Надпись на сердце

— Будьте осторожны, — сказал я кумушкам, — Захаровна снова вышла на халтуру! Гоните эту старуху-пророчицу в шею! Я ее давно знаю!

Женщины поглядели на меня подозрительно и... позвали милицию: они приняли меня, как выяснилось, за хулигана, сующего нос не в свое дело, наглого клеветника, старающегося оболгать из темных побуждений «святую предсказательницу».

ДАМА-МАМА

Когда Ирэна Николаевна узнала, что ее единственный ребенок Андрюша уезжает на стройку далекой сибирской ГЭС, то она от ужаса онемела. Домочадцы облегченно вздохнули: они наивно решили, что Ирэна Николаевна замолчала, прослушав по радио лекцию «О вреде болтовни». Но уже через полчаса потрясенная мать пришла в себя, и родственники поняли, как преждевременна была их тихая радость.

— Сибирь! — кричала Ирэна Николаевна. — Да чтоб я родного ребенка своей собственной рукой отправила во глубину сибирских руд — никогда? Только перешагнув через труп своего отца, ты отправишься туда, слышишь, мой мальчик?

После этого шли не совсем объективные оценки умственных и иных способностей главы семейства, который дошел до такого позора: его родной ребенок едет в добровольную ссылку!

Сам единственный ребенок курил трубку и составлял список необходимых для самостоятельной жизни предметов. Он уже давно привык к темпераменту своей родительницы и к ее шумовым эффектам относился с полным равнодушием.

— Боже мой, — перешла на причитания Ирэна Николаевна, — придется мне самой принимать меры... Так всегда: когда что-нибудь серьезное происходит в семье, это ложится на мои плечи.

— Учти, мама, — сказал единственный ребенок, — раз я решил, то уеду. У меня твой характер — настойчивый. И не трать попусту силы, не ищи связей, всякого там блата...

— Хорошо, предположим, ты уедешь, — подозрительно легко согласилась Ирэна Николаевна. — Но неужели тебе будет хуже, если ты там будешь жить лучше?

— Лучше, чем другие? Опять-таки по блату?

— Ты или прикидываешься полным идиотом, или ты весь в своего отца! — рассвирепела Ирэна Николаевна. — Тот тоже всю жизнь трудится, как сорок тысяч ишаков! Господи, два идеальных положительных героя в одной квартире — это невозможно!

— Я тебя предупреждал, — сказал Андрей, пыхтя трубкой, — не читай критических статей о современной литературе... В них специалисты с трудом разбираются, а ты...

— А я домашняя хозяйка с высшим образованием и должна тренировать свой интеллект! — Ирэна Николаевна гордилась тем, что у нее хватало мужества прочитывать произведения критиков от начала до конца. «Это воспитывает волю», — говорила она знакомым.

Глава семейства приехал вечером с работы, выслушал новости и сказал:

— Что ж, Сибирь — это дело. Я сам там в молодости, как знаешь, пять лет колхозы строил. Одобряю, сынку, одобряю. И — слышишь, мать! — чтоб никаких штучек, никаких ходов-выходов, закулисных и подкожных махинаций не было. Не позорь себя, мать.

Глава семейства был действительно главой и противоречий не терпел. Ирэна Николаевна, как только муж появлялся на пороге, сразу же затихала, и у домочадцев наступал период полного затишья.

— Руководящий характер! — говорили про «самого».

«Нет, эти люди думают, что сейчас все еще революция и не нужно заботиться о себе, — злилась Ирэна Николаевна мысленно. — А ведь если мы не будем сами о себе заботиться, то кто ж о нас подумает? Недаром говорится: человек сам кузнец своего счастья...»

Она продефилировала в свой будуар и открыла секретер.

«Господи, как тяжело жить, — продолжала мыслить она. — Муж — большой деятель, но до сих пор не стал интеллигентом. По-прежнему, как тридцать лет назад, пошло называет фужеры рюмками, рефрижератор — холодильником, жалюзи — занавесками, баккара — хрусталем, а стеллажи — полками. Другие на его месте давно пристроили бы Андрюшеньку рядышком, по месту постоянной прописки, а он... Нет, мужчины лишены материнских чувств, это ясно!»

— Мамочка, — в дверь просунулась голова Андрея, — только без проявления пережитков... Никаких попыток — ни-ни! Я тебя давно знаю: что-нибудь ты уже удумала, наверное.

— У меня нет ни одного пережитка, — гневно сказала Ирэна Николаевна, — кроме любви к сыну. Каждый человек при социализме имеет право на один пережиток, об этом я даже в каком-то учебнике литературы читала. И не корчи из себя святого! Хочешь ехать — поезжай. Но я оставляю за собой право облегчить твою судьбу. Да. И не спорь со мной, иначе ты станешь сиротой...

Андрей захлопнул дверь.

Двери продолжали хлопать и весь следующий день и всю следующую неделю. То приходили приятели, то появлялись провожающие, которые бодро хохотали, узнав, что поезд отходит не через три часа, а через три дня, то выбегала в очередной закупочный поход Ирэна Николаевна.

Перед самым отъездом на вокзал в квартиру ворвалась какая-то запыхавшаяся взъерошенная старушка и попросила Андрея захватить «оказию» — пакет одному из инженеров строительства.

— Очень тут важные вещи для него, — тарахтела старушка. — Когда он последний раз в Москву наведывался, так забыл, сердечный... Уж ты передай, касатик, будь добр. Не запамятуешь, милай?

Андрей пообещал непременно отдать пакет в собственные инженеровы руки и аккуратно вложил его в чемодан.

...Когда Ирэна Николаевна вернулась домой с вокзала, то она почти сутки вела себя тихо.

Затем спросила страдающим голосом:

— Нет от бедного Андрюшеньки телеграммы? Как он доехал?

Кто-то из наивных знакомых, заглянувших «на огонек», сказал, что бедному Андрюшеньке еще пять суток ехать до места назначения, но Ирэна Николаевна презрительно взглянула на «умника», и тот сразу же заспешил восвояси.

Через шесть дней пришла коротенькая телеграмма: «Все отлично. Целую», а еще через пять длинный нервный трезвон наполнил ночную квартиру: прозвучал телефонный звонок типа «междугородный».

Голос Андрея Ирэна Николаевна слышала так отчетливо, словно ее и сына разделяли не пять тысяч километров, а пять метров.

Андрей рассказал, как отлично его приняли, как хорошо устроили, какую интересную работу дали. Он познакомился с главным инженером строительства Криницыным, который оказался, по странной случайности, как раз тем самым человеком, которому был адресован старушкин пакет.

Ирэна Николаевна слушала и улыбалась своим мыслям: она-то знала, что ее бывший ухажер Коля Криницын, нынешний главный инженер, прочитав письмо и найдя в пакете фотографию той самой Ирэны, которую тогда звали еще Ириной, Ирой и в которую он был влюблен тридцать пять лет назад, все возможное сделает для ее сына! Пусть пережиток! Пусть блат — наследие проклятого прошлого! Зато единственный ребенок устроен со всеми удобствами!

И она гордо сказала:

— Ты все еще думаешь, что тебя приняли там хорошо из-за твоих прекрасных глаз? Или из-за твоего диплома с отличием? Как бы не так, Андрюшенька. Ведь пакет, который ты передал Криницыну, был от меня... Коля Криницын — мой старый верный друг... Что такое?!

Ирэне Николаевне показалось, что на линии случился грозовой разряд: раздался такой грохот, словно включили микрофон футбольного матча в Лужниках в момент, когда только только забили решающий гол.

Лишь через минуту она поняла, что это хохот. И хохочет ее единственный ребенок.

— Здорово я тебя провела, идеальный герой? — гордо спросила Ирэна Николаевна, когда смеховые разряды начали затихать.

— Да я и не брал этого пакета с собой, — сказал Андрей, — он лежит у тебя в комнате за зеркалом.

— Что? В будуаре? За трельяжем? Ничего не понимаю!

— Как только я увидел старушку, я сразу насторожился, — объяснил Андрей. — Это же сестра твоей подруги Лели. И взгляды, которыми вы обменивались все время, меня убедили: дело нечисто. Я тихонько вскрыл пакет и... Ай-ай! Не ожидал, мамочка, не ожи...

— Ваше время истекло, — сказал равнодушный голос телефонистки. — Кончайте разговор...

— Андрюшенька, Андрюшенька! — закричала Ирэна Николаевна, но телефон молчал. Потом вдруг, неведомо откуда, в трубке послышались сигналы точного времени — короткие гудки, похожие на позывные искусственных спутников.