Особенная дружба | Странная дружба

— Мне было так нелегко уйти от Отца Лозона. Я забыл вам сказать, что хожу на исповедь к нему в комнату, по пятницам, а не в церковь с другими, по субботам. Обычно он приходит за мной примерно около шести. Поэтому, из–за нашего свидания, мне пришлось использовать свои мозги и прийти к нему самому, немного раньше. Ты пришёл прямо посреди исповеди, как я в прошлое воскресенье пришел прямо посреди заседания твоей Академии. После исповеди мы всегда разговариваем, но когда я заметил по часам на столе, что уже шесть, то сказал, что у меня есть школьное задание, и поспешил сюда, и вот я тут.

— И я тоже удачно исповедовался! Им ведь нужно только это! Мы будем получать все таинства сообща. Мы, словно люди Великого века, о чём нам постоянно трубят в уши — будем одновременно совмещать нашу религиозную жизнь и любовную. Наш духовник отпускает грехи тебе и на следующий день мне, даже не заметив, что каждый из нас говорит то, что и остальные — хотя и незаметно — и что он вдыхает один и тот же аромат от нас обоих.

— Знаешь, Отец может быть не совсем так глуп, как тебе кажется.

— О чём ты?

Александр наклонился, чтобы понюхать один, а затем другой цветок апельсинового дерева. Он получал сладострастное удовольствие от их аромата, но, в то же время, казалось, выигрывал время, прежде чем ответить. Когда он поднялся, на носу у него была пыльца. Как только Жорж смахнул её, он взобрался на ярус лесов, как на их первом свидании, но, увидев, что его друг следует за ним, сказал:

— Нет, ты останешься там. Я предпочел бы, чтобы ты был не рядом со мной, когда я скажу то, что должен сказать.

Жорж наклонился к одной из кадок с апельсиновым деревом и, жуя лист, сказал:

— Я слушаю.

— Отец Лозон только что сказал, что заметил во мне небольшие изменения, и он беспокоится обо мне, и он почувствовал, когда я был у него, что эти изменения — сомнительные. Нет, это не из–за нашей лавандовой воды, я не пользуюсь ей, когда иду к нему. Он заставил меня сесть к нему на колени и заговорил со мной конфиденциально. Он спросил меня, не беспокоят ли меня сомнительные сны ночью — во всяком случае, я не должен ничего скрывать от него. Я посмотрел ему прямо в глаза, чтобы он не настаивал — я уже делал так, когда он использовал слова «изменения сомнительные». Поэтому он ограничился тем, что дал мне два совета: первый — оставаться именно таким, как я есть — я почти поблагодарил его за тебя! Второй — каждодневно читать из молитвенника «Молитву об изгнании порочных мыслей». Он сказал, что если, Божьей милостью, у меня ещё не было таких мыслей, то она отвратит меня любую из них.

Жорж был знаком с этой молитвой. Он читал её однажды на Уединении для того, чтобы отогнать вредные мысли, внушаемые ему Люсьеном. И вот теперь священник рекомендует ту же молитву Александру, как будто догадывается об опасности, которая угрожает ему; молитва против порочных мыслей стала молитвой против Жоржа.

На краткий миг мальчики замолчали, раздумывая. Вечер был темный. Александр, почти невидимый на высоких лесах, сказал:

— Жорж, ты знаешь о тех вещах, о которых мы не должны знать?

— Да, знаю.

— Они тебе интересны?

Произнёс он это очень серьёзным тоном. Была ли эта серьёзность признаком одобрения, так же, как серьёзность его взгляда в тот день, когда он посетил игровую площадку старшеклассников? Чего боится, или желает этот двенадцатилетний мальчик? Быть может, он собирается признаться Жоржу в том, в чём отказался признаваться Отцу Лозону? Тени Люсьена и Андре, прежних участников такой же сцены, казалось, задвигались, паря в сумерках. Быть может, бесповоротному суждено случиться? Жорж вспомнил о своём решении, и чувствах отвращения. Таким же серьёзным тоном, как и Александр, он произнес:

— Нет, эти вещи мне не интересны.

Александр стал проворно спускаться вниз со своего яруса лесов. Его лицо, казалось, сияло каким–то особенным светом, когда он приблизился к Жоржу. Он сказал:

— Как я рад! Ты меня успокоил. При всём том, что я люблю тебя, я не мог не интересоваться, чего ты хочешь от меня. Я боялся, что тут может быть что–то плохое.

Жорж сидел вместе с другими академиками в самом первом ряду стульев в актовом зале, даже впереди преподавателей, и неподалеку от кардинала, который пришел, чтобы председательствовать на этой торжественной церемонии. Усевшись в кресле с зеленой плюшевой обивкой и задрав голову как можно выше, чтобы Александр мог увидеть его, Жорж думал о записке, которую сумел передать своему другу на причастии.

Вскоре, когда ты будешь слушать мои занудные сочинения, думай о них, чтобы они превратились в ласки для тебя.

Его родители тоже присутствовали на церемонии; он имел честь быть представленным ими Его Высокопреосвященству, которого они знали.

Настоятель открыл церемонию; он не пошёл на трибуну, возможно, не желая смотреть с высоты на кардинала, который и без того выглядел сгорбившимся и миниатюрным в своих алых одеждах. Вместо этого он попросту поднялся со своего места и повернулся к Его Высокопреосвященству. Он сказал:

— Мои мальчики, возможно, в вашей памяти Сен—Клод — это не только окружающие его замечательные зеленые холмы, милые изгибы долин, и наш дом, венчающий этот солнечный холм. Это и плодотворный труд в мире нашего уединения; и религиозные упражнения, в которых находит выражение ваше юное благочестие; и преданные учителя, которые расточают свою заботу, обучая вас. Помимо этих разнообразнейших воспоминаний вы должны, кроме того, сохранить момент, когда сюда пришел августейший прелат, чтобы улыбнуться вам, мальчики.

На что Его Высокопреосвященство одобрительно кивнул, словно он был членом Академии Сен- Клода и отвечал на извечное выражение настоятеля: «Разве это не так, господа?»

В заключение настоятель объяснил смысл сегодняшнего мероприятия:

— Церковь, — сказал он, — позволяет нам наслаждаться такими невинными удовольствиями — в воскресенье Laetare [в литургическом календаре Католической церкви и ряда протестантских церквей четвёртое воскресенье Великого поста], когда сама Церковь, в своей литургии, сбрасывает фиолетовые цвета Великого поста, меняя их на розовые.

Жорж, очевидно, был не одинок в своем интересе к цветам: ему пришло в голову задаться вопросом, что он мог бы промолчать о значении красных одежд кардинала, но того же самого цвета были галстуки у двух выпускников колледжа, один из которых являлся членом его Академии.

Затем ученик из класса риторы произнёс комментарий, полусерьезно–полушутливый, о Медитации в Тишине, принадлежащей епископу из Мо. Жорж не знал о том, что настоятель переписал речь этого мальчика, как, впрочем, он переписал и всем остальным. В случае со своей собственной речью, это, по правде говоря, не удивило Жоржа: Отель Рамбуйе его не волновал. Карта любви, конечно же, предполагала некоторое количество замечаний, которые Жорж считал остроумными, но настоятель удалил их. И в остальном почти ничего не осталось от оригинальной речи, и Жоржу не оставалось ничего более сложного, чем просто скопировать измененный текст. Следовательно, под различными названиями, настоятель выступал единственным оратором дня. Но у кого ещё было столько красноречия на тему Великого Века, красноречия насчёт Медитации в Тишине епископа из Мо, и по поводу того, что сказал Иисус, но только единожды в своём детстве, когда он наставлял врачей.

Но вот подошла очередь академиков третьего класса. Жорж устроился на трибуне: но совсем не для Его Высокопреосвященства и не для своих родителей он принял величавую позу и приложил столько усилий для своей дикции.

На следующее утро первыми в церковь вошли старшие мальчики. Когда вошли младшеклассники, Александр сломал строй и встал на колени, в одиночестве посреди хора.

Такое наказание было настолько необычным, что применялось всего два или три раза с начала года.

Жорж ожидал подобного спектакля. Поначалу он был приятно удивлён, как шутке, которую Александр разыграл ради него. Он восхитился изяществом мальчика, его невозмутимостью и гордой осанкой.