Пришелец (СИ)

-- Это-то понятно, не понятно, что за складки. -- Сказала Инга.

-- Складки пространства-времени. -- Пояснила Аля, подходя к столу. -- Как одеяло, если его скомкать, образуется много складок, всё оказывается рядом. Всё понятно. Не понятно другое, где еду взять. Практически. Есть хочется зверски. -- Обратилась она к Маку.

-- Еда, это элементарно. -- Ответил Мак. -- Останови любого андроида и попроси, он принесет.

-- Андроида?

-- У них на лбу красный или зелёный круг, чтобы отличать от человека. Красный -- занят, зелёный -- останавливай. Понятно?

-- Понятно. -- Аля пошла искать свободного андроида. Через пять шагов остановилась и обернулась. -- Кому-нибудь что-нибудь принести? Нет? -- И ушла.

Она чувствовала себя в новом мире легко и свободно, точно родилась здесь.

II

В конце концов, всё это было не важно. Было до того хорошо, что возникало недоверие. Катя несколько раз поднималась из-за стола, трогала руками прозрачные стены, щипала себя, прикрывала один глаз, запускала руку в разноцветный ионный фонтан, чтобы удостовериться, что это не сон, не компьютерная симуляция. Она, кажется, всю жизнь мечтала оказаться именно в таком месте, среди таких людей. Она не могла бы сказать каких таких, но по Маку, по лицам проходящих мимо людей она безошибочно определила, что люди здесь именно такие. Они были необычно, но вместе с тем без вызова и каждый по-своему одеты, имели хорошие умные лица и свободные уверенные манеры. Они не смущались её пристальными взглядами, не лезли с вопросами, они хорошо улыбались и не скрывали доброжелательного интереса к сидящим за столом, по-видимому, догадываясь о том, кто они и с чем связаны эти наряды. Хотелось спросить их, как родных, о чем-нибудь. Особенно умиляло то, что все они были босоноги.

Народу было много, потому что рядом находился центральный Лунный Лифт, но многолюдье не настораживало, как на Земле, когда-то очень давно. Лица были самые разные, и белые, и чёрные, и широкие, и скуластые, и раскосые, озабоченные и хмурые, но было в них что-то общее, успокоительное. В чем тут дело Катя сначала не понимала, а потом ей пришло в голову: было многолюдно, но не было толпы. "Здесь не затопчут". - Подумала Катя и ей вспомнилось:

"...Ладно, подумал он, окунёмся в жизнь. Женька говорит, что в этом городе нельзя заблудиться. Посмотрим.

Эскалатор бесшумно понёс его в недра здания. Кондратьев посмотрел вверх. Над головой была полупрозрачная крыша, на ней лежали тени птерокаров и вертолётов, принадлежащих, видимо, обитателям дома. Кажется, каждая крыша в городе была посадочной площадкой. Кондратьев посмотрел вниз. Там был обширный и светлый вестибюль. Пол вестибюля был гладкий и блестящий, как лёд.

Мимо Кондратьева, дробно стуча каблучками по ступенькам, сбежали две молоденькие девушки. Одна из них -- маленькая, в белой блузе и ярко-синей юбке, -- пробегая, заглянула ему в лицо. У неё был нос в веснушках и чёлка до бровей. Что-то в Кондратьеве поразило её. На мгновение она остановилась и, чтобы не упасть, ухватилась за поручень. Затем она догнала подругу, и они побежали дальше, а внизу, уже в вестибюле, оглянулись обе. "Ну вот, -- уныло подумал Кондратьев, -- начинается! По улицам слона водили".

Он спустился в вестибюль (девушек уже не было), попробовал ногой пол -- не скользит ли. Оказалось -- не скользит. В вестибюле по сторонам двери были огромные окна, и в окна было видно, что на улице очень много зелени. Город тонул в зелени -- это Кондратьев видел, пролетая на птерокаре. Сверху казалось, что зелень заполняет все промежутки между крышами. Кондратьев обошёл вестибюль, постоял перед торшерной вешалкой, на которой висел одинокий сиреневый плащ, осторожно оглянувшись, ощупал материю и направился к двери. На ступеньках крыльца он остановился. Улицы не было.

Прямо от крыльца через густую высокую траву вела утоптанная тропинка. Шагах в десяти она исчезала в зарослях кустарника. За кустарником начинался лес -- высокие прямые сосны вперемежку с приземистыми, видимо очень старыми, дубами. Вправо и влево уходили чистые голубые стены домов.

-- Здорово! -- сказал вслух Кондратьев и потянул носом воздух.

Воздух был очень хороший. Кондратьев заложил руки за спину и решительно двинулся по тропинке. Тропинка вывела его на довольно широкую песчаную дорожку. Кондратьев, поколебавшись, свернул направо. На дорожке было много людей. Он даже напрягся, ожидая, что праправнуки при виде его немедленно прервут разговоры, отвлекутся от своих насущных забот, остановятся и примутся пялить на него глаза. Может быть, будут даже расспрашивать. Но ничего подобного не случилось. Какой-то пожилой праправнук, обгоняя, неловко толкнул его и сказал:

-- Простите, пожалуйста... Нет-нет, это я не тебе.

Кондратьев на всякий случай улыбнулся.

-- Что-нибудь случилось? -- услыхал он слабый женский голос, исходивший, казалось, из недр пожилого правнука.

-- Нет-нет, -- сказал праправнук, доброжелательно кивая Кондратьеву.

-- Я здесь нечаянно толкнул одного молодого человека.

-- А... -- сказал женский голос. -- Тогда слушай дальше. Ванда стала спорить, что хориола лучше пианино, и мы...

Пожилой праправнук удалялся, и женский голос постепенно затих.

"Здорово! -- подумал Кондратьев. -- Это, конечно, радиофон. Только где он у него?"

Праправнуки обгоняли Кондратьева и шли навстречу. Многие улыбались ему, иногда даже кивали. Однако никто не пялил глаз и не лез с расспросами. Правда, некоторое время вокруг Кондратьева описывал сложные траектории какой-то черноглазый юнец -- руки в карманы, -- но в тот самый момент, когда Кондратьев сжалился наконец и решил ему кивнуть, юнец, видимо отчаявшись, отстал. Кондратьев почувствовал себя свободнее и стал присматриваться и прислушиваться.

Праправнуки казались, в общем, самыми обыкновенными людьми. Пожилые и молодые, высокие и маленькие, красивые и некрасивые. Мужчины и женщины. Не было глубоких стариков. Вообще не было дряхлых и болезненных. И не было детей. Впрочем, Кондратьев вспомнил, что все дети сейчас должны находиться в школах-интернатах. И вели себя праправнуки на этой зелёной улице очень спокойно и непринуждённо -- словно принимали у себя дома старых добрых друзей. Нельзя сказать, чтобы все они исходили радостью и счастьем. Кондратьев видел и озабоченные, и усталые, изредка даже просто мрачные лица. Один молодой парень сидел у обочины дорожки среди одуванчиков, срывал их один за другим и свирепо дул на них. Видно было, что мысли его гуляют где-то далеко-далеко, и эти мысли совсем невеселые...

...В городе было тихо. Во всяком случае, не было слышно никаких механических звуков. Кондратьев слышал только голоса да иногда -- откуда-то -- музыку. Ещё шумели кроны деревьев и изредка проносилось мягкое "фр-р-р" пролетающего птерокара. Видимо, воздушный транспорт двигался, как правило, на большой высоте. Одним словом, всё здесь не было совершенно чужим для Кондратьева, хотя и было очень забавно ходить в громадном городе по тропинкам и песчаным дорожкам, задевая одеждой за ветки кустарника. Почти таким же были сто лет назад пригородные парки..."

-- Как хорошо! - Воскликнула Катя и озорно добавила, обращаясь к Маку. -- Ведь половину придумал! Уж больно фантастично и неправдоподобно всё!

-- Поконкретнее, пожалуйста. -- Широко улыбнулся Мак.

Катя задумалась, ничего в голову не приходило. Было легкомысленно и бездумно и хотелось подвергать всё сомнению единственно для того, чтобы снова и снова убеждаться, что всё взаправду, что сомнения разобьются о фантастическую действительность, как хрустальные вазы о бетонную стену.

-- Ведь не всё сходится! -- Порывисто выпалила она. -- И наляпано.

-- Что не сходится? Что наляпано? -- Улыбнулся Мак.

-- Например, -- она пару секунд соображала, -- например, объясни, вы прибыли к нам туда голые, а мы сюда в одежде. Неувязка?