Северный ветер

Лето снова вздохнул, приложился к бутылке и продолжил:

— Нас накрыли в Морее, а в Эймаре мы не появились, следовательно — подохли. Поэтому, имена остальных надо искать в Готе. Это тамошний наместник перед начальством за нас отчитался, а на ваньярском тракте убили безымянных незнакомцев. Вот, гляди, — Лето ткнул пальцем в ряд имен, обведенных блеклыми чернилами.

— «Лето из Аквилеи» — это ты? Вор? Какой свежий покойник!

— Я не мертвее тебя самого. В Морее Лиандру не посчитали одной из нас, поэтому ее нет. А эльфа Хана — того и вовсе дважды убили. Как такое возможно — не пойму. Вот, гляди сам.

В руках Моргвата оказался еще один документ, толстый, грубый, со сломанными печатями. С удивлением архонт разгладил на коленях официальное уведомление эрендольского ордена Хранителей о состоявшейся казни Ханлейта ланн Кеннира 14 апреля 3224 года.

— Откуда у тебя эта бумага?

— Стащил у одного заносчивого эльфа в черно-зеленом. Я еле-еле догадался, что ланн Кеннир — это наш Хан, только по прозвищу «Харматанец». Ханлейт говорил, как эймарец, но иной раз так мастерски ругался по-ихнему, что я завидовал.

Моргват поглаживал похрустывающий листок у себя на коленях и о чем-то невесело раздумывал.

— Ланн Кеннира, единственного Хранителя, достойного своей клятвы, казнили… Это плохая новость. Вот почему мой меч достали из закромов. Перед смертью эльф все рассказал…

— Ты знал Ханлейта? — поразился Лето.

— И да, и нет. Не могу себе представить, что он стал разбойником! Парень, почему ты уверен, что твоя девушка выжила? — Моргват почему-то не захотел распространяться ни о себе, ни о Хане и перевел тему в друге русло.

— Я сходил к гадалке. А мог бы и не выбрасывать на ветер пять грошей, я и так знаю, что она жива! Просто чувствую — и все. Лиа одна осталась в целом свете, кроме меня, у нее никого нет!

— Какие неожиданные сюрпризы может преподносить бытие…

Река притихла, серое небо заклубилось тучами и опустилось ниже, почти задевая мачту обрывками тумана. Архонт вспоминал что-то и, казалось, говорил сам с собой:

— Архонт белого огня… Черные волосы, бледное лицо, высокие скулы, прямой хищный нос, шрам на левом запястье. Он светился от магии, как расколотый. Ее невозможно забыть… Но она умерла много лет назад, а вместе с ней — и надежда для Эймара.

— Так ты знаешь Лиандру! Это она, ее внешность, только насчет шрама я не уверен. Я ради этого бежал за вами — ты такой древний, что помнишь всех! — обрадовано воскликнул Лето, — подожди… Почему ты говоришь, что она умерла?!

— Я вспоминал другую женщину, Лето. И разве я «древний»? — архонт бросил на Алиссен убийственный взгляд.

— Ты на старика не тянешь, без обид. Ты и Герванта помоложе будешь. Алис частенько привирает.

— Так у нее нет шрама или ты не уверен? Вы же «полюбили друг друга по-настоящему»?

— Ну… — замялся парень, — сначала она ответила взаимностью, а потом отказала. Я ужасно обиделся тогда, но мне объяснила Алиссен: все хорошие девушки поступают так! Согласиться на любовь сразу — все равно, что уронить свою честь. Надо было предложить еще раз и подарить что-нибудь интересное, тогда бы Лиа меня не отвергла. Но она любит, никто не целовал меня так!

— Алиссен в любовных делах — худший советчик, Лето. А ее понятие о чести весьма… своеобразное.

Девушка вспыхнула, но Моргват приложил к губам палец, требуя молчать:

— Амулеты не умеют лгать — маг белого огня существует. Я не могу объяснить эту странность, но хочу отыскать твоего архонта еще больше, чем ты сам.

— Так ты поможешь?

— Чем смогу.

— У Лиандры глаза цвета неба, — аквилеец запрокинул лицо кверху.

— Небо серое, ты цвета-то различаешь, парень?

— Говорю, что вижу, какая разница: серого, голубого? Такого, как сейчас. Будет дождь.

Лето сыто потянулся и разлегся на палубе. Баржа покорно замерла посреди реки, словно наткнулась на мель. Парус вяло повис грязной тряпкой, а туман набрал силу. Пощупав края бортов, он подтянулся выше и заклубился по ногам людей, затягивая близлежащие предметы молочной дымкой. Тишина, ни дуновения ветра, ни плеска волн.

— Не будет дождя, — тихо сказал Моргват и добавил еще тише, — магия, убивающая души — вот что к нам пожаловало.

Алиссен и Лето его не расслышали.

Птичка в клетке

Железная клетка, обшитая изнутри досками с пазами, подогнанными настолько плотно, что к пленнику не пробился бы и лучик света, медленно тащилась по грунтовой дороге. Ханлейта не выпускали наружу во время привалов, но, к счастью, маленькое окошко наверху было открыто постоянно. Если сесть прямо под ним, то Хан видел покачивающиеся кроны деревьев в нежной молодой листве и кусочек голубого неба. Вековые кедры Сириона на северной границе Эрендола почти не встречались. Древний лес отступал медленно, как морской отлив, напоминая о себе лишь отдельно стоящими деревьями-великанами.

Предателя везли в Аверну, чтобы узнать правду о сфере с душой ария, растерзать, разорвать на части. Ощущение эйфории от внезапной отмены казни испарилось, — быстрая смерть на плахе была милосерднее того ужаса, что ожидал Ханлейта в столице. До начала пыток оставались считанные недели, а о побеге нечего было и думать: клетку замуровали еще во дворе тюрьмы Эвенберга, а Фиону приковали на длинную цепь снаружи.

Проводя грязным, шершавым пальцем по краям аммонита, Хан физически ощущал, что с каждой минутой он все дальше от Моран, но ее серебристый свет горел в ракушке, как и прежде. «Только бы у меня не отобрали амулет! С ним легче. Помнит ли она меня? Скорее всего — уже нет. Но я помню. Пока дышу, я не забуду самое прекрасное путешествие в моей жизни из Мореи в Эрендол с единственным в мире существом, способным меня полюбить таким, каков я есть. Я был счастлив, нежданно, негаданно и очень недолго. Но разве я должен роптать?»

Иной раз Ханлейт радовался, что Моран в безопасности. Галару вернули должность и статус, он богат… Любимая будет жить в роскоши: шелка обовьют ее точеную фигуру, умелые слуги вплетут в черные волосы жемчуг, запястья украсят серебряными браслетами, и его женщина станет еще красивее. И Хан видел Амаранту, как живую: гордую, ухоженную и равнодушную. «Самое главное, чтобы она была счастлива», — думал Ханлейт, — «а что я мог ей дать? У меня нет дома, и никогда не будет. Моран не заслуживает судьбы бродяги».

Но воображение не останавливалось на картине благополучия, оно шло гораздо дальше: «А потом, ночью, Галар ляжет с ней с постель, а она останется холодна… Но останется ли? Если Моран забудет меня, ее сердце освободится для новой любви! А Галар умеет быть интересным, он умен и обаятелен. Моран, моя Моран, станет жить ради другого эльфа, исполнять его желания и капризы!» Картины их воображаемой близости сводили Хана с ума. Мутной волной накатывала ревность, заставляя кусать губы и в бессильной ярости сжимать кулаки, до боли вонзая обломанные ногти в ладони. Ни к кому Ханлейт не ревновал так, как к Галару! Лето не смог бы заинтересовать Моран надолго, а Гервант напрасно добивался ее взаимности. Ханлейт был согласен, чтобы Моран ушла из Сириона с нелюдем, так она бы оказалась в надежных руках…

Сидя в полутьме своей клетки, Ханлейт тщетно пытался примириться с неизбежным и отпустить Моран, но все его попытки были обречены на неудачу самой жизнью: кровь, бурлившая в его жилах; молодость и физическая сила, любовь, — вот что сводило на нет все философские рассуждения, обманывая эльфа вновь и вновь ложными надеждами. Не полюбит его женщина другого! Никогда, потому, что… Потому, что не может этого быть! Мысли принимали причудливые формы и образы: «А если меня изуродуют в Аверне, но не убьют, а вернут в Эвенберг ордену? И однажды мы встретимся? Я подожду, я все вынесу. Я останусь таким же для Моран, как и прежде. Что значит внешность? Ничего или все? А вдруг она посмотрит на меня с отвращением, не узнает, не вспомнит, каким меня любила! Тогда лучше никогда ее не видеть. Нет, даже если я превращусь в чудовище, то хочу, хоть один раз, самый последний, взглянуть в ее глаза!»