Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Мы вернулись в камеру, где оставшийся день и следующая ночь прошли для меня так же, как и вчера.

Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущего, за исключением того, что была суббота и не было слышно голоса дежурного, заказывавшего на суды. Так же Сергеем был получен сахар и наведён порядок в камере. В этот раз я воспользовался нарой Володи и проспал до двенадцати часов. Араб предложил мне спагетти, и в этот раз я не отказался. Араб ел один раз в день. Он дал мне и свой литряк, а кипятильником поделился Александр. Спагетти в передачах, как и другие сыпучие продукты, подлежащие варке, не пропускали, и Араб привёз их из РОВД. Когда я сварил макароны и хотел было достать кипятильник из кружки, Саша удержал мою руку.

— Смотри, — с серьёзным лицом сказал он.

И, достав кипятильник, с шипением опустил его в кружку.

— Понял? Не спеши, дай остыть!

Я с таким же серьёзным лицом сказал, что понял, и поблагодарил за консультацию.

То, что я в камере находился седьмым, уже не раздражало, а даже подзадоривало сокамерников. От Студента вовсю сыпались обвинения в адрес мусорóв и их муток. Он говорил, что такого, чтобы дежурные вот так морозились, а óпер третьи сутки не подходил к камере, не просто не видел, а даже не слышал о таком!

На следующий день я, как и в предыдущий, сходил с ребятами на прогулку. А до этого два дня подряд вынужденно пропустил прогулки по причине вывода меня на снятие отпечатков пальцев и фотографирование.

Прогульщиком был высоченный молодой прапорщик по прозвищу дядя Стёпа. Дворики для прогулки были на крыше тюрьмы, и туда вела в противоположном конце коридора бетонная лестница, которая соединяла все этажи. Дворики были разных размеров — от небольшого (1,5 на 3 метра) до 5 на 10 метров (в которых гуляли камеры на 50 человек). Дворик был с бетонным полом, набросанным на стены мелкой крошкой цементом и решёткой с сеткой-рабицей над головой. На перегородках находились выходы отдушин из канализационных труб, поэтому в воздухе стоял стойкий запах канализации.

— Чтобы попасть в большой дворик, нужно заранее договориться и дать пачку сигарет, — сказал Студент.

В этот раз меня и Студента обедом угостил второй парень, которого тоже звали Сергеем. Он был маленького роста, с округлыми чертами лица и гладкой кожей. А поскольку в камере было два Сергея, этого Студент называл наркоманом. Хотя тот, как он сам говорил, никогда не принимал наркотики. Просто организовал в Киеве небольшую дилерскую сеть по продаже героина. И несколько дилеров, которых он взял на работу, оказались «закамуфлированными» милиционерами — и сейчас те и другие в суде давали показания против него.

Вечером, часов в шесть, к кормушке (окошко с дверцей в двери камеры для выдачи пищи) кто-то подошёл (на лето кормушки в дверях оставляли открытыми по причине духоты в камерах и неодиночных случаев сердечных приступов с летальным исходом из-за этого; кормушка оставлялась открытой и завешивалась нарезанным снизу вверх полосками полиэтиленовым пакетом). Подошедший слегка побарабанил пальцами по двери. Александр, подскочив с нары, сказал мне отойти подальше от двери и, повернувшись спиной к камере и нагнувшись, засунул в кормушку голову. В таком положении он оставался несколько минут, разговаривая с подошедшим. Но о чём они говорили, слышно не было. Через некоторое время Александр выпрямился и, просунув обе ладони сквозь полиэтиленовые полоски, отошёл от кормушки. В одной руке у него была пластиковая бутылка, которую он поставил за железную трубу ножки скамейки. Другая его ладонь была полна полиэтиленовых свёрточков, разных по толщине, ширине и длине. Это была тюремная почта — записка, сложенная несколько раз, с подписанной на верхней стороне фамилией или кличкой (погонялом, погремухой) адресата и аккуратно запаянная в прозрачный полиэтилен от кулька или целлофановую сигаретную упаковку, и называемая малявой. Несколько записок Александр оставил себе, остальные раздал сокамерникам. Даже его помощнику (шнырю) Сергею досталась одна. Видимо, так было оговорено: если человек, принёсший записки — сотрудник СИЗО или обслуживающий персонал из заключённых, — не зовёт кого-то лично, то всю почту забирает главный в камере, старожил или тот, с кем не боятся общаться приносящие малявы (их называли «ноги»).

Больше всех записок получил Студент. Остальные по две-три, и каждый углубился в их распечатывание и чтение. Студент весь вечер посвятил написаниям ответов на малявы и запечатыванию их в целлофан при помощи зажигалки.

Записки в основном начинались со слов «Всем привет, дело такого рода, что в хате нет ни курить, ни заварить» и заканчивались словами «если есть, то пиханите». На что в основном отвечалось: «У нас самих голяк, но если что-то будет, то загоним». Такие малявы в основном шли со строгого режима в следственные камеры первоходов, о которых заботились родные (грели). Но бывали записки и от знакомых, суть которых, правда, в основном сводилась к тому же самому.

Александр провёл вечер в распивании со своим шнырём Сергеем пластиковой поллитровой бутылки самогона. За день до этого он получил передачу, и сейчас под самогонку у него на фанере импровизированного стола были сало и колбаса, нарезанные тонкими кусочками. Он не отказывал Сергею ни в колбасе, ни в сале, но тот угощался очень осторожно. Потом Александр включил телевизор. Я первый раз за почти четыре месяца увидел светящийся экран! Какие каналы смотреть, Александр выбирал сам. Сначала он посмотрел новости, потом какой-то фильм. Затем выключил телевизор и лёг спать. Перед тем, как задвинуть шторку, он сказал Сергею, своему помощнику, чтобы тот с утра наготовил бутербродов и заварил в пластиковую бутылку чай: Александр с утра ехал на суд.

Утро следующего дня — понедельника — началось обычно. Всё шло согласно режиму и распорядку дня: завтрак, обед, ужин, вывод на прогулку, баня, отправка в суды и другое. На обязанности подследственных, подъём, отбой, дежурство по камере ни контролёры, ни арестованные внимания не обращали. СИЗО-13 считалось «чёрной» тюрьмой. С другой стороны, подследственные, находившиеся в камере, ещё не были признаны виновными.

Примерно в пять часов утра раздали сахар, и Александра заказали на суд. Он находился в тюрьме уже пять лет, считался «тяжеловесом», обвинялся в членстве в рокитнянской преступной группировке и в соучастии в убийстве милиционера и, казалось, этим гордился. У него в ближайшее время должен был быть приговор. И он говорил, что уйдёт из зала суда, потому что так считает его адвокат.

Примерно в полшестого Александра забрали на суд. Вместе с ним заказали и Араба. У того тоже мог быть приговор, и он ушёл из камеры с вещами. «Тяжеловесы» обычно знали, в какой день будет приговор. Их конвейер двигался медленным и размеренным шагом. Иногда на судебный процесс уходило до семи лет. Легкостатейщикам и особенно по 229-й статье (наркотики) могли огласить приговор в тот же день, после прений и последнего слова. Иногда одновременно по нескольким разным делам в одной клетке в зале судебного заседания. Поэтому вещи из следственных камер они забирали с собой, поскольку после решения суда сразу попадали в «осуждёнку». Оттуда они могли либо обжаловать приговор, либо не обжаловать, либо обжаловать уже на лагере. После того, как Араба и Александра увезли на суд, в камере, считая меня, осталось пять человек, а пространства, казалось, стало в десять раз больше.

День прошёл так же. Я не ждал посещения адвоката. Он посещал меня по средам. И именно по средам брал у начальника следственной группы Штабского разрешение на моё посещение.

Студента звали Славик.

Славик Студент и Сергей Наркоман рассказали о положенных продуктах и предметах в передачах, которые были разрешены один раз в месяц — 30 килограммов продуктов и вещи, — но могла быть передача и на того сокамерника, который не получает передачи. Например, таковым являлся он, Студент. От кого доставлялась передача, значения не имело. Правда, при получении нужно было знать фамилию, имя, отчество и адрес передавшего. Разрешено было всё, что не домашнего приготовления, не в жести, не в стекле и не быстропортящееся. Также были запрещены свежие продукты, требующие термического приготовления, и полуфабрикаты, крупы и макаронные изделия, требующие варки (за исключением гречки и риса в пакетиках). Передача сводилась к любым конфетам, шоколаду, сладостям и сдобе, копчёному мясу, курице, салу и колбасам (за исключением варёной колбасы, сосисок и сарделек), мёду, сливочному и подсолнечному маслу, любым фруктам и овощам, за исключением свежей картошки (можно было только варёную в мундире). И вермишель запаривающаяся, и любые запаривающиеся каши, и сухая картошка, сухое молоко, сухофрукты и соль. Ещё можно было сухие супы, приправы и куриные кубики, за исключением молотого перца. Сгущённое и варёное сгущённое молоко — только в пластиковой таре. Рыбные, молочные продукты и яйца были запрещены. Какао, кисель, чай и кофе было можно. Сигареты с фильтром также были разрешены, как и любые сигареты, за исключением папирос. Вместо зажигалок — спички. Медицинская передача — только через медсанчасть. Нижнее бельё и одежда — без ограничений в количестве, как и обувь, но только без супинаторов. Одеяло и постельное бельё — пожалуйста, за исключением пуховых и синтепоновых подушек, поскольку подушки и матрасы выдавались администрацией. Другие отбирались, но у некоторых всё же присутствовали. Предметы личной гигиены (любые), банные принадлежности, стиральный порошок, пластиковые вёдра и тазики, любые миски и чашки, кроме фарфора и стекла. Кухонная посуда, за исключением железных ножей, ложек, вилок и кастрюль. Но вся эта неположенная посуда в следственных камерах присутствовала без ограничений и стояла, если у кого-то была, на виду, за исключением самодельных ножей, «заточек» из сапожных супинаторов или полосок жести, которые клались в определённом месте, например, под клеёнку на столе, и бригадой шмонщиков (тех же самых, что и на приёмке) не трогались.