Северный ветер

— Птичка выспалась? — сладко позевывая, Коган заглянул в клетку.

Убедившись, что эльф дышит, он закрыл заслонку. Кормить Хана не стали. Наконец, внизу раздался знакомый скрежет, погрузивший клетку в темноту, и повозка с пленником тронулась.

«Сколько дней ехать до Аверны?» — прикидывал Ханлейт, — «все зависит от того, какой дорогой меня вывезли из Эрендола. Если мы едем к Ракхайну, то вниз по течению реки путь короче, дней семь-восемь, а если по главному Авернскому тракту, то и все три недели. По полям и проселкам я бы добрался верхом быстрее, но повозке по целине не проехать. Неужели — все же главная дорога?»

Ответ на свой вопрос он получил в конце бесконечно-длинного дня в темноте.

— Сир Коган, поворачиваем к пристани?

— Нет. Мэтр предупреждал, что Ракхайн нынче опасен. Лично я свою душу от скверны поберегу. По главному тракту двинем, будь он неладен!

Повозка, замешкавшись было, двинулась дальше. Хан лег на пол, раскинув руки в стороны — можно и так, если клетку будет бросать из стороны в сторону, то он успеет вовремя упереться в стены и не разбить лицо.

«Я сам во всем виноват», — думал Хан, — «я берег свою вымышленную „честь“, как скряга бережет деньги, пряча их под матрасом и боясь потратить. Я перестал быть Хранителем, но кем я стал? Разбойником. Это ли достойная замена службе ордену? Будь я хоть трижды несогласен с политикой Императора и гадкой ролью наемных убийц, которую взяли на себя Хранители, я сделал хоть что-либо, чтобы изменить порядок вещей? Ничего, хотя у меня был шанс! Почему я не убежал с Моргватом в ту ночь, когда мы подменили сферу?! Мне потребовалось восемь лет, чтобы оценить поступок архонта. Отдать свой меч! Вот где настоящая преданность стране и своему предназначению! А за что боролся Гервант? За возможность набить себе брюхо. Мы оба, и я, и нелюдь, считали себя жертвами, а саму жизнь — несправедливой мачехой, и забирали все, что могли утащить, считая, что имеем на это право. Мы были ничем не лучше легионеров или карателей, — также грабили и убивали тех, кто слабее. И вся братия Герванта понесла заслуженное наказание — кто-то раньше, кто-то позже, а теперь — моя очередь, я — последний. И моя кара будет самой жестокой, потому, что я хуже их всех, вместе взятых: я понимал, что творил, но был настойчив в своей ненависти к миру и в злости на себя самого».

Те силы, что с рожденья мертво спали

В оковах верности святой архонтской стали,

Услышав зов запретный, пробудятся.

Им будет ведом страх и похоть, пожаров дым и вонь гниющей плоти

Бездушных тел, что скверне подчинились.

Накроет мир пороков покрывало,

Огонь мечей померкнет, словно не бывал он.

Строки пророчества святого Ариеса… «Один меч архонта погас благодаря моей глупости, а его хозяин затерялся на просторах Эймара. Пока Моргват жив, но что он может без своего оружия? Благодаря таким, как я или Гервант, сбываются самые страшные предсказания: мы способны на многое, но тратим силы понапрасну и гибнем также бездарно, как жили».

— Почему молчишь, эльф? — громко спросил Коган, прерывая раздумья Ханлейта, — уговор помнишь? Я хочу песню. На харматанском. Ну?

В стенку забарабанили.

— Уснул что ли? Впереди деревня, надо бы нам крысу.

«Зачем ему крыса? Это в тюрьме подсаживают предателя в камеры…» Клетка была в пути уже долго, и Хану стало тяжело дышать. Во тьме перед его открытыми глазами плясали блестящие точки, а в голове стоял неясный гул. Вода закончилась. Ханлейт был бы рад любой остановке, лишь бы тряска прекратилась. Наконец, его скромное желание сбылось: процессия сделала остановку. Пленник в изнеможении распростерся на полу, чувствуя, как ноет тело, избитое дорогой.

Растворилось верхнее окошко, но не успел Ханлейт зажмуриться от света, как внутрь клетки что-то бросили и снова закрыли заслонку. Хан услышал скрежет коготков по дереву. Крыса — это… именно крыса. Даже две. «Я могу придавить их своим телом. Они бросятся на меня, когда поедем. В темноте я смогу найти их только на ощупь!»

— Правь на те колдобины! — распорядился Коган.

Хан сел и поджал ноги. Клетку тряхнуло, и по его ступне пробежали маленькие лапки. Ханлейта передернуло от отвращения, но это было только начало. В темноте подпрыгивающего ящика он потерял представление, где верх и где низ, Хана подбрасывало и перекатывало, как погремушку: он бился то о заднюю стенку, то о переднюю, не успевая закрывать руками голову. Пару раз под боком пискнуло, острые зубы прихватили куртку, царапнули кожу. Ханлейт схватил крысу почти случайно и размозжил ее об пол, не пожалев свой кулак.

— Эй, как там — весело? — злорадствовал Коган, стуча по клетке снаружи, — правь колесом по обочине!

Повозка накренилась. Ханлейт и вторая крыса встречались несколько раз, но она оказалась удачливее. Падая сверху, пробегая по телу и кусаясь, крыса исчезала снова, и пленник никак не мог ее поймать. Хан взмок от пота и задыхался, он хотел вдохнуть поглубже, но не мог — внутри «клетки для певчих птичек» остались только запах дыма, серый призрак и хриплые всхлипы, похожие на рыдания. Ханлейт не сразу понял, что таким стало его дыхание.

«Моран. Свет! Почему я так медленно соображаю?» Амулет, зажатый в руке у самого лица, светил ярко, но на полу валялась только дохлая крыса, а живая исчезла. Хан нашел ее через некоторое время: она сидела на стене под потолком, вцепившись в дерево когтистыми лапами, похожими на костлявые пальцы, и зло смотрела блестящими бисеринками черных глаз. Схватив крысу, Хан со всей силы крутанул ее в ладонях, выворачивая голову. Теплый комок в его руках обмяк, как тряпка. Ханлейт отбросил грызуна и потерял сознание. Аммонит погас.

Хан пришел в себя не скоро. Клетка не двигалась, наверное, остановилась на ночь. Голоса снаружи доносились глухо.

— Я все расскажу мэтру, когда приедем! — возмущенно говорила Фиона.

— Сам расскажу. Мэтр будет в восторге!

— Прошло больше двенадцати часов! Он умер!

— Без моего приказа не сдохнет. Отоприте.

Загремели обе заслонки. Коган залез на раму и подсвечивал себе факелом. Ханлейт нащупал амулет и зажал в руке.

— Жив. Эрендольский убийца… крыс. Завтра будешь петь?

Хан молчал, за него ответила Фиона:

— Он не будет! Он смелый и сильный!

— Это ненадолго, рыжая.

— Ты должен привести эльфа живым, иначе мэтр…

— Его — да. Тебя — нет. Поняла?

— Я не боюсь!

Коган спрыгнул на землю.

— Опять забыла правила этикета? Я — твой господин, мерзавка!

— Не ты! Я слушаюсь только мэтра!

— Вот, опять. Твой господин — тот, у кого эта штука. Ты видишь здесь своего «мэтра»?

«Какая штука? А, у него „ключ“ от прежнего владельца одержимой. Какой-то предмет». Ханлейт подполз к отверстию в полу и столкнул убитых крыс вниз. Он ничего не решал и, вступившись за Фиону, мог только навредить ей.

— Так как меня зовут, ведьма?

— Сир Коган.

— Кто я?

— Мой хозяин.

Что-то хлопнуло, совсем как пощечина. А потом — еще и еще.

— Сир, вы бы с ней осторожнее. Вы же знаете, кем была девка…

Пленнику остались только голоса. Некто, не имеющий лица, предостерегал всемогущего Когана.

— Об этом никто не помнит, включая мэтра Эверона. Просто тварь. Верхнее окно закрыть.

А теперь было имя ария, но оно ни о чем Ханлейту не говорило.

* * *

Следующий день — и снова душная темнота, невидимые дорожные рытвины и свет далекого архонта в амулете. Фиона не заговаривала даже на привалах. То, что одержимая следует рядом, Ханлейт знал по позвякиванию ее цепи — девушка то ехала вместе с возницей, то шла рядом с повозкой. Пленника не заставляли петь, не кидали крыс, но и не кормили, а оба окна оставались закрытыми. Хан безвольно перекатывался в своем ящике, не пытаясь сесть. Иногда он терял сознание, и так путь становился короче. Прошло двое мучительных суток. О том, что наступал вечер, Ханлейт узнавал по дуновению свежего ветра, врывавшегося в клетку из открытых окошек.