Маленькая война

Так и знал! Дозорный валяется в постели. Борька Болембах — не Кургузов, это точно.

— Больше не буду! — Борька зевает и путается в штанах. И в школе повторяет то же самое. У засони узкие плечи, пухлые животик и попка, весь облик напоминает грушу. И в кого он такой? Болембах-старший — как жердочка. Вечный труженик с печальным носом. Он, нос, как раз выглядывает из кухни.

— Молодые люди, пожалуйте завтракать.

— Папа, вы не беспокойтесь… — Борька тянется к телогрейке.

— Борис! — трагически восклицает Болембах-старший. — Ты говоришь невозможные вещи!

Всякий раз меня убивает вот это. Борька выкает отцу, а тот величает его Борисом, не иначе.

— Борис! — Семен Самуилович округлил масляные глаза. Теперь Болембахи похожи. И носами, и волосами — курчавыми, смоляными. Самое возмутительное — Борька в открытую бреется отцовской бритвой. Иногда Болембах-старший взбивает сыну пену. Какая-то чудовищная несправедливость: засоня и трус решил обзавестись бородой.

Дело в том, что «барбудос» в переводе с кубинского…

— С испанского, — вежливо поправил Борька.

Случилось это летом, за сараями.

— При чем тут испанцы! — закричал Петька Окурок и сплюнул сквозь зубы. — Думаешь, не знаем! Ха! Не посаран, понял?

— Во-первых, «но посаран»… — начал Борька.

— Врешь ты все! — отшвырнул окурок Петька. — Куба — да, янки — нет! Как дам по уху!

— Кто — я вру?! — округлил глаза Борька.

Петька говорил невозможные вещи.

— Пацаны, чего зырите! Бей провокатора!

Петька несильно толкнул Борьку в грудь. «Провокатор» не отступил.

Но пацаны, воробьями облепившие поленницу, угрюмо ковыряли в носах. Сказанное походило на правду. И то, что Борька, против обыкновения, не струсил, говорило за себя.

Спорщиков разнял Хромой Батор. Петька сразу же потребовал папирос и доказательств. Борька вынес из дома отцовскую беломорину и книжку с пальмой на обложке. Ткнул в подчеркнутое: «барбудос» — бородачи.

Н-да… С бородами у нас неважно. Стать бородачом мог только Борька. В пятом классе у него прямо на уроке выросли усы. Трогать их давал за две ириски. Борька начал бриться, чтобы «волос был гуще», с той поры щеголяет по двору с синими щеками, чем выводит из себя Петьку. У того даже пушка на губах не намечается. «А я виноват? — оправдывается он. — Детство чижолое, чес-слово!»

На следующий день после спора все появились с мелкими порезами на подбородках. У Хромого Батора под нижней губой алел шрам. Петька заклеил щеку пластырем. Тут уж обидно стало мне. По-настоящему обидно. Хоть и тайком, но у пацанов есть чем бриться. А мы живем с мамой. Бритвы в нашем доме нет…

— Семен Самуилович, если можно, дайте Борису сухим пайком. Мы торопимся, — сглатываю слюну и дергаю за рукав Борьку. Будущий бородач внимательно разглядывает в зеркале свои щеки.

Семен Самуилович не понимает, что такое сухой паек. Беда с этими штатскими лицами!.. Болембах-старший работает женским парикмахером. Честное слово, не вру. «Дамским», — поправляет он. Борька рассказывал, что папаша на коленях обещал мамаше перейти в мужские парикмахеры.

— Молодой человек, скажите, а дежурство у Бориса не опасное? Колокольня без колокола, знаете ли… И вообще…

Семен Самуилович мнется и сует термос.

Так! Борька успел проболтаться обо всем отцу.

— Боялся проспать, — умоляюще выпучился он. — Не говори, а?

Ладно уж. Собственно говоря, Борька не засоня. Просто любит читать по ночам книжки. И контрольные дает списывать.

Ястребиный взор старосты Кургузова провожает нас за ворота. Я несу термос. Борька вращает синими щеками — уплетает колбасу с хлебом. Петька Окурок проклинает нас на колокольне.

Хлопаю «бородача» по спине.

— Чао! — откашлявшись, кричит он.

Борьке на форпост, мне — на базар. Дела, дела…

9:22. «Сдачи не надо!»

Базар у нас не настоящий. Не тот размах, что ли. Ни кокосов, ни верблюдов. Хоть бы ишак какой объявился! Где истошные крики менял и продавцов воды? Где звуки труб и толпы паломников?

«Разве это базар?» — возмутился бы Борька.

Правда, крику у нас тоже хватает. Вон семейская тетка, укутанная в платки, бусы и юбки, ругает мужичка. Мужичок не поддается, требует сдачу. При этом крикуны с колоссальной скоростью щелкают кедровые орехи. В заплечном мешке верещит поросенок — не хуже ишака, однако.

Вдоль некрашеных деревянных рядов — жуткие улыбки свиных рыл, бараньи туши и веники, горки сала и картошки, вскрытые бочки квашеной капусты, соленых огурцов и омулей… В животе урчит с новой силой. Старушка в дэгэле и старик в ичигах курят трубки и щупают тарбаганьи шкурки. Усатый дядька гнусавит в окошечке, наливает вино из чайника в стакан, чмокает алыми губами и глядит на солнце. Манит улыбкой: «Малчик, малчик…» Я качаю головой.

Пить нельзя. Таков приказ.

Если кто помалкивает на базаре, то это сапожники-китайцы. Зажмут губами гвоздики и без передыху стучат в своих будочках.

Вдруг на углу вспыхивает драка. Там играют в «три наперстка». Парень в тельняшке ухватил очкарика за волосы, а тот пинается. Визжит поросенок. Солдатский патруль уминает позы, розовые щеки лоснятся. Над ухом брызгают слюной: «Чтоб ты сдох!..» Торговцы снедью — подозрительно вкусными пирожками — ожесточенно спорят о достоинствах старых и новых денег.

Драка прекращается. Зеваки идут к другому углу, где появилась местная знаменитость — дурачок Гриша по кличке Гитлер Капут. Долговязый, рябой, он хрумкает огурцом. В карманах рваного пальто добыча — горлышки пустых бутылок, в глазах — блеск привалившего счастья.

Паши Адмирала пока не видно. Летом и зимой он ходит в сапогах. Забредя в лужу, Паша отдает морские команды: «Торпедные аппараты, то-овсь!» Чем не адмирал?

В отличие от Гриши и Адмирала, дурачок Дима ведет себя на базаре тихо. Никто не знает точно его возраст. Говорят, Дима служил в органах в звании капитана — в сером доме на площади Советов. Однажды во время допроса он нечаянно выстрелил из пистолета. Пуля срикошетила и попала в портрет вождя. На этой почве Дима свихнулся. Он мог на морозном трамвайном окне одним мазком нарисовать портрет Ленина — сам видел! Дима появится на базаре ближе к обеду с пачкой старых газет. За это торгаши дадут ему не только покушать, но и мелочь медяками.

Завидую дуракам. Их все любят и подкармливают. Стоит дураку подойти к лотку — туда валом валит народ. После Гриши полбочки соленых огурцов как не бывало. Все кругом хрумкают. Я тоже — стибрил под шумок. Торгаши и стараются улестить Гришу. Потому он всегда сыт и пьян. Если не возьмут в космонавты, говорит Петька Хохряков, пойду в дураки.

Сожрав огурец, Гриша читает стихи. «Собственные».

— Я пришел к тебе с приветом! Кхе… — дальше он путается и плюется с досады. Ему хлопают и подносят стакан вина.

— Гитлер капут! — крякнув, объявляет он. Хохот. Гриша кланяется, как артист. Следующий номер программы — жужжанье мухи о стекло, визг поросенка и застарелый анекдот про кукурузу. Дураку можно. Хохот и улюлюканье.

Один я не смеюсь. Давняя встреча не дает покоя. Первоклашкой занесла меня нелегкая на дамбу. Гриша собирал там бутылки. Увидев известного в городе дурака, я испугался и заревел.

«Не бойся, глупыш, — ласково молвил Гитлер Капут. — На-ка яблочко…» Отказываться было глупо. «Учишься? — погладил он ранец. — Учись хорошо. И не бойся, слышишь? Никогда ничего не бойся».

Он задрал кверху рябое лицо, пощурился на колокольню: «А вот колокола нету… Беда, беда…»

Гриша вздохнул, звякнул бутылками, обернулся: «Вырастешь, вспомни обо мне. Жил, мол, в прошлом веке один дурак. Яблочком угостил… Ладно?»

Яблочко было сладким — с базара…

…Внезапно Гриша обрывает поросячий визг и убирается восвояси. Но толпа зевак не расходится. На арене базара возникает нелепая фигура. Заклятый враг Гриши одет в женскую кофту, шляпу и мокрые валенки. Дурачок часто взмахивает руками, квохчет и шипит что-то под нос, точно примус. Если прислушаться к Примусу, можно узнать всякую всячину. Как рубить лес и стряпать рыбный пирог, отчего падает курс акций, почему колокольня без колокола и кто убил Кирова.