В душной ночи звезда (СИ)

- Это Анна идёт! - хохоча, угадал старший из братьев, Егор. - Возьми в руки два ведёрка: девчонки на ней висят, Лизаветка и Катеринка!

Второй сын Кондрата, Иванька, смеялся громче всех, но внезапно щутил горечь: оказывается, не только он видел, как стройна Анна, как высоки её крепкие груди, как плавно идёт она - словно лебедь белая плывёт...

***

К Марье, хозяйке Кондрата, прибежала тёзка, соседская Марусечка. Просила отпустить Ульянку с девушками в лес. Осень задержалась тёплая, в сыром бору до сих пор лезли из-под опавшей листвы грибы.

Марусечка лопотала:

- Мы недалеко, вернёмся засветло! Люди говорили, что в Старой дубраве на пригорках полно сейчас боровичков. Наберём по корзинке, и прибежим обратно!

- Смотрите, девоньки, поздно надумались. Пока выберетесь, пока дойдёте, сейчас день короткий, не спознитесь, - отвечала Марья.

- А ваши парни по грибы с нами не хотят? - спрашивала Марусечка, округлив и глаза, и пухлый ротик.

Марья у печи незаметно улыбнулась.

Марусечке зимой исполнится четырнадцать, и ранняя девка влюбилась по уши в её сына. И это бы ещё полбеды, но, похоже, Марусечке нравятся все трое. Никак девица не решила - кто из братьев ей милее?

Марья и Кондрат уже не раз пересмеивались, обсуждая, о ком вздыхает молодая соседушка?

- А ты, мать, наблюдай за парнями: не может быть такого, что все ей одинаковы: кто-то больше по сердцу, того и зацепит. А я на Марусе любого женю хоть сейчас.

- Ну-ну, - отвечала Марья, - ты так говоришь, потому что девка молода, отец замуж её ещё года три не пустит. И ты наших соколов от себя отпускать не хочешь. А Егора пора отделять: совсем взрослый, по девкам, наверное, тоскует, а ты его возле себя день-деньской держишь, и осмотреться по сторонам ему некогда.

Кондрат молчал: сыновей отделять не хотелось. Он ещё никак не мог смириться с мыслью, что парни заживут своими семьями. Но Марусечка действительно девка подходящая: редкостная девка. Она одна дочка у старого Тараса-кожевника. Сыновья Тараса - взрослые мужики, и у них дети почти в таком же возрасте, как Марусечка. Эта девонька - позднее дитя, последнее, и потому самое любимое. К тому же Марусечка удалась в отца, все крошки подобрала. Девка круглолицая, с зелёными глазами, с пухлыми яркими губами, а уж как ростом высока - может, не выше Кондратовых хлопцев, но и не ниже. Она всегда была наголову выше всех сверстников, потому и стали звать эту крупную, большую девчонку, поворачивавшуюся среди ребячьей мелочи, для смеха мелким именем - Марусечка. Красивая, здоровая будет баба. Не удивительно, что старик души не чает в своей доченьке, наряжает, потакает ей во всём. Тарас ещё бы долго думал да прикидывал, отдавать ли свою королевну в семью Кондрата-сницера, но если Марусечка выберет Егора ли, Ивана, или Василя - то никуда отец не денется: Марусечка настоит на своём.

***

- Иванечка! - шептали Марусины губы.

И всякий раз она бежала к воротам, чтобы как будто невзначай оказаться перед глазами своего милого...

***

Окольной дорогой, той, что плавно огибает предместье, отделяя людские огороды от луга, кто-то мчится, торопится, врезаясь в осенние сумерки, нахлёстывая быстроногого жеребца.

Вдоль серых плетней и строгих хат под насупленными соломенными крышами стучат по земле резвые копыта вороного коня. Мальчишки, заигравшиеся допоздна в лапту, замерли, смотрят всаднику вслед: что за человек спешит объехать стороной город?

Прочь, подальше от города, в сторону Белого ручья, оскользаясь на грязной колее, летел не оседланный конь. На нём, крепко вцепившись в гриву, сидел ловкий всадник, небольшой ростом, подвижный и гибкий. Всадник поворачивал назад смуглое лицо, и, крепко сжав твёрдые губы, погонял мчавшегося во всю прыть коня.

Скоро ночь накроет всадника спасительной темнотой, а над Белым ручьём всегда стелется густой туман. Только бы успеть, въехать в белое марево, спутать след, и снова вылететь на большую дорогу, и скакать, скакать в дальние дали!

Вот и гостинец.

Но наперерез выскочили злые кони панских служек. За ними по городской улице быстро перебирают-барабанят по деревянному настилу, прогрузшему в землю, копыта ещё четырёх лошадей, - видно, несколько мещан, из тех, кто помоложе и яростнее, присоединились к погоне.

Прыткий всадник ударил вороного в бока.

Повернув лицо в сторону ворот, не крикнул - взвизгнул по-татарски, словно невидимой плетью ударил. Конь под ним сделал отчаянный рывок, лошади панских конюхов, испугавшись резкого окрика, заржали, прижав уши, присели. А вороной пролетел вихрем мимо них!

Только не судьба уйти от погони лихому всаднику.

Навстречу в серых сумерках по мосту через ручей шла отбившаяся от стада корова, а рядом, ругая на чём свет непослушную глупую говяду, тащился усталый и голодный пастушок.

- Подвинься, рогуля, не видишь - человек на коне летит сюда! - сказал пастушок, перетянув корову лозиной, и, испугавшись чересчур стремительного всадника, прытко соскочил с моста. Но корова решила остаться, и даже развернулась поперёк, справедливо считая, что никак не помешает полёту человека и лошади.

Только зря так думала корова. Вороной конь выскочил на неё из тумана,

испуганно заржал, поднялся на дыбы, страшно махая копытами перед рогатой мордой, а ловкий всадник, не удержавшись без седла и стремян, - вот правду сказал пастушок! - полетел под мост.

Тут же из сумерек показались несколько верховых. Увидали, что беглец лежит на земле, страшно распластавшись, раскинув руки; подхватили его, перемазанного в грязи, перевалили через спину коня и, связав верёвкой, и повезли обратно в город.

...На закат от города, на холме за Ракитным оврагом, горели огни цыганских костров. В небе сквозь рыхлое рядно облаков проявлялись первые звёзды. Одинокий голос тянул грустную песню о верном друге - вольном ветре, и глубоким низким звуком подвывала певцу гуда*.

Старая цыганка, вдруг вздрогнув, как от ночного холода, поднялась от костра и пошла к рома Матвею: сказать ему что-то очень важное...

***

...Анна Берёзкова убиралась после ужина в полутьме опустевшей светлицы.

Остановилась, замерла, положа руку на грудь. В сердце опять непокой!

Анна растревожилась, беспомощно оглянулась, напрасно выискивая кого-то в зыбком свете лучины. "Где он? Что с ним? Что так плохо? Страшно, страшно мне снова!" - про себя повторяла Анна. Ульянка, заметив её испуг, подскочила, раскинула перед ней руки и зашептала слова, какие только могла придумать, чтобы успокоить. Знала, что Анну нельзя трогать - она пугается прикосновений. Ульянка перекрестила её несколько раз, заставила выпить водицы, а подошедшая Марья, видя такое дело, полезла по полкам - разыскивать отложенный было узелок с валерьяновым корнем.

Анна плакала, закусив край вышитого пояска: только бы не разжать губы, только не заголосить! Мысленно звала, просила его не оставлять её одну, и тревожные предчувствия рвали ей сердце.

Бод услышал Анну.

Он почувствовал страх и мольбу, к нему обращённую, и, не зная, не представляя, что могло случиться с любимой в родном доме, стал суматошно собираться. Выскочив, как из огня, за порог, в непроглядную ночь, тут же вернулся в дом, нащупал в темноте флягу с водой из волшебного ручья, сунул за пазуху и, на ходу запахивая зипун, рванул веснички, побежал, выбирая короткий путь.

Подбежал к ограде в месте, знакомом каждому горожанину: в конце тупика между огородами и пустующими плацами, в высоком частоколе, окружавшем плотным кольцом речицкий посад, оставлен был перелаз, забитый шершавыми дылями на высоту чуть больше сажени. Молодые ребята часто сокращали путь, взбираясь на ограду в этом месте. Бод слышал мужские голоса, и топот с той стороны, и собачий лай: за городской стеной что-то происходило!