Двое против всех (СИ)

Пэм взяла дополнительные часы на подработку. Это было трудно - всегда находился кто-то, нуждающийся в деньгах, но начальник смены пошел ей навстречу. Четырнадцать-пятнадцать часов на работе ежедневно, двенадцать - швеей, потом - клинером "пока все не уберешь". Памела понимала,: долго не продержится, но все же надеялась: вдруг?.. Урывала время, ходила на курсы повышения квалификации, почти не спала и не ела, стала похожа на высохшее дерево, плакала от отчаяния над приходящими счетами.

Все закончилось через полгода. Рекс не пришел из школы. А когда мать примчалась туда после работы, социальный педагог сообщила ей, что "ребенок изъят на попечение корпорации ввиду неблагоприятной финансовой обстановки в семье". Им даже не дали проститься! Конечно, Пэм сообщили контактную информацию, в конце концов, ребенка ведь у нее не украли, о нем решили позаботиться...

Остаток ночи Пэм прорыдала - интернат, куда распределили Рекса, находился в десяти часах езды на монорельсе. Памела работала пятнадцать часов ежедневно. У нее не было даже призрачного шанса увидеть сына. Съездить к нему, повидаться и вернуться - истратить сутки. Сутки! У нее же от смены до смены было всего несколько часов. И километровые счета, которые следовало погасить до начисления пени.

Мать и сын не виделись два года. Раз в месяц Пэм кое-как наскребала денег на короткие сеансы голосвязи - это все, что они могли себе позволить.

Но через два года лишений и отказа себе буквально во всем Памела погасила кредит за лечение мужа и невероятными ухищрениями смогла накопить денег на дорогу, на сутки отпуска и даже на несколько упаковок печенья.

Получила пропуск через все необходимые КПП и поехала - измотанная, истосковавшаяся, испуганная женщина, никогда прежде не покидавшая не то что своего сектора - своего рабочего квартала. Пэм едва не заблудилась на вокзале, потом так боялась проехать нужную остановку, что вышла раньше и долго плутала в поисках интерната. А когда нашла, никак не решалась зайти - там все было так строго! Охрана, КПП, высокий забор. И после, в комнате для свиданий она ждала сына, до смерти боясь, что ее прогонят или скажут, что Рекса нет, что он на занятиях и не сможет к ней выйти.

Страхи оказались напрасными. Сын появился уже через четверть часа. Такой чужой и непривычный в мешковатой интернатской форме. Похудевший, вытянувшийся, угловатый... Он оказался всего на голову ниже матери. Она плакала, пихала ему в руки печенье, одновременно пытаясь обнять. Памеле казалось, будто ей от сердца отрывают куски и заталкивают в горло - боль в груди была адская, а воздух застревал в гортани. Пэм до сих пор с невероятной тоской вспоминала ту встречу, во время которой она потратила на слезы и объятия больше времени, чем на разговоры.

Потом всё более или менее вошло в колею, у Памелы появился смысл жизни. Полгода она копила деньги, чтобы взять сутки (иногда даже двое!) отпуска и уехать к сыну. Это были очень счастливые дни...

Но потом Рексу исполнилось восемнадцать, и он внезапно оказался очень похож на отца - тот же взгляд, та же улыбка, то же несгибаемое упрямство. Из интерната он отправился на военные курсы и уехал еще дальше. Так далеко, что Пэм, хоть год она копи, не могла туда добраться. Впрочем, она была счастлива надеждой: у сына всё сложится лучше, чем у родителей.

Первой весточкой об этих замечательных переменах стал коммуникатор, который однажды принес курьер. Недорогой, явно купленный с рук аппарат, простенький и пошарпанный, но ее! Да еще и с несколькими кредами на счету. Пэм долго осваивала мудреную технику, сверяясь с приложенной инструкцией, однако пару раз всё равно нажала куда-то не туда и страшно испугалась, думая, что сломала. Потом разобралась. Коммуникатор она хранила дома, спрятав за спинку дивана. Комм был самой ценной вещью Памелы, причем не столько даже потому, что дороже у нее, действительно, ничего не было, сколько потому, что вечерами на этот коммуникатор звонил сын. И Пэм могла с ним разговаривать. Долго! Иногда чуть не четверть часа. Как она была счастлива... казалось, счастливее стать уже нельзя.

Пэм ошиблась. Она вообще была никудышным прогнозистом. Три года назад Рекс приехал домой. Пэм переживала очередной тоскливый вечер, когда в дверь постучали, и на пороге стоял ее сын. Ее взрослый, такой красивый, похожий на отца сын.

Следующие пять дней Памела жила в раю. Эти дни она вспоминала каждый вечер. Рекс принес огромную сумку еды, еды, а не сублиматов! Он настоял, чтобы Пэм взяла отпуск на пять дней, и оплатил его, он водил ее в магазин, купил ей новую одежду, они даже ходили в ресторан!

Сперва Пэм напугалась - откуда у него столько денег? Потом успокоилась - от сына исходила непоколебимая уверенность в себе и в том, что он делает. К тому же, это ведь был ее Рекс. Памела знала: он никогда не сделает ничего плохого. Он очень хороший мальчик. Она так ему и сказала. Он рассмеялся: "Где-то я уже такое слышал". Он вообще очень изменился, но мать видела, что эти перемены к лучшему: он стал не такой застенчивый и замкнутый, на него засматривались девушки, а главное - он выглядел счастливым. Задумчивым, но счастливым. Пэм никогда не чувствовала себя настолько гордой.

Уезжая, сын оставил ей денег. Она даже не знала, сколько их там, на карточке, догадывалась только, что много. На них можно было снять жилье получше, можно было купить хорошей еды... Рекс так и велел поступить, и мать даже покивала, соглашаясь и плача от благодарности. Но когда сын уехал, тут же спрятала карточку за спинку дивана - к коммуникатору, о существовании которого до сих пор никто не знал, даже подруги на работе.

Пэм привыкла к своей тесной комнатушке, в которой прожила всю жизнь, привыкла к сублиматам, она вообще не понимала, как можно тратить огромные деньги на еду, пусть даже и такую вкусную. А самое главное, Пэм привыкла работать. Двенадцать часов в день ежедневно. Потому что после работы Пэм ждало только унылое одиночество - тесная, но при этом слишком большая для одного человека комната, диван, телевизор и тишина. Тишина, с которой она мирилась лишь потому, что иногда ее нарушал негромкий сигнал коммуникатора. Пэм прислушивалась к тишине, ждала. И это ожидание стало частью ее одинокого и уже бессмысленного существования.

Пожилая женщина сорока трех лет от роду, сутуловатая, с натруженными руками, некогда привлекательным, но теперь осунувшимся лицом, с густой сединой в волосах, она казалась себе зыбкой тенью, отголоском жизни, которая лишь промелькнула перед глазами и уже клонилась к закату.

- Пэм? Пэ-э-эм? Ты долго так стоять будешь?

Памела вздрогнула и закрыла дверцу шкафчика.

- А? - обернулась она к уже переодевшейся сослуживице. - Что?

- Чего ты в шкаф таращишься? - спросила Соня - грузная сорокачетырехлетняя коллега Пэм. - Может, пойдешь сегодня со мной? Посидишь, послушаешь Преподобного... Он дело говорит, и на душе легче становится. После него лучше даже, чем после шоу "Корпорация любит нас".

- Нет, - слегка передернулась Памела. - Не хочу.

- Ну и зря, - сказала с упреком Соня. - Всё дом да работа, работа да дом. Даже телевизор не смотришь почти. Потому и такая грустная все время. А надо выходить куда-нибудь.

Памела упрямо повторила:

- Не хочу.

Соня уже года три ходила на проповеди Преподобного Мэддока, который вещал о величии и бессмертии Корпоративного Духа, о его спасительной силе и прочем таком. Собственно, раньше Соня и Пэм дружили, пока увлечение Сони Корпоративным Духом не переросло в религиозный фанатизм - она стала носить с собой просветительские брошюрки с фальшиво улыбающимися людьми на обложках, купила логотип "Виндзора" на цепочке, бормотала молитвы перед началом рабочего дня и после его окончания...

Это было неудивительно: муж Сони погиб четыре года назад на производстве - сорвался со строительных лесов. Соня неделю рыдала навзрыд, но ей так и пришлось отвезти мужа в пункт эвтаназии - денег на лечение у них не было, а единственная выжившая дочь была по производственному распределению направлена куда-то за три сектора и терпела такую же нужду. Она так и не смогла приехать на похороны. Одним словом, Соня была не менее одинока, чем Памела.