Влажные Области

удовольствием. И при выдавливании угрей, когда показывается этот прозрачный

маленький червячок с черной головой, я вытираю его кончиком пальца и

слизываю. А если ко мне приходил песочный человечек и насыпал мне в глаза

гнойные крошки, утром я также все съедаю. И когда рана затягивается коркой, я

всегда отковыриваю верхний слой, чтобы съесть его.

Я ем пиццу одна.

Я не очень люблю есть одна. Это внушает мне страх. Когда кладешь что-то

в рот, нужно же сказать кому-то, вкусная ли еда. Задницу снова начинает щипать.

Чему ты научилась, Хелен? Страдать не больше, чем нужно. Вызываю санитара. В

палату заходит Петер, и я говорю ему, что мне нужны таблетки, потому что боль

возвращается. Он удивляется и говорит, что в его протоколе передачи смены

ничего не написано об обезболивающих для меня на ночь. Жуя большой кусок

пиццы с грибами, я говорю: «Должно быть. Робин сказал, что мне нужно просто

сказать, и мне дадут».

Этого не может быть. Сейчас самое время попросить таблетки, и на всю

ночь мне больше ничего не дадут? Помогите. Петер уходит, чтобы позвонить

профессору домой. Он ничего не может самостоятельно решать, если это не

написано на его доске с зажимом. От страха мне становится плохо. Меня сегодня

прооперировали и ночью мне не дадут обезболивающих? Вилкой я открываю обе

бутылки. Я единственная из тех немногих девушек, что я знаю, которые умеют

это делать. Очень практично. Как мужчины со стройки, симпатичные и хитрые. Я

выпиваю бутылки одну за другой как можно быстрее. Моей заднице становится

хуже и хуже, а в животе все леденеет от холодного пива.

Петер, Петер, Петер, поторопись. Принеси мне таблетки. Я закрываю глаза,

боли все усиливаются, я судорожно сжимаюсь. Все это мне уже знакомо. Я

складываю руки на груди и чувствую только свою задницу.

Я слышу, как он заходит, и, не открывая глаз, спрашиваю, дадут ли мне

что-то.

«Что Вы имеете в виду?» – отвечает мне женский голос.

Я открываю глаза и вижу женщину в халате медсестры, но он другого цвета

в отличие от всех остальных здесь. У всех голубые халаты, а у нее светло-

зеленый. Наверное, она с чем-то постирала его.

«Добрый вечер. Извините, что беспокою Вас так поздно. Вечерний обход

немного затянулся. Я зеленый ангел».

Что? Видимо, она сбежала из психиатрического отделения. Я лишь смотрю

на нее. Думаю, она не в своем уме. Я не буду разубеждать ее. У меня очень болит

задница. Все сильнее и сильнее. Это единственное, что я смогла бы сказать.

Супер-разговор. «Я зеленый ангел». «Да. А у меня болит задница».

Полуоткрытыми усталыми глазами бабушки я продолжаю разглядывать ее.

По-моему, она говорит очень медленно и каждое ее слово отдается небольшим

эхо.

«Это значит, что я одна из тех, кто добровольно чуть-чуть облегчает людям

жизнь, здесь в больнице. Мы зеленые ангелы…» «Она не одна!»… они выполняют

поручения для пациентов, заряжают телефонные карты, проверяют почтовые

ящики и прочее.

«А Вы можете дать мне обезболивающее?»

«На это у нас нет прав. Мы не медсестры. Мы только выглядим как они», –

она тяжело дышит через нос, видимо, это должно быть улыбкой.

«Пожалуйста, уйдите. Мне жаль, но у меня всё болит, я жду санитара и

таблетки. Обычно я милее. Я позвоню Вам, если я что-то захочу».

Уходя, она спрашивает: «Куда Вы хотите позвонить?»

Уходи. Покой.

Я больше не могу терпеть. Я глубоко вдыхаю. И громко выдыхаю. Моя рука

тянется к холмику Венеры (лобку), и я подтягиваю колени к груди. Хотя мне

больно, я остаюсь лежать в таком положении. В боль вместе с тобой, Хелен.

Вторую руку я кладу на напряженное углубление в заднице. Здесь всё ужасно.

Так одиноко, боль внушает страх. Я думаю, в Германии ни один пациент не

должен испытывать в больнице боль; считаю, здесь для каждого найдутся

эффективные лекарства. Я нажимаю на кнопку экстренного вызова. Петер

забегает в палату. Извиняется, что он так долго. Сначала он не мог дозвониться

до профессора. Он выяснил, что работники дневной смены допустили ошибку.

Вообще мне полагалось поставить электронный автоматический дозатор с

обезболивающим. Его подключает анестезиолог, и тогда нажатием пальца можно

самой определить дозу, которая поступит в трубочку на руке. А они забыли.

Забыли? Меня передали на их попечение. Забыли. И что сейчас?

«Всю ночь по требованию тебе будут давать сильные таблетки. Вот первая».

Я кладу ее в рот и запиваю остатками пива. Петер убирает коробку от

пиццы. Он точно забыл, что отвечает за спецотходы. Больница забвенья. Забыли о

моих обезболивающих, забыли о моем гуляше. Посмотрим, что они еще забудут.

Половина несъеденной пиццы лежит сверху, и под ней ничего не видно. Мой

гуляш отправится теперь в обычный мусор. Думаю, это хорошо. Ничего не

говорю. Он убирает пивные бутылки, очень тихо, чтобы они не стукнулись друг об

друга. Он очень нежный, этот Петер.

Из-за боли мышцы в области от плеч до самых ушей напряжены и натянуты,

как резинка. А сейчас, после таблетки, мышцы постепенно расслабляются, и я

могу лучше дышать. Вообще мне надо пописать, это от пива, но я не могу встать.

Пофигу. Я засыпаю.

Когда я просыпаюсь, еще темно. У меня нет часов. А нет, в фотоаппарате

есть. Я включаю его, фотографирую палату, и, когда я смотрю на дисплей, часы

высвечивают всего лишь 2:46. Жаль, я надеялась, что просплю с таблетки всю

ночь. Петер оставил мне еще таблетки?

Я включаю свет. Все ужасно светлое и белое. У меня кружится голова.

Вероятно, эти обезболивающие, которые мне здесь дают, очень сильные. У меня

возникают проблемы с ясностью мышления. Мои глаза привыкли к сумраку

кошмаров. И зачем я только достала фотоаппарат? У меня же есть здесь сотовый.

Иногда ты такая странная, Хелен. Должно быть, дело в лекарствах. Надеюсь, что

это так. Я вижу таблетку в маленьком пластиковом стаканчике на ночном столике.

Закидываю ее в рот. Я могу и не запивать. На вкус она отвратительно отдает

химическими веществами. Нужно время, чтобы накопить достаточно слюны,

чтобы сделать глоток. Гульп. И она внутри. Я выключаю свет и хочу снова уснуть.

Но не получается. Мой мочевой пузырь скоро лопнет. Ну, хотя бы беспокоит

мочевой пузырь, а не задница. Неожиданно я слышу какой-то шум. Как мне

кажется, он очень громкий. Думаю, это с улицы. Звучит так, как будто выходит

воздух из большого кондиционера в больнице. Они установили его в то время,

когда я спала, прямо на моем окне. Я отказываюсь от идеи сходить в туалет. Тебе

придется заснуть с полным мочевым пузырем, Хелен, или вообще не спать. Я

закрываю голову подушкой, чтобы не слышать шум. Одно ухо, которое оказалось

сверху, закрыто подушкой, а то, что снизу, матрацем. Но в голове шумит так же

громко, как кондиционер на улице. Я сжимаю веки и хочу заставить себя спать.

Подумай о чем-нибудь другом, Хелен. Но о чем?

Я чувствую какой-то запах. Боюсь, что это газ. Я чувствую его снова и

снова. Пахнет газом. Утечка газа. Я почти могу слышать его. Шшшшш. Чтобы быть

уверенной на все сто и не опозориться, я еще немного жду. Я задерживаю

дыхание, отсчитываю несколько секунд и еще раз глубоко вдыхаю. Точно газ.

Снова включаю свет. Встаю. Любое движение причиняет мне боль. Но мне все

равно. Пусть лучше уж задница болит, чем мы взлетим на воздух.

Я выхожу в коридор и зову кого-нибудь.

«Эй, здесь есть кто-нибудь?»

Вообще-то мама запретила нам звать кого-нибудь «Эй». Она считает, что

это звучит так, как будто ты с отвращением разговариваешь с инвалидом.

Я делаю это в порядке исключения. Сейчас как раз такой случай.

«Эй?»