Горняк. Венок Майклу Удомо

Он опять крепко уснул, и голос птицы превратился в сон про Элизу, и вчерашний вечер, и праздник.

Ночью не то что днем. Время движется медленнее. Работать труднее. И не заснуть очень трудно.

Голос птицы вернулся, звучал назойливо, все ближе и ближе. Кзума застонал и перекатился на спину. Теперь к голосу птицы добавлялись другие звуки. Он пытался их прогнать, но они не уходили. Ветер и вода шумели и шумели в листьях и не давали закрыть глаза.

Голос птицы превратился в человеческий — кто-то напевал. Он открыл глаза и уставился в потолок. В комнате было светло. И не так холодно, как когда он вошел сюда утром.

Он вспомнил, что бросился на постель поверх одеяла. Теперь одеяло прикрывало его. И башмаки были сняты.

Он повернул голову. Посреди комнаты горел веселый теплый огонь. А свист в деревьях оказался шипеньем сковороды на огне. Но в комнате никого не было. Он ясно слышал, как кто-то напевал, а теперь — ничего.

Нет, вот опять. Это за дверью. Ближе и ближе. Дверь отворилась, и вошла Элиза с буханкой хлеба и несколькими пакетами.

Заметив, что он не спит, она перестала петь и улыбнулась. Кзума был потрясен, увидев ее здесь, и от этого почувствовал себя дураком. Он не ожидал, что она придет в эту комнату, разведет огонь, сготовит ему еду. Мейзи — да, пожалуй, но Элиза — нет, этого он никак не ждал.

Она сложила покупки на столик, бросила взгляд на сковородку, подошла и села на край кровати. Старая железная развалюха застонала. Элиза легонько поцеловала его.

— Спал хорошо?

Он кивнул. Просто не верилось, что эта женщина, которая пришла в его комнату, готовит ему еду и все так аккуратно прибрала — та же Элиза, которую он знал раньше. В глазах ее играл смех, как у Мейзи. И на него они смотрели мягко и тепло.

— Ты не рад мне, — сказала она.

— Что ты, что ты! Я просто не думал…

Она рассмеялась, зазвенели колокольчики.

— Не думал, что я приду на тебя поработать?

Кзума взял ее руку, разглядел ее и ответил:

— Да.

— Какой же ты бываешь дурак, Кзума!

Она дружески ткнула его в плечо, пошла к сковороде, перевернула бифштекс. Закипел чайник. Она заварила чай, нарезала хлеба.

— Можно подумать, — сказала она, глядя на него через плечо, — можно подумать, что ты в первый раз кого-то любишь.

— Может, и так.

— Это неправда!

А глаза сказали, до чего ей хочется, чтобы это было правдой.

— Может, и так!

— Ты еще не знал женщин?

Кзума улыбнулся, глядя в потолок.

— Знал других женщин, но не любил их.

— Многих? — Голос ее прозвучал спокойно и вежливо.

— Может, двух, может, трех.

— Они были красивые?

— Не помню.

— Так же скажешь про меня, когда я тебе надоем.

— Нет, тебя я люблю.

— Я знала только одного мужчину, — сказала она.

Кзума кивнул, это ему же говорила Опора.

— И любила его?

— Да, но не так, как тебя. Тогда я была девчонкой. Теперь я взрослая. А любовь ребенка и любовь взрослого человека — это две разные любви.

Кзума вдруг засмеялся.

— Ты что?

— Ты же не старая.

— Я не ребенок. Иди сюда, будем есть.

— Который час?

— Около шести.

Кзума присвистнул и вскочил. Он понятия не имел, что так поздно.

— Долго же я спал. Почему ты меня не разбудила?

— Ты устал. Тебе нужно было отдохнуть.

Кзума сел на низкую скамеечку. Элиза уселась на полу, положив руку ему на колено, как на подлокотник. Ела и время от времени закидывала голову и улыбалась ему.

Так они сидели молча, ели и были счастливы. Кзуме все не верилось, что Элиза — его женщина. Так хороша, и учительница, и надо же — любит его. Она на него опирается. Сготовила для него еду. Навела красоту в комнате. Так вот и ведет себя женщина, когда любит.

— Те женщины, которых ты знал, — спросила вдруг Элиза, — они были хорошие?

— Ревнуешь! — засмеялся Кзума.

— Неправда! С Мейзи можешь ходить куда угодно, и я не буду ревновать, а я знаю, что она тебя любит.

— Мейзи хорошая.

— Да.

Она отставила пустую тарелку. Взяла его руку и загляделась на огонь.

— Кзума!

— Да?

— Ты хочешь, чтобы я перешла сюда жить?

— Да.

— А почему не попросил?

— Думал, может, тебе не захочется. Всего одна комната. Думал, может быть, скоро заведем две.

— А если бы мне не захотелось?

— Я ведь не звал тебя.

— Так позови сейчас.

И глядела на него, ожидая ответа.

Он пытался позвать ее, но слова не шли. Застревали в горле жесткими комьями. Раскрыл рот, а слов все равно не было. И он только поглядел на нее и покачал головой.

Нежная улыбка озарила лицо Элизы. С минуту она смотрела на него ласково, нежно, потом опять устремила взгляд в огонь, держа его большую жесткую руку в своих, маленьких и мягких.

Так они сидели долго. И вокруг них было молчание и покой. Потрескивали дрова. Временами залетали звуки с улицы. Но все это было далекое, нереальное. Реально было только молчание и покой. Реальна только любовь и двое любящих.

Небо потемнело, медленно сгущались сумерки. Люди спешили по домам с работы, посидеть у огня со своими. А другие спешили из дому на работу. А у третьих нет ни любимых, ни дома, ни работы. Кто-то умирает. Кто-то рождается. У одних есть, чем насытиться. Другие голодают.

В комнате все темнело, и огонь разбрасывал по углам черные тени. Кзума и Элиза сидели плечом к плечу, глядя на красные языки пламени. Запел чайник. Элиза закинула голову. Кзума наклонился к ней и коснулся губами ее губ.

— Хорошо и спокойно быть любимой тобою, — сказала она и поднялась.

Убирая посуду, она напевала, и в голосе ее была веселая легкость. А в движениях — ритм танца. Они были раскованные, свободные, счастливые. Она была прекрасна, и любовь еще красила ее. Делала мягкой, послушной, полной смеха и музыки. И, проходя мимо него, она каждый раз умудрялась его коснуться. Платьем, локтем, пальцами, скользнувшими по волосам, ногой, задевшей его колено.

Кзума не спускал с нее глаз. Хорошо иметь в доме женщину, да еще чтобы любила его и была с ним счастлива. Все безумие из нее выветрилось, и осталась просто женщина, как любая другая, только красивее, и он любил ее и гордился ею.

Она велела помочь ей со всякими мелочами. Расставить все по местам. И голая комната, в которой и было-то всего-навсего железная кровать в одном углу и столик в другом, превратилась в прекрасное удобное жилище.

Кзума зажег керосиновую лампу и повесил посредине комнаты.

— Наведем здесь красоту, — сказала Элиза, оглядывая все вокруг.

— Да. А потом у нас будут две комнаты, а?

Она энергично закивала и прошлась по комнате вприпрыжку.

В комнату бесшумно вошла Опора и затворила дверь. Они и не заметили. Стояли у огня, держась за руки.

— Войти можно? — спросила она сердито.

Элиза бросилась к ней и потащила к огню. Опора дрожала от холода, и лицо ее точно осунулось. Элиза налила ей чашку горячего кофе.

— Я ненадолго, — сказала она. — Есть неприятности, и Лия просит тебя прийти, Кзума.

— А что случилось? — спросила Элиза.

— Дладлу нашли.

— Дладлу? — Кзума поглядел на Элизу.

— Полиция нашла, — продолжала Опора. — Под изгородью возле школы для цветных. В боку дырка от ножа.

— Насмерть? — спросил Кзума.

— Насмерть.

— Пойдем сейчас же, — сказал Кзума, надевая пальто.

Лия стояла посреди комнаты, уперев руки в боки, и обводила глазами людей, рассевшихся вокруг. Опора сидела, сложив руки на коленях. Папаша прислонился к ней, рот полуоткрыт, глаза затянуты пьяной пленкой. Мейзи на отлете, возле двери. Кзума и Элиза рядом друг с другом у двери, ведущей на улицу.

— Кто-то убил Дладлу, — сказала Лия. — Я хочу знать, не кто-нибудь ли это из вас. Я должна это знать, потому что тогда буду знать, как действовать. Не скрывайте и не лгите. Полиция скоро сюда явится. Приедут сюда, потому что Дладла меня выдавал.