Надпись на сердце

Василь — бригадир колхозный, давно вздыхающий по Саше, — обычно ходил за девушкой, словно тень. Но если до появления Севки Василь еще и мог надеяться на то, что его преданность рано или поздно будет оценена знатной птичницей, то красавец тракторист совершенно затмил робкого, стеснительного бригадира.

— А Василь, — продолжал Багреич, — Василь, следовательно, мною был предупрежден: чтоб не мешал зря...

— Ты, дед, значит, не только колхозное добро сторожил, но и любовь охранял от постороннего вмешательства? — смеялись слушатели.

— А что? — молодцевато расправлял усы Багреич. — Я разве инвентарь бесчувственный? Сам, что ли, не любил? Знаю, как посторонние мешают... Сколько свадеб расстроилось по этой причине — страсть!

Багреич, который страдал бессонницей и целые дни сидел возле колхозного правления, первый увидел бабку Шнырю.

— Кого сватать идешь, пережиток на двух ногах? — спросил сторож сваху.

— Ах, касатик, не признала тебя спервовзгляду, — затараторила бабка, шныряя глазами по сторонам. — Помолодел, даже усы сивые снова желтеть стали. Или без меня сосватался, касатик?

— Табак-самосад в жены взял! — ответил Багреич. — Так и живу — кругом, следовательно, дым, внутри — я. Ну, ответствуй, по чью душу прибыла? Ведь зря не притопчешься за десять верст-то...

— Вахромеевы где живут?

— Ого, Сашку, следовательно, высватать хочешь? Да там и без тебя все улажено. А может, ты не за того сватать будешь, а? Говори не думая, не то я на тебя собаку спущу!

— Ух, как испугал! — хихикнула бабка Шныря. — А жених мой не вашим федосеевским парням чета. Красавец по всем статьям и со средним техническим образованием. В такого парня любая девка заочно влюбится.

Сваха показала Багреичу фотографию Севки Жигарева.

— Про их любовь ты у меня спроси! — захохотал сторож. — Я, следовательно, во всем виноват... Потому целовались они обычно возле вахромеевского двора, а он рядом с колхозным амбаром... Так я, следовательно, всю ихнюю любовь самолично охранял! Раз такое дело, и ты Сашку за Севку сватаешь, то можешь всем прямо говорить: Багреич одобряет...

Если бы дед знал, какие слова бабка Шныря несет Саше, то уж он бы сваху эту скорее бы в лесное болото загнал, чем показал дом Вахромеевых.

А сваха, изложив ошеломленным родителям Саши требования жениха и оставив им, очевидно для вдохновения, фотографию Севки с залихватским чубом, реющим, как вымпел по ветру, сказала на прощание:

— Я, касатики, на следующей недельке зайду! А вы подумайте!

Бабка Шныря ушмыгнула из села, а в доме Вахромеевых начались нелады.

Саша проплакала целый вечер, хотя и не верила, что сваха действовала с согласия Севы.

Утром Саша поручила подружкам своих кур да уток и помчалась в МТС.

Севка вылез из-под трактора весь в машинном масле, и Саша долго искала на круглом лице любимого чистое местечко для поцелуя.

Севка обрадовался, что Саша настроена шутливо, но девушка вдруг погрустнела и сообщила о визите бабки Шныря.

— Ты об этом знаешь или нет? — спросила Саша, глядя в глаза любимому.

— Теперь знаю, — виновато отвел взгляд Севка.

— Не виляй очами! — прикрикнула Саша. — А раньше знал? С твоего это ведома сделано или нет?

— Что ж это будет со мной дальше, — пытался отшутиться Севка, — ежели ты до свадьбы на меня так кричишь? Какая такая жизнь меня в дальнейшем ожидает?

— Ты, Севка, не хитри! — сказала Саша. — Моей строгости, может, ненадолго хватит. Вот возьму и разревусь на всю твою МТС. Но уж тогда держись. Я от слез только злее становлюсь — ты знаешь. А что касается бабки, так по глазам вижу — знал ты о ней. С твоего ведома она к нам пожаловала...

— Да я что! — начал тискать свой чуб Севка. — Это батина идея... Батя у меня строгий... Он насчет приданого придумал, честное слово, он.

— Да я за кого замуж-то выхожу? За батю твоего? — тихо спросила Саша. — Ты понимаешь, что делаешь?

— Я как все... По обычаю... У нас в селе все так.

— Кто это все? Сенька Подколодный да Мишка, что ли? Так они дур нашли, а не невест! А тебе завидно стало?

— Саша, да ведь это батя все... А я... я сам против, ей-богу!

— А если против — так приезжай на воскресенье в Федосеевку. Расскажешь нам про ваши «обычаи». Вот и весь мой сказ. Да оставь ты свои кудри в покое — видишь, все маслом испачкал...

Каштановый Севкин чуб действительно замаслился, стал черным и сверкал на солнце всеми цветами радуги.

Но на следующее воскресенье в доме Вахромеевых снова появилась бабка Шныря, принаряженная, даже одеколоном спрыснутая.

— Мир вам и благодать, касатики! — поклонилась она с порога. — Радость я в ваш дом принесла... Решил жених скинуть с вас пшенички десять пудов... Себе в убыток, да уж больно невесту любит. Так вот, как остается, касатики, — перешла на скороговорку сваха, — два костюма, радиола, десять пудов пшеницы, поросенок, штиблеты...

А глаза бабки Шныри жили в это время самостоятельной жизнью: они перебегали с лица невесты на лицо ее родителей, оттуда на обстановку и, казалось, даже выбегали в соседнюю комнату.

Уловив гневное движение Саши, бабка приостановила перечисление жениховских требований и спросила сверхнежным голоском:

— Или разговор мой, касатка, беспокоит тебя?

— Если бы вы за это чесание языком трудодни получали, тогда бы он меня беспокоил, — передернула плечами Саша. — А так: мели, Емеля!

И она вышла из комнаты.

— А вы красавца моего ей над кроватью повесьте! — зашептала бабка. — Так она скорее согласится!

— Иди, бабка, с богом! — сказала Вахромеева. — Не для нас такие дорогие женихи... Без них проживем!

— Так ведь дитя родное убивается, — зашептала бабка. — Иссохнет от любви. Что ж вы, дитяти своему погибели хотите? А парень у меня видный, дочь вашу любит больше всего на свете. А без хорошего приданого и жизни хорошей не будет. Да вы ж люди с пониманием и с имуществом — что вам стоит? Я по своему разумению скажу: можно и еще кое-что скинуть. А то ведь свадьбе не бывать, а позору не избежать. Все будут знать: от Саши Вахромеевой жених отказался... Ой, срамота!

В это время из окна выглянула Саша и, утирая слезы, сказала:

— Передайте моему Севочке: пусть приходит на сговор! И отца своего пусть привозит в следующее воскресенье!

Родители Сашины только руками развели от удивления.

— Вот это, касатка, другой коленкорий! — крикнула бабка Шныря и так стремительно рванулась с крыльца, словно ее ветром сдуло.

На следующее воскресенье в доме Вахромеевых накрывался богатый стол — готовились к сговору.

На «Победе» подкатил к дому невесты Севка Жигарев.

Из машины степенно вышли Севастьян с Иваном Федоровичем. За ними небрежно — не впервой, мол, нам в машинах разъезжать! — вывалилась бабка Шныря. Севкин дружок — механик Жора, вертя на пальце кольцо с ключами, символ автовладельца, замыкал шествие.

— Прошу пожаловать дорогих гостей! — встретила Сашина мать приехавших.

В комнате стояла новенькая радиола, на стене висели два костюма, различные коробки с покупками заполняли весь угол.

— Костюмчики маловаты мне вроде, — прошептал Севка Жоре, — ну да ничего, эти продам, новые справлю... А радиола — подходяще! Прав был батя: приданое не помеха!

— Эх, повезло! — завистливо вздохнул Жора.

За стол уселись, кроме прибывших гостей и Сашиных родителей, сама невеста и еще какой-то парень.

— А это что за личность неизвестного происхождения? — взволнованно спросил бабку Жора, которому из-за различных его «механических» делишек в каждом приличном незнакомце мерещились работники следственных органов.

— Должно, сродственник какой-нибудь, — шепнула сваха.

— Ух, — облегченно вздохнул Жора и громогласно провозгласил: — Ну, в таком случае выпьем за жениха и невесту!

И тут случилось непонятное: встали Саша, Севка и парень «неизвестного происхождения».

— Милай, — пробасил Жигарев-старший, — ты, который «третий лишний», сядь. Тут речь про жениха с невестой идет.