Набат

— Не оставляй меня. Хочешь, на диване постелю, а я на кровати лягу. Слушай, Федор, у меня водка есть. Давай по рюмке выпьем за то, что ты зашел ко мне, послушал мои бабьи слезы. Не хочешь? И правильно, не надо.

Татьяна в момент накрыла стол. Тут были копченая колбаса, шпроты, красная рыба, и даже, ойкнув, вспомнила хозяйка про черную икру, которую ей по большому знакомству дал заведующий базой райпотребсоюза.

Одно, другое попробовал Федор. Немножко еще посидел и засобирался уходить.

— Ну я пошел, — сказал он. — Хозяйка будет сердиться, что поздно возвращаюсь.

— Переживет твоя старуха. Обними меня… Не хочешь… Обещай, что завтра придешь.

— Не знаю.

Она подошла к нему, обхватила руками за шею и крепко поцеловала в губы.

— Иди…

Как ослепленный, вышел Федор за калитку. Огнем горели губы. «Может, вернуться?» — подумал он и остановился.

— Привет, дружище! — услышал он рядом чей-то голос.

На лавочке сидел человек и курил.

— Привет, — механически сказал Федор, занятый своими мыслями.

Незнакомец потушил сигарету, приблизился к нему. Вдруг резкий свет ударил Федору в глаза.

— Ты что, делать нечего?

— Дай посмотрю на твою морду, чтобы знать, почему Татьяна к тебе прильнула. Теперь запомни меня.

Федор в лучах фонарика увидел худоватое лицо, во рту блестели золотые зубы.

— Чтобы я тебя больше не видел около этой хаты, — зло сказал мужчина.

— Смотри ты! — разозлился Федор. — Не пугай, не испугаешь.

— Я не пугаю. Только предупреждаю. Я люблю Татьяну и не хочу, чтобы всякая сволота ползала тут.

— Это кто же сволота? — уже кипел молодой злостью Федор.

— Будь здоров. — Незнакомец повернулся и быстро пошел в темноту. Через какую-то минуту вновь стало тихо, и ни один звук не нарушил эту тишину.

Была глубокая ночь, деревня спала. Возможно, только в том доме за темными окнами одна сидела Татьяна и плакала над своей бабьей судьбой. У Федора после столкновения с ее неизвестным кавалером просветлела голова, и, идя на квартиру, он размышлял, как жить дальше.

5

Ровно в девять часов утра Богдан пришел на линию. Лоб и правая щека у него были ободраны, под глазом — синяк. Необычный был бригадир у «фабзайцев», как их стали называть в деревне, когда узнали, что они учатся в профтехучилище. Остановил взгляд на Федоре, с трудом вспоминая, спросил:

— Это ты меня до квартиры довел?

Федор промолчал. Богдан забрал у мастера проект линии, прочитал его и дал задание каждому. Это заняло считанные минуты, и все увидели, что бригадир дело знает и умеет работать. Столбы для пяти километров линии подготовили, задержка была из-за специальной машины, которая должна копать ямы. Богдан позвонил по телефону с почты, и ему сказали, будто машина испортилась, и неизвестно, когда ее отремонтируют, потому что водитель заболел и лежит второй месяц в больнице. Мастер согласился с предложением бригадира, что надо вручную копать ямы и ставить столбы. Пока другого выхода не было.

— Везде научно-техническая революция, а тут лопата, — возмущался Криц. — Нас учат работать машинами. Так, Иван Александрович?

Мастер хотел объяснить, что машины может не быть месяц.

— Что тебе скажут, то и делать будешь, — сказал Богдан. — На тебе бочки с водой возить можно. «Научно-техническая революция…» — передразнил он Крица.

— Это еще посмотрим! — Криц повернулся к ребятам. — Прислали нам дурака. Что, мы без него линию не построим?

— Спокойно, Василь, — сказал Иван Александрович. — Не лезь поперек батьки в пекло. Начальство знает, что делает.

— Какое там начальство, Лихов решил, вот и все. — Яков Казакевич помнил вчерашнюю встречу с Богданом.

…Их участок был на каменистой горке, да еще смерзшаяся земля, и Федор считал, что им не повезло. Но кому-то надо и на этом месте работать.

Долбил он землю ломом, и понемножку рос вокруг холмик. Тонкие брезентовые рукавицы не спасали от настывшего металла. Но через тридцать-сорок сантиметров земля стала мягче — дело пошло быстрее.

Когда говорил Криц о научно-технической революции, Федор думал о том же. Только прав был и Иван Александрович: работы много, а времени мало. За дело он взялся с азартом.

…Федор обошел горку и удивился, что не было Якова. Как и до обеда, яма была вырыта на одну лопату. «Может, заболел парень?» — подумал Федор.

Рядом был густой сосняк. Оттуда едва доносились голоса. Федор прислушался и узнал голос Якова.

За широким кустом на стожке сена сидели Казакевич и Криц. Играли в карты.

Федор молча забрал карты и положил себе в карман.

— Т-ты ч-чего? — вытаращил глаза Яков. — Не твои.

— Кто за вас норму выполнять будет?

— Казакевич! Давай ему ребра поломаем, как он мне когда-то, — поднялся с сена Криц. — Смотри, получишь… Начальник мне нашелся.

Было уже темно, когда они ушли с линии, а Яков все просил Федора:

— Извини меня. Ну, извини…

Федор молчал. Мастер сказал, что их звено будет ударным, но с чего ему таким быть, если Казакевич может только в голубых штанах форсить.

— Кстати, Яков, где вы взяли карты? — спросил Федор.

— Под диваном. Кто их туда спрятал?

— Тебе бы сыщиком быть, — мрачно улыбнулся Федор. — Кажется, спрятал надежно.

— Пойдешь в клуб? — Яков был уже веселый, уверенный, что бестолковый разговор про норму и яму под столб закончен.

В сенях Федора задержала хозяйка. Спросила так, как будто все уже решено:

— Так завтра, может, столбы привезешь?

— Я о вас говорил мастеру — что-то придумаем, подождите.

— Ну хорошо…

— Есть несколько слов, — сказал Федор, когда поужинали. — Ты, Яков, в клуб будто?

— Если надо…

— Ты не торопишься, Иван?

— После лома и лопаты никуда не хочу, только — в постель.

— Знаете что, мы втроем и Макарчук, — начал Федор, — составляем звено. Мастер назначил руководить им меня. Нам надо показать, на что мы способны…

— Федор, но мы же практиканты, а не рабочие. — Яков сел на диване по-турецки и закурил. — Почему я должен жилы из себя вытягивать?

— И ты так думаешь? — спросил Федор у Третьяка. Тот читал книжку и будто его не слышал. Федор положил на книжку руку, закрыл страницу.

— Чего ты хочешь? — спросил Третьяк недовольно. — Что мне говорят, я делаю. Остальное… Ты начальник, ты и думай.

— Яков наш друг и должен выполнять норму, чтобы на него не показывали пальцем, — сдерживая себя, сказал Федор.

Третьяк аккуратно закрыл книжку, поднялся и вдруг схватил Якова за воротник:

— Я за него работать не буду. Мне и своих мозолей хватает. — И он показал ладони, перевязанные бинтом. — Как ты говорил, Яша? Брат-то брат, но колбаса за деньги…

В воскресенье взошло на небе щекастое солнце, и к вечеру снег поплыл многочисленными ручьями. Мария Филипповна вспомнила, что такая весна была в тридцать четвертом году, и торжественно сказала:

— Все, ребятки, корова не хочет идти в сарай: будет тепло.

Тепло было три дня. Солнце и ветер подсушили землю. На четвертый день пошел затяжной дождь и залил водой выкопанные ямы, в которые не успели поставить столбы. Речушка, что резала деревню на две части, вспухла и прорвала в нескольких местах асфальт. Из райцентра вызвали экскаватор и дамбой укрепили дорогу. Бригада не работала на линии — вместе с деревенскими ребятами останавливали воду. Под конец работы с экскаватора слетела гусеница, в которой треснул трак. Сразу же подошли любопытные и советчики. Криц подшучивал над молодым экскаваторщиком, что у того кишка тонка, не может удержать в руках кувалду.

— Так попробуй сам, — сказал в ответ экскаваторщик. Надо было выбить палец из гусеницы, и Криц со всего размаха ударил по нему. Удар был сильный, и кувалда немного зацепила саму гусеницу. От нее отлетел маленький кусочек и попал прямо в глаз Крицу. От дикой боли парень взвыл, схватился обеими руками за голову и упал коленями в грязь.