Маленькая война

Мы взяли с собой сухари, китайский фонарик, коробок спичек, лопату, моток бельевой веревки, бутылку лимонада, зачем-то соль и сорок копеек, черные очки и хозяйственную сумку для золотых слитков. Наглотавшись пыли, впихнули себя внутрь. Колени и локти горели. Потайных люков и ходов нигде не было. Но в дальней, пятой по счету комнате храпел на скамейке таинственный незнакомец. Он зевнул при свете китайского фонарика и отобрал у нас сухари, коробок спичек, лопату, моток бельевой веревки, сорок копеек, зачем-то соль, сложил все это в хозяйственную сумку, выпил бутылку лимонада, оставил черные очки — и ушел, подсвечивая себе фонариком. Да, чуть не забыл! Прихватил еще Борькин шарф домашней вязки.

В кромешной тьме блуждали на ощупь. Стукались лбами об углы и друг с другом. У ног рыскали крысы. Кричать было бессмысленно, но мы кричали. Склеп отвечал издевательским хохотом. Борька нацепил черные очки. В них, видимо, было не так страшно. По счастливой случайности Петька упал на разбитый телефонный аппарат. «Папа!», «Мама!» — эти золотоискатели вырывали из моих рук трубку и зачем-то дули в нее. Трубка хранила гробовое молчание. Борька был близок к истерике. Петька мужественно поскуливал и тщетно искал на полу окурки. Спичек не было. Прогоняя тошноту и слезы, я бодро засвистел: «Мамаюкэру! Мамаюкэру!..»

Вылезли на поверхность Земли шахтерами-стахановцами. Ноги подкашивались. Руки дрожали. Все было черным. Ночь, мы сами и очки.

Дома Борьке влетело за китайский фонарик и шарф, Петьке — за моток бельевой веревки и сорок копеек, мне — за хозяйственную сумку для золотых слитков.

О приключении в бомбоубежище вся троица благоразумно помалкивала — не дадут же во дворе прохода!

Кочегар дядя Саня долго удивлялся, куда пропала лопата.

11:30. Что-то случилось

Возле Дома Специалистов, вздымая пыль, тормозит грузовик. У бетонного дота уже суетятся люди. Как из-под земли выросли милиционеры.

— Куда, мальчик? Назад! — преграждает путь синяя шинель.

«У меня приказ, сержант», — мысленно возражаю ему.

— Расходитесь, граждане, расходитесь! Ничего интересного!

Как бы не так! Страшно интересно. Стар и млад — все тут. Староста Кургузов прилип к окну. И Батиста здесь; ишь, раскраснелся от усердия.

— Обычный ремонт, граждане, идите по своим делам, — участковый трясет животом и оглядывается. В тени подъезда стоит человек в сером пальто, шляпе, в черных очках — и тихим голосом отдает распоряжения. Дюжие молодцы снимают с грузовика и уносят в подъезд тяжелые ящики, молча тянут провода, спускают кабель в будку. Земля под ногами вздрагивает, глухо урчит отбойный молоток, в амбразуре бетонного дота полыхают отсветы электросварки.

11:30. Что-то случилось. И Хромого Батора нет… В толпе однодворцев строятся догадки. После короткого спора сходятся во мнении, что совершено злодейское убийство. И не одно. Вон сколько милиции понаехало! Дело «пестрых» или «черной кошки».

Поодаль синеют Борькины щеки. Он выпучивает свои глазища и делает таинственные знаки. Подъезжает еще один грузовик. Дюжие молодцы забрасывают в него разный хлам из бомбоубежища: покореженный металл, насосы, сгнившие противогазы, дырявые сумки с красными крестами… Борька заглядывает в кузов — ищет китайский фонарик. Батиста хватает его за ухо, отшвыривает. Борька орет. Человек в черных очках кривит губы. И тут до меня доходит… Идиоты мы с Петькой! Борька оказался прав. Кто-то опередил нас. Вперяю взор в гору хлама — золотые слитки пока не блестят.

Видя, что вместо кучи трупов выносят кучи мусора, народ расходится. За углом снова колют дрова. Остаемся лишь мы с Борькой. Серый человек в черных очках кривит губы. Играем для конспирации в «пристенок». Уши на макушке.

— Товарищ… э-э… — участковый подносит руку к козырьку и осекается. В просвете кривых ног Батисты видны отутюженные брюки и край серого пальто.

— Привлекаем внимание населения? — цедят из-под серой шляпы.

— Дык… воскресенье… — растерянно гудит Батиста.

— Впредь без паники. Отвечаете головой. Объект первостепенной важности.

Серый человек садится в серую «шкоду». Машина серой крысой упрыгивает в клубах серой пыли. Батиста утирает платком багровое лицо, пинает серый бетон и ковыляет со двора.

— Слыхал? «Объект первостепенной важности»! — толкает в бок Борька.

— Угу. А золото где?

Книгочей усмехается моей наивности и тянет к подъезду. Возле него вырастает синяя шинель.

— Вы куда, ребята?

— А здесь живет наш товарищ… — не теряется Борька и называет фамилию.

— Номер квартиры? — спрашивает милиционер и смотрит в листок. Борька толкает в бок: «Видал?!»

Под лестницей — спуск в бомбоубежище. Темная его впадина с шипением искрится. Рабочий прилаживает у входа решетку.

— Коляныч, — кричат снизу, — проводку надо менять!

Мимо с кряхтеньем волокут мотки проводов, новенький электродвижок, он в масле и зеленый.

— Дядя, у вас воскресник? — с невинным видом задает вопрос Борька.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — хмуро отвечает дядя и с силой бьет молотом. Старая дощатая дверь, пискнув, падает, открывая взору решетку, — она упиралась в стены. Вход в полевой штаб строго воспрещен.

— Видал?! — торжествующе вскричал Борька. — А я что говорил! Они там настоящий бункер делают!

— А-а, — разочарованно мычу. — Значит, вправду ремонт…

— Много ты понимаешь! Ящики заносили, видал? — пыхтит друг. — Это и есть золотой запас! Слитки, понял?

Как же я сразу не догадался! На этот раз мы возьмем два фонаря и много-много спичек. Хотя зачем? В бомбоубежище теперь будет свет.

— Гм… — читает мои мысли Борька и чешет затылок. — Вопрос в том, как туда попасть…

Я гляжу на милиционера у подъезда, на новую решетку бетонного дота, и золотой блеск нашего открытия тускнеет. У барака выбивают половики. В коляске плачет ребенок. За сараями пилят дрова. Завтра в школу. «Мамаюкэру!..» — шепчу в тоске.

12:00. Страсти на чердаке

— Я иду по Уругваю-ю,

Ночь — хоть виколи глаза-а,

Слышны крики: «Раздеваю-ют!

Дэ-эвушку на полчаса!»

Знакомый сопляк — руки в брюки — голосит с блатным подвывом. И не один. Ему подвывает пегая дворняга с короткими и кривыми ногами. Ну как у Батисты. И где он откопал такую уродину?

— У нее в родове такса была… — обиженно сопит этот шкет. — Честное октябрятское!

«Такса» косит глазом, задирает верхнюю губу — рычит. Тоже обижается за предков.

— А нас возьмете? — просительно морщит нос малолетка. Под носом у него грязно. — Она и след берет.

«Такса» уставилась черными пуговками, виляет хвостом.

— Девчонок не берем! — объявляю этой уродине. Псина рычит.

— А у меня граната есть. Сам делал! — выкладывает последний козырь сопленосик.

Ну-ка, ну-ка… Это уже ближе к делу.

— Айда за поленницу!

За поленницей он показывает бутылочку с завинчивающейся пробкой, в ней вода. Из другого кармана выгребает голубоватые комья, сыплет в бутылочку, завинчивает пробку и бежит за угол. «Такса» берет след хозяина. Я успеваю залечь. «Граната», поклокотав, лопается со звоном: «П-пах!» Стеклянные осколки летят над головой, горошинами стучат о дрова. Этот фокус нам известен. Но где этот шкет добыл карбид?

— Ну как? — сплевывает сквозь зубы террорист-одиночка и подтягивает штаны. — Зауда как драпане-ет!..

Я с достоинством отряхиваюсь. «Такса» лает. Оказывается, карбид недавно сгрузили у бомбоубежища. Найти склянки на заднем дворе аптеки и отвлечь милиционера от карбида — пара пустяков.

Спешу, переполненный новостями. И сталкиваюсь с Максимом Малановичем. Лицом к лицу — роста он невеликого, зато пахнет дорогим одеколоном. И у такого коротышки — дочь Рада, стройная… как тополек. «В мать», — грустно говорит Максим Маланович. Он вдовец. Справедливости ради скажу — приятный человек. Здоровается первым.