Семь я (СИ)

видит он в темноте вместо черт ее нежных?

Нет, это не ты, не ты и не мать его даже

Ожиданием брови ему, словно лук, изогнула.

Нет, дева, не к тебе в плодотворной улыбке

он губы свои обратил.

Разве ты думаешь, будто ты так потрясала

Его легким шагом своим, ты, переменчивей вешнего ветра?

Да, ты сердце его взволновала, но страх более древний

Овладел им, когда ты коснулась его.

Окликни его... не вызвать его твоим голосом из темноты.

Да, он хочет, он расцветает, сродняется он облегченно

С тайным сердцем твоим и берет, начинаясь.

Но начинался ли он?

Мать, ты даровала рожденье ему, он в тебе был так мал;

он был нов для тебя; его взор новый ты заполняла

светлым миром, закрыв путь в чужой,

непокорный, враждебный.

Где же те дни? Где то время, когда ты своим стройным телом

заслоняла от взглядов его страшный хаос? Ночами

мрак уснувшего дома умела ты благостным сделать;

ты сердцем

согревала пространство безлюдных, пустынных ночей.

Нет, не в сумраке ночи, нет, в глазах своих верных и чистых

зажигала свечу ты, и свет для него значил дружбу.

Ты могла объяснить в темноте каждый скрип, каждый шорох,

словно знала, где могут скрипеть в темноте половицы...

И он слушал тебя. И в душе его было спокойно. Добивалась

ты покоя усилием светлым; и, в плащ завернувшись,

уходило за шкаф полуночный грядущее время.

И в портьерах дрожал ужас ночи, и тьма, и судьба.

И, спокойный, он спал, в полумраке смежая ресницы,

и предчувствовал, как будет сладок и долог тот сон...

В окруженье заботы твоей защищенный снаружи,

как внутри беззащитен он был...

Бытие наплывало,

и, пугливый, как был он тяжелым пленен сновиденьем,

лихорадкою, бредом, куда он в ночи погружался,-

хаотическим миром, в сплетеньях трепещущих нитей,

темных образов, что как удавы, обвили его, поглощавшего мерно

под огнем свою душу. Как он им отдавался в порыве.

В том порыве, что душу ослабшую дико влечет

в мир подспудный, жестокий, лесов сокровенные дебри,

где в немом буреломе, во тьме, среди зелени дикой

его сердце таилось.

Любил он...

Отринь все, отправься

по корням узловатым туда, к тем жестоким истокам,

где уже был рожден ты! Любя,

погрузился он в темную кровь, в этот омут,

где был Ужас сокрыт, поглотивший давно его предков.

Каждый страх его знал и с улыбкой встречал в той дороге.

Да, и смерть улыбалась ему...

Как же редко

и как нежно, о мать, улыбалась ему ты в то время!

Как он мог не проникнуться этим мучительным чувством,

если ты улыбалась. Эта грозная страсть затаилась

до рожденья его, до тебя, ведь еще в твоем чреве

затаилась она в колыханиях темной той влаги,

где твой плод созревал.

Не цветы мы, не травы. Мы не любим безоблачно; только

сок струится по нашим запястьям из недр первобытных.

Дева, знай, то, что любим мы -- это не ты, не случайная особь,

не Грядущее то, а броженье бессильной души; не младенец,

а тьмы пращуров, павших на дно нам, как скалы;

пересохшие русла немых прародительниц наших; и горы,

равнины, поля под беременным тучами небом,

содержащим судьбу твою в чреве. Ты, любя его,

пробудила в нем мрак, допотопный, далекий. Не знаешь,

что за страсти извергнуты были из сердца живого.

Что за жены

тебя ненавидели, кроясь в судьбе его темной. И какие мужи

с взором мрачным проснулись вдруг в жилах подростка?

Вот младенцы

нерожденные тянутся снова к тебе... Тише, тише,

будь светла с ним, будь доброй, приветливой, ровной,

улыбнись, уведи его в сад, дай забыть эти

ночи...

Его укрепи...

Четвертая Дуинская элегия

Деревья жизни, как мы встретим зиму?

Разобщены мы. Стая журавлей

Разумней нас. А мы поодиночке

Пытаемся бороться с темным ветром

И падаем, как в слепоту, на пруд.

Цветение и смерть для нас едины.

И где-то бродят львы, не зная боли,

Пока они полны животной силы.

А мы, как только вспомним единенье,

В себя укор впускаем. Разобщенье

Вколдовано нам в души. Влюбленные

Блуждают по окраинам любви, желая

Себе лишь счастье, волю и покой.

Вот так эскиз единого мгновенья

Нам открывает фон, с ним несогласный,

Намек, для глаз доступный и открытый

Сердцам. Мы силуэты чувства

Не познаем; их внешние причины

Яснее нам. И кто в театре сердца

Не ждал начала драмы разобщенья?

Все здесь понятно. Вот в саду знакомом

Колышутся кусты, танцор выходит.

Но он--не тот. И пусть легки движенья

Его, но он под маской -- обыватель,

Идущий по открытой сцене в кухню.

Невыносима кривда полумасок,

Честнее куклы. Я стерплю их жесты,

Их лица с неизменным выраженьем.

Пусть свет погаснет, пусть конец объявят,

Пусть пустота исходит, как сквозняк,

С закрытой сцены, пусть со мною нету

Ни спутников безмолвных, нету женщин,

Ни с карими косящими глазами

Ребенка-- я останусь.

Я останусь.

Иль я не прав? Внушивший горечь жизни

Моей душе и миру, ты, отец,

Прививший жизни мрачный привкус долга,

Когда я возрастал, предощущая

Грядущее, в науке созерцанья

Меня все строже, чище наставляя,--

С тех пор, как ты ушел, как в жизни часто

Твой страх хранил немые упованья

Моей души, и безразличье мертвых

Ты мне дарил так щедро, безвозмездно...

Иль я не прав? И я, и вы неправы:

Мою любовь своей вознаграждая,

Вы заставляли уходить меня

От ваших чувств в немой простор над миром,

Где не было уж вас...Ведь не желаю

Я только представленье кукол видеть:

Я напрягу свой взор с такою силой,

Чтоб для восстановленья равновесья

Открытых взоров вышел бы на сцену

Держащий нити кукольные ангел.

И вот дана нам драма: ангел с куклой.

И вот дано единство разделенных

В душе начал. И вот из круговерти

Времен возникнут контуры дороги

Всех перемен. Тогда всех нас игрою

Своей живою ангел превзойдет.

И те, кто покидают нас навеки,

Понять способны, что еще таится

В твореньях наших. О, мгновенья детства,

Когда времен идущих силуэты

Не манят нас грядущим иль прошедшим.

И мы взрослели, торопясь в дорогу,

Покорные большой любви к тем людям,

Кто только своим возрастом богат.

Но все равно мы в наших устремленьях

Довольны были временем и жили

В том промежутке меж игрой и светом,

В том мире, что стоит на нашей тяге

Всю жизнь упорно двигаться вперед.

Кто нам укажет мир, ребенку данный? Кто врисует

Его в чертеж созвездий, кто пространство

Вместит в его ладонь? И кто живую смерть,

Что слеплена из хлеба, даст ребенку,

Как подают огрызки спелых яблок...

Легко увидеть и поймать убийц.

Но как увидеть и изобличить

В себе невинно дремлющую смерть,

Живую смерть, еще не зная жизни,

И не озлобиться?

Непостижимо...

-- ФИЛОСОФ.

Козыризмы

-- Ум и глупость.

-- Ум нужен людям, чтобы уметь мудро ошибаться.

-- Философ подобен моллюску: твердый скелет мысли у него снаружи, а мягкая душа- внутри. У поэта все наоборот.

-- Если тебе кажется, что весь мир перевернулся, значит, ты сам стоишь на голове.