Домбайский вальс (СИ)

- Хорошо! - скоро проговорил он. - Великолепно! - Он взглянул с лукавинками в глазах на дремавшего, с полуоткрытым ртом и чуть похрапывающего, Брюханова и добавил: - Каждому своё.

- Да-да! Входите! - пробормотал профессор, содрогнувшись, будто его ущипнули, и ещё не придя полностью в себя от просматриваемых сновидений. - Ах, это вы, уважаемый Александр Христофорович! А я вот, как видите, задремал. Мне приснилось, что кто-то стучится к нам в дверь. Погода мерзопакостная, не так ли? - виновато прибавил он, оправдывая свою леность и трусость перед морозом.

- Нет! - энергично возразил Неделя. - Этого я не признаю. Погода отличная в своём роде. У природы нет плохой погоды. - Он обтёр полотенцем лицо, на котором образовались капельки испарины от растаявшего в тепле инея. - Солнце в тумане. И мороз. Такого не наблюдалось в этих краях никогда. Каприз природы. Знаете ли, уважаемый Всеволод Филиппович, зело бодрит. Весьма зело.

Каждое слово в отдельности, или целое краткое предложение, он произносил скороговоркой и делал короткую паузу, хитро поглядывая при этом на собеседника своими вишнёвыми глазками. От такой манеры разговора в его словах была какая-то особая значительность, как бы некий скрытый смысл. Это настораживало и утомляло всех, кто его слушал. А поговорить он любил. Беседа доставляла ему несказанное удовольствие. Независимо от темы. Он называл пикирование словами - поболтать языком. Перед тем, как выпустить слово наружу, он катал его во рту, словно оценивал смыслы (слова, как правило, имеют много значений), а потом стремительно произносил, смолкал и катал другое. Не обращал внимания при этом на части речи или члены предложения. Поэтому на письме, для обозначения его оригинального говорения, приходится ставить точки, где, казалось бы, им не место.

- Ну, уж вы скажете, уважаемый Александр Христофорович! - ухмыльнулся Брюханов, и брови его прыгнули вверх.

Неделя потёр свои маленькие, покрасневшие от холода руки и энергично сел на скрипнувший стул.

- Зря вы пасуете, уважаемый Всеволод Филиппович, - сказал он, поудобнее устраиваясь на стуле, и это выдавало его намерение поговорить. - Нам сдаваться нельзя. Это, если хотите знать. Обыкновенная лень. И малодушие. Наука не терпит лени. Я ещё ни разу. За свою сознательную жизнь. Не пропустил воскресной прогулки. В обычное время. И ни одной ежедневной - во время отпуска. Знаете, как поётся в весёлой детской песенке Шаинского? - и он промурлыкал речитативом: - Удивляются даже доктора. Почему я не болею? Почему я здоровее? Всех ребят из нашего двора. Потому что утром рано. Заниматься мне гимнастикой не лень. Потому что водой из-под крана. Обливаюсь я каждый день. - И он перешёл на обычный разговор: - Дисциплина прежде всего. Это воспитывает характер. Посеешь характер - пожнёшь успех. Я всегда придерживаюсь правила: Nulla dies sine linea. Ни дня без строчки. В равной мере это относится и к прогулкам. Пропустишь прогулку - прозеваешь впечатление. Упустишь впечатление - лишишься восторга удивления. Проворонишь удивление - не постигнешь красоты жизни. И в итоге можешь не заметить главного - момента истины.

- Вы такой, - с улыбкой сказал Брюханов. И брови его выразительно подвигались вверх-вниз. - А я уж, видимо, старею.

- Я такой, - охотно согласился Неделя и кивнул головой, как будто склюнул зерно истины. - А вам, уважаемый Всеволод Филиппович, должно быть стыдно. Я в ваши годы сделал "тройку" на Тянь-Шане.

- Вы такой, - повторил Брюханов вяло, невольно показывая утомление. И скрипнул кроватью.

- Иду я сейчас по поляне, - продолжил Неделя, не замечая утомления собеседника, - и наблюдаю удивительную картину. Курам на смех. Стоит на мосту святая троица: ишак, собака и ворона. И не пускает нарочито пройти трём пилигримам. Один из них, вы не поверите, директор нашей турбазы Левич. Два других мне неизвестны. Один высокий, грузный, начальственного вида. Другой худощавый, молодой, легко одет. Стоит, ногами перебирает - замёрз. И что же вы думаете? Пока Натан Борисович ни дал им хлеба, эти бандиты, я имею в виду, естественно, "святую троицу". Не сдвинулись с места. Вот вам и момент истины. Я получил незабываемое наслаждение от этого впечатления. Забыть не смогу. Да-с.

Пилигримы торопливо преодолели мост. И зашагали в сторону административного корпуса. Я едва успел проскочить вслед за ними. И сразу же свернул направо. Чтобы обойти административный корпус. С другой стороны. Дабы избежать встречи с Левичем. А то начнёт канючить: Александр Христофорович, Александр Христофорович. А я, знаете ли, этого не люблю.

- Да-а, - протянул Брюханов неопределённо, не зная, что сказать. Помолчав немного, он спохватился, вспомнив, что забыл сказать Неделе новость, которую собирался сказать. - Вы слышали, уважаемый Александр Христофорович невообразимый шок? - Он обнял голову руками и вытаращил глаза. - Вчера ночью бездельники из альпинистского лагеря "Красная Звезда" повесили в роще платанов, между нашей турбазой и лагерем "Домбай", легковой автомобиль. Уму непостижимо.

- Нет, не слышал. В самом деле? Потрясающе! Кто вам это сказал?

- Парень сосед, из палаты ╧6, Иван Краснобрыжий.

- А-а! Этот симпатичный Homo sapiens? Я часто слышу, как он бренчит на гитаре за стеной. Ему можно верить. Настоящий русский характер. Весёлый, неглупый, прямой, без царя в голове. Зачем же они её повесили?

- Не знаю. По-моему, это варварство.

- Так уж прямо сразу и варварство. Это ещё надо разобраться, что к чему. Я думаю, была причина.

- Да какая там причина, Александр Христофорович! Полноте, побойтесь бога, озорство и всё. Возможно, даже хулиганство.

- Хулиганство вряд ли. Но озорство это тоже причина. И может быть веской. И весёлой. А я, признаться, люблю озорство. Только умоляю, никому об этом ни слова. Озорство - это зародыш искусства. Если, конечно, оно не несёт в себе глупой обиды.

- Ну, вы уж скажете, уважаемый Александр Христофорович! Афористично, конечно, но, по-моему, всё же чересчур. Что же, по-вашему, Бах сочинял свои фуги из озорства?

- А вы что, знаете, каким был Иоганн Себастьян в юности?

- Не знаю. Но почему-то уверен, что вряд ли шалопаем и озорником.

- Как знать, как знать. Может быть, как раз напротив.

- А не сыграть ли нам лучше в шахматы, уважаемый Александр Христофорович, чем переливать из пустого в порожнее? - предложил Брюханов.

Он стал подниматься на кровати буквой "глагол" и разводить рывками руки, локтями назад, как во время производственной гимнастики. И делать пыхтящие выдохи: пфу-пфу! пфу-пфу! пфу-пфу!

- Пока ещё ваши кибернетические устройства окончательно не лишили человечество этого невинного удовольствия.

- Не теперь, - отозвался Неделя. - Благодарю вас, уважаемый Всеволод Филиппович, за лестное предложение. Теперь, я сам, признаться, не прочь полежать. - Он с деланным кряхтением улёгся на свою кровать, положив скрещённые ноги на никелированную спинку. - Принципы хороши их небольшими нарушениями. И вечный бой. Покой нам только снится. Сквозь кровь и пыль. Как писал Александр Блок.