Великий тес

— Видел! — проворчал Иван. — Слово поперек тебе не скажет, а ты и рада поиздеваться над бедным!

Разговаривая, Пелагия месила тесто в квашне. От сказанного вздрогнула, будто бывший муж вытянул кнутом по спине, слезы покатились по ее щекам, разрыдалась, как много лет назад возле проруби. Иван уже схватился было за шапку да шубный кафтан, она с ревом запричитала:

— Бесноватая я! Ничего с собой поделать не могу. Мучаю его! Не зря матушки в ските хотели из меня беса гнать каленым железом. Грешна! Перед тобой, перед сыном, перед Оськой грешна. Хоть бы Господь прибрал, дуру окаянную!

— Что мелешь-то? — подобрев от ее покаянных слез, проворчал Иван. Он впервые слышал от Пелагии такие слова.

— Забери ты нас куда подальше! — взмолилась она, вытирая щеки рукавом.

Ясырки удивленно поглядывали на нее. Разговор они понимали через слово, в чужие распри не входили. С ними и впрямь было легче поладить.

— Заберу за Байкал! — пообещал Иван, нахлобучивая шапку возле двери. — Поставлю там острог — и хоть залюбись со своим Оськой, если ему такая доля по нраву.

Послышались отдаленные раскаты выстрелов. Все бывшие возле зимовья служилые вооружились, заперли ворота и выглядывали из-за тына долину Осы, заметенные снегом буераки. Сначала показались всадники, мельтешившие, как оводы в жару. Потом появился гуляй-город из нарт, лыж и кольев. Медленно, упорно, непреодолимо он приближался к зимовью на острове.

Всадники увидели дым, стали отставать. Нарты заскользили по льду быстрей. Вскоре отряд подошел к острову. Из-за лыж и кольев поднялся в рост Оська Гора. Перепрыгнул через подвижную изгородь, впрягся и с ревом, как бык, поволок вереницу нарт к раскрытым воротам.

Среди ходивших на погром были помороженные и легкораненые, но все были живы. Федька Говорин взял на саблю осинского князца с женой и детьми. Казаки захватили трех мужиков.

Вечером в избе десятские рассказали, что встретили тунгусов и взяли у них вожей, а ночью с опаской пришли на стан князца Балуйки и решили идти на удар до рассвета. Балуйка с лучшими людьми засел в юртах и отстреливался, переранив с десяток служилых. Только к полудню юрты были захвачены, князца пленили, взяли много ясырей и скота. Но при отходе казаков догнали и окружили до сотни всадников. Пришлось засесть, огородившись нартами и лыжами. Скот и ясыри кроме тех, что привели, были отбиты. Чтобы не замерзнуть в степи, сделали гуляй-город и шли, отбиваясь от конных людей.

На другой день верхом на конях к острову подъехали три икирежских мужика. Спешились, присели на корточки, поджидая служилых. На переговоры вышел Иван Похабов с толмачом Мартынкой и Федькой Говориным, ходившим на погром.

Послы предложили мириться и привезли ясак, уверяли, что осенью казаков прогнали дайши сипугатских родов с другого берега Осы. Трех своих мужиков они выкупили. Князца Балуйку Похабов оставил заложником в зимовье. Жену и детей его отдал на выкуп.

— Какой мир без аманатов? — ответил на предложение выкупить и князца.

На том они сговорились и приняли от икирежей новую присягу. Раненые казаки остались в зимовье, бывшие зимовейщики сменили их в постромках нарт, и отряд двинулся дальше вверх по Ангаре. Оська Гора волок нарту за троих. Зато Пелагия шагала налегке, держась за ремни.

На другой день при ясной, солнечной погоде около полудня на пустынном берегу реки показался десяток всадников на сытых, ухоженных конях. Они не выезжали на лед и не скрывались, поджидая караван.

Похабов остановил своих людей в полете стрелы от них. С Мартынкой, Дружинкой и Федькой направился к берегу. Двое всадников в долгополых шубах спешились и помогли спуститься с коня третьему. В нем Иван узнал Бояркана. Тяжелой походкой конного человека князец двинулся к сыну боярскому. За ним следовали два молодца с луками за спиной и с саблями поверх тяжелых овчинных тулупов.

— Сайн байну, ахай! — вглядываясь в лицо Бояркана, весело приветствовал его сын боярский. Князец был в хорошем расположении духа.

— Сайн! — тряхнул сосульками на усах под горбатившимся носом. Блестели глаза под набухшими веками.

Он приказал своим молодцам, и те расседлали двух лошадей, принесли и расстелили на льду потники, на них положили седла. Князец и сын боярский сели друг против друга.

— Подарки царю привез! — Бояркан принял из рук своего молодца и бросил к ногам сына боярского кожаный мешок. — Не обманул нас, сделал крепость. — Добродушно ругнувшись, добавил: — Правильно сделал, что побил сипугат!

— Мы Балуйкиных мужиков зовем икирежами, — удивленно взглянул на Бояркана Иван.

— Сипугат яяр⁹⁸. Моих коней воровали!

— Ну и слава богу, — перекрестился сын боярский, не приметив в лице князца неприязни. — Я думал, ругаешь: Похаба — яяр!

Бояркан сдвинул брови на широкой переносице и неожиданно рассмеялся.

— Бу мэдэе, а ши?⁹⁹ — удивленно взглянул на него Иван.

— У меня хороший абаралша, — с важностью заявил князец. — Он говорит, мои предки убили много твоих предков. Это было, когда они шли за солнцем, чтобы дать твоему народу наш закон. А я, в прошлых своих жизнях, много раз отрезал тебе голову… Хочешь со мной побывать в Нижнем мире? Мой абаралша сводит нас!

Иван усмехнулся в бороду, покачал головой:

— Оно, конечно, любопытно, да только наш Бог сильно не любит колдовства и ворожбы, гневается, если мы беспокоим мертвых!

Казаки возле нарт, на ветру, уже прыгали с ноги на ногу, толкали друг друга. Иван дал князцу ответный подарок и простился. Караван двинулся дальше в полуденную сторону.

Холодное солнце, белизна снега, блеск льда слепили глаза. Наконец ветер стал дуть в спины, подгоняя людей. Из одеял и лавтаков казаки соорудили паруса. Поскрипывая полозьями, нарты легко побежали по льду. Оська Гора, как пушинку, подхватил Пелагию на руки, усадил ее на поклажу нарт, а сам с молодецким гиканьем побежал в шлее.

Казаки и охочие люди прошли бесприютную степь. К берегам реки опять подступил лес, и снова они ночевали возле жарких костров на прогретой земле. Все их разговоры и помыслы были о весне, хотя даже до ее студеного начала, до Евдокии-свистуньи, предстояло пережить целый месяц.

Через неделю они подошли к знакомому повороту реки. Здесь ледяной покров был заметен рыхлым снегом. Утопая в нем до колен, Оська едва ли не на четвереньках волок в бечеве первую нарту. Сзади и сбоку ее толкали четыре казака. Другим в их колее двигаться было легче.

Сын боярский шел первым, тропя и указывая путь, высоко задирал гнутые концы лыж, внимательно осматривал берег, заваленный снегом яр и бор, кое-где подступивший к обрыву. Среди всей этой белизны Похабов не сразу разглядел веретено дымка, поднимавшегося в синее небо. Обрадовался: «Жив Герасим!» Вскоре увидел неподалеку от кельи, на яру, желтый крест. Заволновался. Побежал быстрей. Лыжи вязли в снегу. От частого дыхания оттаивали обледеневшие усы. С облегчением на сердце он вдруг остановился. По крутой тропе из кельи иод яром к нему спускался Герасим.

— Слава те, Господи! — махнул по груди сложенными перстами. — Ну, здравствуй! Здравствуй! Свиделись-таки! — сгреб монаха в объятья. — Что за крест возле кельи?

— Прибрал Бог Михаила, верного моего помощника, — в глазах отшельника блеснули невольные слезы. — Один теперь, — вздохнул и встрепенулся, смахивая с лица невольное уныние: — Господь со мной!

Подходили нарта за нартой, люди дышали тяжело, часто. Над ними висел пар. Те, что знали монаха, стали кланяться ему как старому знакомцу. Другие были наслышаны о старце, боязливо таращились на него, удивлялись просветленному лицу, чистым, ясным глазам.

— Зимовье цело ли? — спросил Иван. Он рассчитывал на ночлег в нем и на баню.

— Должно быть цело, — неуверенно пожал плечами монах. — Я там не был с тех пор, как Михайлу похоронил. Надолго? — спросил, оглядывая караван.

— За Байкал за ясаком! Нам бы дневку устроить да помыться!

Глаза монаха снова опечалились.

— Вот ведь! — вздохнул, опуская их. — А мне были знаки и сны. Думал, вещие. Колокольный звон опять слышал.