки петербургского снега, прочистил горло.

"Растают краски дня, и суета умчится в даль. И легкий лунный свет невольную прольет печаль. Пусть нашей встречи миг напомнит мне забытый сон. Я знаю, вечер повторится, и я увижу ваши лица, и этот сон, далекий сон. Я люблю вас, мальчики, я люблю вас, девочки, - пел Семён. - Не жаль, что в этот поздний вечер тает снег. Меня согреет свет от ваших глаз. Нет в мире под луной желаний скучных. Мы будем вместе много лет и зим".

Семён почувствовал шевеление в руинах. А потом увидел их. В первый миг он не понял, кто они. А потом догадался: дети брошенного города. Как в древнем Гаммельне, дети шли навстречу его песне. Чумазые лица светлели, короста застарелых трущобных язв на глазах осыпалась, обнажая новую юную кожу.

Семён пел, и дети трущоб заворожённые песней, шли к нему. Они обступили его, недоверчиво и пугливо трогали его руками. Потом стали прижиматься тёплыми боками, как испуганные зайцы сновидческого острова.

Елена пробудилась от боли в напряжённых грудях.

- Ах, как долго я спала! - проговорила она, протирая сонные глаза. - Где мой малыш. Я, наверное, пропустила кормление.

- Я здесь, мама... - Коля из угла комнаты насторожённо смотрел на мать, не решаясь подойти к ней.

- Ты вернулся из Европы? Я уже и не чаяла тебя увидеть. Почему ты так долго не ехал?

- А ты сама разве не знаешь?

- Я что-то забыла, - растерянно сказала Елена.

- Ты ненавидишь меня по-прежнему?

Елена ласково улыбнулась:

- Нет, мой котёнок! За что мне тебя ненавидеть?

- Так всегда было... Тебя злило, что я не девочка. Но я старался, как мог, мама... Я очень старался. Прости меня...

- Ничего не помню, - Елена покачала головой. - Что со мной, сынок? Может, у меня эпилепсия?

- Когда ты пошла в школу, ты влюбилась в девочку. Дед наказывал за это, а мальчики издевались над тобой. И ты решила, что больше никогда девочек любить не будешь. Став взрослой, ты всегда подчёркивала, что любить женщин - это отвратительно. Тебя даже прозвали мизогиной. Но то было только на словах. На самом деле ты ненавидела мужчин и мальчиков. И втайне всё равно любила девочек...

- И это всё было со мной?

- Да, мама... У тебя на ночной сорочке коричневая слизь. Дай, я вытру её?

- Подойди ближе, я обниму тебя.

- Ты перестала ненавидеть меня? - Коля, вопросительно глядя в глаза матери, протёр салфеткой бурый потёк около её сердца.

Елена обхватила руками сына, нежно и искренне. Коля разрыдался в её объятиях:

- Если бы ты любила меня раньше так же, я бы, наверное, не боялся женщин... И не обнимал бы мальчиков, потому что их жалко...