Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Я стоял в проходе с пакетом в руке и матрасом перед собой (даже скорее с подматрасником, немного набитым ватой), замотанной в него такой же подушкой, старым армейским синим одеялом и двумя серыми простынями и наволочкой, глядя по сторонам и перед собой.

Был уже явно поздний вечер, и люди, находившиеся в камере, спали. Однако после того, как дверь открылась и закрылась, очень медленно в камере стало происходить оживление. На верхней левой наре из-под одеяла высунулась голова. На двух нижних, ближних ко мне, отодвинулись шторки, и с двух сторон на меня смотрели два заспанных лица. Потом отодвинулась шторка на правой нижней наре у окна. Из-за шторки появилось большое, широкое, с обвисшими щеками и толстыми губами лицо с редкими чёрными волосами, грушевидным носом и мешками под глазами. Это был мужчина лет пятидесяти. Он с трудом пытался сесть. Ему мешал огромный шаровидный живот, выдувавшийся из-под белого нижнего белья или пижамы. Все молчали.

— Ложи матрас на пол, — прохрипел он, — и садись вон туда, на край лавочки.

Я сразу подумал, что это, вероятно, пахан, и сделал, как он мне сказал.

— Откуда ты? — прохрипел тот же голос.

Я сказал, что меня привезли с ИВС.

— А сколько ты там был?

Я сказал, что больше трёх месяцев.

— А что у тебя за статья?

Я назвал те, которые помнил.

— А чего сюда? Ты мент?

— Нет, — ответил я.

— А может быть ты адвокат?

— Нет, — сказал я.

— Ну ладно, — сказал хриплый голос, — поговорим об этом позже. Мы менты, и, хотя мы мусорá, но в тюрьме мы живём по тюремным законам и по понятиям, хотя они у нас немного свои.

— Поэтому запомни, — продолжил другой, значительно моложе и намного менее упитанный человек, — газетка на решётке лампочки называется тучкой, большая ложка — веслом, маленькая кружка — малышкой. И не называй по-другому, чтобы мы к этому не возвращались. Идёшь в туалет — зажигаешь фитиль, садишься на парашу, включаешь воду и говоришь «не ешьте».

— Ладно, потом об этом расскажешь, — вмешался хриплый голос, — и всё-таки: почему же тебя сюда посадили? Ты директор фирмы?

— Да, — сказал я.

— Юридической?

— Нет!

— А какой?

— «Топ-Сервис».

— А зовут тебя как?

Я сказал, что Игорь.

— А фамилия твоя Шагин?

— Да, — ответил я.

— Так, быстро! Ты давай полезай на верхнюю нару, — сказал он тому, кто спал напротив него, — а ты, Море, давай быстро вари чай!

— Спасибо, — сказал я, — можно, я сразу лягу спать?

— Как скажешь, — сказал Сергей (так звали этого тучного человека с хриплым голосом).

Мы попили чаю. Сергей оказался бывшим прокурором одного из районов Киева, отсидевшим в лагере уже пять лет и приехавшим на пересмотр дела.

«Море» (он служил на море) — двадцатидвухлетний парень — был бывшим таможенником. Двое других ребят — один постарше, другой помладше — были следователем и ППС-ником. Я сказал спасибо за чай, застелил верхнюю нару и лёг спать.

— Завтра я всё выясню, почему тебя сюда посадили, — сказал Сергей.

На следующее утро я проснулся от передвижения по камере. Сергей-прокурор и двое тех, что помладше, среднего роста, ещё спали. Море сказал мне шёпотом «доброе утро». Я ответил ему и добавил, что у меня есть мёд и нет кружки. Море сказал, что мёд пригодится, а кружку он мне уступит свою. Набрал в «тромбон» («литряк» — литровую железную кружку) воды и опустил в неё кипятильник.

— Как тебе в тюрьме? — спросил Море.

Я сказал, что у них тут нормально.

Пока закипал литряк, проснулся Сергей. Море и ему предложил чай.

— Как спалось? — спросил Сергей.

Я сказал, что первый раз за три месяца выспался. Ребята имели представление об ИВС. Но каждый из них находился там не более двух недель.

Через некоторое время проснулись и другие два соседа. Сергей включил телевизор. Море сказал, что у них курят у двери, так как Сергей и двое других ребят (Море перечислил их имена) не курят. В СИЗО можно было сигареты с фильтром, и Море угостил меня одной. Однако попить чаю мне не удалось.

Дежурный постучал ключом по двери и сказал:

— Шагин, с вещами!

— С вещами? — переспросил удивлённо Сергей.

— С вещами! — повторил дежурный.

Едва я успел свернуть скатку (матрас) и попрощаться с ребятами, как дверь в камеру открылась.

— Ещё увидимся, — сказал мне Сергей.

И я вышел на коридор.

Передо мной было большое окно. Было раннее летнее утро, и первые солнечные лучи падали во двор тюрьмы. Я держал перед собой скатку, а на запястье висел полиэтиленовый пакет, в котором были комплект сменного белья, мыло, зубная паста и зубная щётка. Мёд я оставил Морю.

Я уже приготовился следовать за дежурным, даже не пытаясь строить предположения, где окажусь на этот раз. Однако дежурный, закрыв ключом 335-ю камеру, подошёл к соседней двери, на которой было натрафаречено «336», отодвинул засов и открыл дверь ключом. Она отворилась, и я зашёл в камеру. Она была аналогична предыдущей. Там было шесть человек, трое из которых уже проснулись и устремили на меня свои взгляды. С левой нижней, находящейся за столом нары поднялся молодой парень. Высокий, здоровый, но немного нескладный в пропорциях. Его плечи казались вровень с шириной таза из-за практически отсутствующей талии. А руки и ноги по длине и толщине непропорциональны длине и толщине его тела с выдающимся вперёд небольшим животом и слегка впалой грудью. У него была большая, непропорциональная плечам голова с короткими тёмными волосами и немного раскосыми глазами.

— Ну заходи, — сказал он, покачивая головой и смотря на меня с высоты почти двухметрового роста, не дожидаясь, пока я поздороваюсь.

Я положил скатку на пол и некоторое время оставался стоять в нерешительности. В камере была явно недружелюбная обстановка — если не по отношению ко мне, то между собой. Лица других проснувшихся сокамерников были насупившиеся, а взгляды — хмурые.

— Откуда ты приехал? — спросил сидевший на правой ближней ко мне нижней наре светловолосый парень.

Я ответил, что с ИВС.

— Что ты пиздишь! — сказал он.

— Да нет, — ответил я, — с ИВС.

— Я же вижу, что у тебя скатка заправлена, — стал он повышать на меня голос.

Я ответил, что приехал вчера вечером с ИВС, а сегодня меня сюда перевели из соседней камеры, понимая, что теперь и я попал в курино-агентские дела.

— А почему ты сразу не сказал, что приехал из соседней камеры? — продолжил наседать на меня светловолосый парень.

Я ответил, что вопрос был, откуда я приехал, а не откуда меня перевели.

— Я спросил, откуда тебя перевели! — не отступал светловолосый.

— Ты спросил, откуда он приехал! — встал на мою сторону высокий неказистый человек с раскосыми глазами.

Подойдя ближе, он протянул вперёд руку, представившись Студентом. И добавил, что тут приезжают из камер, а не переводят, и что если я первый раз, то мог этого и не знать.

— Ты был в триста тридцать пятой? — снова переспросил светловолосый парень.

— Да, ровно одну ночь, — снова ответил я, рассказав историю при выдаче мне скатки об объявлении при всех, что я определён в милицейскую камеру.

— И что, с утра прямо сюда?

— Да, — ещё раз сказал я.

— Ни хуя себе мутят мусорá! — сказал Студент.

— А какая у тебя статья? — продолжил меня расспрашивать светловолосый.

Его звали Саша. Я перечислил те статьи, которые помнил.

— Что-то ты на бандита не похож, — сказал Саша.

— Я и не говорил, что я бандит. Я и следователю говорю, что я потерпевший, — честно сказал я.

Александр промолчал — либо приняв сказанное мною за неудачную шутку, либо подумав, что, так далеко отступая, где потерпевший и обиженный — почти одно и то же, теперь я на него нападаю за слова «не похож на бандита». А дальше может быть уже для него неприятный разговор.

Я оставался сидеть на краю лавочки напротив Сашиной нары, а Саша удалился за шторку, на своё место. Парни с верхних нар разглядывали меня с любопытством. По их местонахождению и поведению было очевидно, что их статус был ниже. Они, спускаясь с нар, быстро управлялись со своими потребностями и делами и снова запрыгивали «на пальму». С дальней правой верхней нары быстро спустился молодой смуглый парень — по внешнему виду араб. Он протянул мне руку и назвал своё имя, которое я ни с первого, ни с последующих двух раз не запомнил. Он был невысокого роста, худенький, опрятной наружности и с открытой улыбкой. Его русский язык был на уровне студента-иностранца, а статья, по которой он находился, была 229 (наркотики). И мне сначала показалось, что я встретил тут первое по-настоящему дружелюбное лицо. Однако, скорее всего, со стороны араба это был просто знак признания сильного. А его дружелюбным видом были высказаны поддержка и уважение — возможно, неискренние, но могущие стать в будущем залогом его безопасности в тюрьме.