По поводу одной машины

Таким образом, первый разговор Маркантонио кончил, а второй не получился, так и застрял посредине.

Сальваторе: — Я пойду. Охранник застанет, попадет…

Тут в уборную вошел известный своей въедливостью, любопытством и болтливостью Джеппа с пресса и, не торопясь, пристроился в двух-трех шагах.

Маркантонио (кося глазом в сторону Джеппы, вполголоса): — Я ничего не могу тебе рассказать, понятно? Ты мне только скажи: согласился бы ты лечь в постель с женщиной, у которой вместо руки култышка?

Сальваторе (подумав): — Да.

— А с такой, у которой вместо обеих рук — по култышке?

Сальваторе (подумав): — Семья требует работы.

Маркантонио (обрадованно): — Вот видишь, я прав!

Сальваторе: — Только с ней ничего не случится. Она смотрит в оба. На работе она спокойная.

— Болван! — не выдерживает Маркантонио, повысив, слишком повысив голос. И шепотом, чтобы восстановить равновесие, ни на минуту не упуская из виду Джеппу — А не приходилось ли тебе слышать про одну работницу, вернее, бывшую работницу…

Молчание.

— …про некую Андреони, а?

Сальваторе (скороговоркой): — При чем тут она? Марианна внимательнее. Спокойнее. Она не сорвется!

— А при том, осел, что она ходила к матери твоей Марианны. К твоей будущей теще. Вот почему Марианна, приближаясь к дому, нервничает. Вот почему…

XXVII

В пятницу, когда в столовой вместо обычного супа раздавали тунца, по одному из многих каналов человеческой солидарности пришло известие, что умер старик Берти. Гавацци, не доев, встала из-за стола и отправилась на противоположный конец завода — на так называемую «Свалку».

— Что вы знаете о Берти?

Ответил некий Соньо: — О Жокее? Вот уже с месяц, как его не видно.

Другой, по имени Гарау: — То ли с месяц, то ли с неделю… Человека как-то не замечаешь, когда он рядом, а уж когда нет, то и вовсе…

Гавацци: — Семья у него была? Родные?

— Да мы кроме «здравствуй» и «прощай»…

— А что с ним случилось? Опять какая-нибудь неприятность?

Гавацци: — Последняя. Умер он.

— Ах, вот оно что…

Гавацци направляется в отдел кадров. Ее там знают. Знают, что она не из тех, кого можно водить за нос: дескать, подождет — остынет. С ней этот номер не пройдет. Поэтому ее принимают сразу.

— Берти. Вы ведь знаете, о ком я говорю? Скончался. Сегодня утром, на рассвете.

В черепной коробке доктора Казополло, родом из Романьи, хранится полная картотека всех каверзных дел. Он слова не проронил, даже не сказал: «Вот бедняга». Казополло ждет — сейчас Гавацци обрушит на него град обвинений: он виноват в кончине Берти, так как в свое время не удосужился сделать то-то и то-то, не предусмотрел того-то, не распорядился, не воспрепятствовал, не вмешался. Короче, лучше бы этот Берти не умирал.

Гавацци: — Я хочу выяснить, были ли у него иждивенцы и кто именно.

— Только сестра. «Берти, Роза, место и год рождения — Мецпегра, Сондрио, второго июля тысяча восемьсот девяносто девятого, незамужняя, домашняя хозяйка», — зачитывает Казополло.

У Гавацци глаз острый:

— А после слова «домашняя хозяйка» что там приписано карандашом?

— Приписано: «Парализована».

— Окончательный расчет и прочее меня не касается. Мне надо получить у вас пособие на похороны. Только предупреждаю: не вздумайте отделаться парой тысяч!

— Ладно. Я передам ваше заявление в отдел вспомоществований. — Учитывая, что Гавацци не стала напоминать о прошлом, воздержалась от упреков… Однако доктор Казополло не может отказать себе в удовольствии — добавляет — Учтите, что Берти, Луиджи, в штате фирмы не состоит.

— Еще бы!

— Я хочу только сказать, что он ушел с работы до своей кончины. В деле значится, что он уволился двенадцатого января.

— По собственному желанию, не так ли?

Похоже, что сейчас раскричится… Нет. Устало улыбается, как бы говоря: «Мы-то с вами знаем, где собака зарыта…»

Спокойно:

— Доктор Казополло, деньги мне нужны сейчас же. Немедленно.

— Надо думать, похороны состоятся не сегодня вечером?

— Но и не через год.

— А когда? Завтра? В субботу? Зайдите лучше завтра до половины первого.

Скажу вам по секрету: вас ждет приятная неожиданность.

— А что, если я забегу к концу дня? Между пятью и шестью? Не все ли равно, сегодня вечером или завтра утром…

— А вам не все равно?

Доктор Казополло смотрит на Гавацци в упор, и она решает: ладно, в конце концов не стоит упрямиться. Этим кадровикам палец в рот не клади. Сыскная служба у них поставлена серьезно, по системе. Но что он мог пронюхать? Никаких поводов для подозренйй у него нет.

На рабочем месте Г авацци можно было бы повесить объявление: закрыто по случаю похорон родственника. У нее есть дела поважнее, чем наматывать проволоку на катушки. Надо распространить обращение: «От трудящихся — по красной гвоздике (цена — сто лир); остальное — за счет капитализма».

— Вы знаете лучше меня, что сбор пожертвований на заводе запрещен, — предупреждает ее Рибакки, когда Гавацци решает по сему случаю причислить к трудящимся и его. — Особенно в рабочее время.

— Насчет «особенно» можно бы и умолчать. Раз запрещено, значит запрещено. Но поскольку в перерывах между одной империалистической войной и другой не менее строго запрещается бросать покойника на произвол судьбы… Поскольку денег на погребение нет… И поскольку те, кто мог бы раскошелиться…

— Если на то пошло, отдел вспомоществований в пособии не откажет.

— Наверняка откажет. И не без оснований. Ведь Берти уже не числится в штате фирмы! Счел своим долгом не быть помехой. Для начала — глазарям «Ломбардэ». Предположим, вы, в порядке исключения, прислушаетесь к голосу своей совести…

— Гавацци, еще одно…

— …«слово и я буду вынужден принять соответствующие меры», да? Знаю, что вы скажете. Слышала не раз. Учитывая удачный опыт с Берти, отправите меня на «Свалку»?

Она продолжала сбор денег. Наскребла пять тысяч с лишним: кто дал сто, кто двести; Маркантонио выложил тысячу (от имени своей команды — семерых Инверницци). К Марианне она даже не обращалась. Котенка тоже решила не трогать, чтобы не втягивать в неприятности, так как наутро предстоит… Но на «Голгофу» все же взобралась. Инженеру тоже изложила жалостную версию насчет того, что фирма пособия дать не может, поскольку Берти… — и так далее и тому подобное, правильно рассчитав, что д’Оливо не даст себе труда справляться, проверять, так ли это. Но что он, не сходя с места, выложит пять тысяч лип. это ей никогда бы не пришло в голову!

— Столько, сколько набрали мы все, — бормочет Гавацци. — Тоже способ дать нам почувствовать, какая мы мелкота. Ладно, куда ни шло, пригодятся для кассы. Деньги не пахнут.

После работы на квартире у Берти собралось несколько товарищей: Соньо и Гарау со «Свалки», муж и жена Инверницци, Брамбилла-отец, проныра Джеппа, намотчица Амелия и парнишка по имени Кастеллотти — сын неизвестных родителей, воспитывавшийся у попов и попавший на завод (о чем он сообщает всем и каждому) по рекомендации самого кардинала.

Одновременно с Гавацци, прямо за ней, вошли в подъезд два незнакомца с какой-то молодой женщиной. Г авацци за стенами «Ломбардэ» становится, как известно, другим человеком. Чувствует себя немощной, бесполезной, бессильной и готова бить отбой: сесть на трамвай и убраться восвояси. Если бы не эти трое, что шли следом…

Взбираясь по узкой лестнице:

— Никуда не денешься, кто-нибудь из родственников непременно объявится. Будут путаться в ногах, во все соваться, давать указания, но ни одной лиры из них, конечно, не вытянешь.

Когда запыхавшаяся Гавацци (сердце подступило к горлу) добралась до площадки, на которую выходила дверь квартиры Берти, той троице оставалось до нее всего несколько ступенек.

— Вы кто такие? — обернулась она к ним.