Олени

— Один гад меня бросил, — ответила Кристина, — и это при том, что он мизинца моего не стоит.

Примерно через месяц после того дня мы с ней шлялись по разным увеселениям. Я был горд, как маленький лорд Фаунтлерой, а почему, если б спросили, и сам не знал. Впрочем, скорее, это она таскала меня за собой повсюду, чтобы все видели, что ее никто не бросал и что она сделала более удачный выбор. Потому что однажды я увидел «этого гада» — было совсем несложно понять, что он и в самом деле ее не стоит. Он, конечно, не был красавцем, но к тому же еще был отчаянно туп, и это сразу бросалось в глаза. На очередной вечеринке, однако, куда Кристина пришла со мной, она вдруг бросила меня, уйдя именно с ним. И больше не появилась и не позвонила. А я почувствовал себя даже хуже, чем летом, после внезапной разлуки. И вовсе не потому, что меня бросили (я не настолько честолюбив, чтобы вживаться в эту роль — брошенного).

Просто лишь после ее ухода я понял, что мы с ней любили друг друга. За нашей показной гордостью и вызовом скрывалась ранимость молодых людей, переживших свои первые разочарования, ищущих утешения друг в друге и нашедших любовь. Я даже не уверен, что если бы во время увлечения Кристиной я встретил ту женщину из лета, не сбежал ли бы и я к ней, как Кристина к «своему гаду». И почему-то думаю, что, если бы «гад» не позвал ее снова к более ранним ее воспоминаниям, Кристина была бы сейчас для меня тем, кем позже стала Елена. Но в любви все эти расчеты совершает не один из влюбленных, а оба. И предсказать их невозможно.

Я снова погрузился в учебу, тем более что мрачная ранняя зима не предрасполагала к новым приключениям. Я засел за книги, да так крепко, что именно с той поры, по-видимому, у меня сложилось убеждение, что все, посвятившие себя науке, искусству или иным духовным подвигам, потерпели в своей жизни кораблекрушение. Но я не очень-то верю в науки и искусство, создаваемые неудачниками, потому, наверное, никогда и не спешил им довериться. Тем не менее, в ту осень я погрузился во все это полностью, и уже по этому можно было понять, сколь велико было мое поражение. Я даже стал думать, что вообще жизнь — это череда крушений, которые человек должен мужественно переносить. Что касается меня, то я не всегда переносил их стойко и даже пришел к выводу, согласно которому любая радость — это предвестник горя. Думаю, правда, что я не один такой. Кто-то из мудрецов сказал «Се человек!» Ну а я не мудрец.

Так начались мои занятия наукой.

Пока довольно скоро, в декабре, я не встретил Марию.

В тот год была ранняя зима, пошел снег, а потом зарядили долгие, холодные дожди.

Заболела мама, уже больше недели она сидела дома (но это была еще не та страшная болезнь, которая унесет ее) и принимала лекарства.

Однажды она попросила меня занести ее статью в редакцию журнала «Дом и архитектура», членом редколлегии которого она состояла и где публиковала свои работы.

После занятий в гимназии я проболтался с друзьями и в редакцию опоздал. А появился там минут через пятнадцать после окончания рабочего дня, рассчитывая все же, что если никого не застану, то опущу рукопись в почтовый ящик. Журнал помещался в просторной мрачной квартире на маленькой улочке в центре, где было сразу несколько редакций. Меня встретила пожилая женщина, наверное, уборщица, и в ответ на мой вопрос указала на дверь с матовым стеклом. Я постучал и, дождавшись ответа, вошел.

За одним из двух столов, стоявших напротив друг друга, при свете настольной лампы молодая женщина читала какую-то рукопись с карандашом в руке. Она предложила мне кресло, единственное в этой узкой комнате, заставленной шкафами, доверху забитыми книгами.

Я представился, сообщил, что, вот, мама заболела и прислала со мной обещанную статью.

Молодая женщина оживилась, заулыбалась и стала на все лады расхваливать маму — и какой хороший она специалист, и как хорошо пишет, и как сама она восхищается мамой и старается ей подражать. Вообще-то, как я понял из ее слов, она не архитектор, три года назад закончила филфак, английское отделение, знает и французский, целый год сидела без работы, а потом ее взяли в редакцию, где она просматривает иностранные издания по архитектуре и дизайну, отбирает и переводит нужные статьи, подбирает фотоматериалы, а моя мама очень ей помогла освоиться здесь. В сущности, кроме главного редактора, который занимает, скорее, почетную должность, в журнале всего лишь один штатный редактор-архитектор и еще технический редактор, а основная доля литературно-редакторской работы лежит на ее плечах. Вот и сейчас она осталась немного поработать. А не хочу ли я кофе? Не хочу?.. Ну уж нет! Тетя Радка! — встав со стула, она открыла дверь и крикнула куда-то в глубину коридора: Сделай нам кофе!.. Мы поболтали еще немного, тетя Радка принесла нам по чашечке кофе, потом закурили (к тому времени я понемногу стал покуривать).

Так мы сидели в полутемной комнате, при свете настольной лампы, день на улице уже отшумел, мы разговорились (я даже оживился), и я чувствовал, как постепенно меня охватывает уже знакомое мне волшебство влюбленности — всегда, как кажется, такой понятной и всегда иной.

Я уже заметил, что моя собеседница — удивительно красивая женщина с восхитительной фигурой, что она умна, остроумна и образованна, утонченно элегантна даже в своем будничном рабочем наряде, что, кроме красоты и ума, обладает и редким человеческим обаянием. Чтобы выпутаться из волшебства ее чар, я решил встать и уйти, но все тянул и тянул, пока, наконец, почти отчаянным усилием воли не заставил себя подняться и произнести:

— Ну, мне пора, я и так вас задержал.

— Нет, нет, было очень приятно, — и, глянув на свои изящные часики, она добавила. — Мне тоже пора уходить.

Как настоящий кавалер я помог ей надеть элегантный темный плащ, впервые почувствовав аромат ее дорогих духов и запах волос, и мы вышли.

Я проводил ее до самого дома — красивого белого здания в одном из самых зеленых кварталов города, галантно поцеловал на прощание руку (боюсь, что этот жест показался ей комически-старомодным). Потом, в приподнятом настроении я шел домой, долго блуждая по мокрым улицам, и чувствовал, что со мной случилось что-то очень хорошее, еще не понимая, что именно.

На следующий день мама снова попросила меня зайти в редакцию — ей позвонили, чтобы она прислала фотоиллюстрации к своей статье.

На этот раз, уже нарочно, я пошел туда попозже в надежде застать ее одну. Она действительно была одна, сидела за рукописью под настольной лампой, но уже в другом, более элегантном вечернем туалете. Мы снова пили кофе и много разговаривали, правда, уже не в редакции, а в соседнем кафе. Говорила в основном она — о современной архитектуре, о маминой статье (которая была посвящена новой книге Паоло Портогези). Потом я снова проводил ее домой, обещав как-нибудь на днях позвонить (она дала мне свою визитку).

Конечно, не вытерпел и позвонил ей уже на следующий день, вечером, чуть позже времени моих визитов в редакцию. Она уже была дома (значит, подумал я, ждала меня!) Договорились встретиться в том же кафе, что и вчера. На это раз и я приложил определенные усилия (что вообще-то мне не очень свойственно), чтобы и выглядеть элегантно, и чтобы мама не заметила, как я прихорашиваюсь.

Мы встретились, и я уже знал, что люблю и хочу ее. Знал, что и она хочет этого, хотя мы и словом об этом не обмолвились. Как обычно, я проводил ее, и на этот раз она пригласила меня к себе.

Просторная, шикарная квартира была полна всевозможными, явно дорогими иностранными домашними приборами и приспособлениями. Роскошная мебель, экзотические, со вкусом подобранные и расставленные сувениры, несколько прекрасных картин лучших современных художников. Самых-самых. Этот дом сильно отличался от примитивной роскоши нашей «элиты» или, возможно, демонстрировал какую-то новую ступень ее эволюции. Я уже знал, кто ее муж — известный режиссер-документалист, который главным образом пребывает на съемках за границей, где был и сейчас, уже давно и еще надолго. Она сказала о нем вскользь, лишь позже постепенно я узнал о нем и множество других подробностей. Что он старше ее на пятнадцать лет, но моложавый и красивый, спортивного типа, по общему мнению, талантливый режиссер, любимец женщин, т. е. немного плейбой, авантюрист — словом, светский лев, идеальный по всем статьям муж, красивый, известный, богатый, и стариком ведь не назовешь, словом, мужчина что надо, в расцвете сил. Но любила ли она его? Наверное, раз вышла замуж, женщина ее типа вряд ли сделала бы это только по расчету. Но продолжала ли его любить, была ли счастлива с ним? И что для нее я? Легкомысленный флирт с мужчиной моложе ее? Очередная сексуальная авантюра в отсутствие супруга? Или любовь, которой ждала ее душа?