Веселый мудрец. Юмористические повести

«Пошли дальше, — старший говорит. — Сто рублей заработали».

Идут, видят они другую усадьбу…

— Хватит! — прервала Нестерка барыня. — Что ж, по-твоему, все помещики такие простофили? Какой-то старый босяк бог знает что говорит, а они верят? Я бы ни за что не поверила.

— Не верить, пани, легче легкого, — сказал Нестерко, — а вот поверить — трудно.

— Не пойму я, о чем ты? — удивилась Дубовская.

— Давайте так сделаем: я буду врать, а вы должны все мои небылицы на веру принимать и молчать. Как только мне скажете «врешь», так и проиграли. А если до конца смолчите, я проиграл.

— На что спор-то? — заинтересовалась барыня.

— А как в той сказке старики с помещиком спорили: сто рублей. Если я соврать не сумею, год работать буду.

— Так вот я же промолчу, какие бы ты мне турусы на колесах ни разводил! — воскликнула Дубовская.

Ей так захотелось дарового работника заполучить, что она даже яро свою собаку покойную забыла, оживилась, лицом порозовела.

«Ну хорошо же, — подумал Нестерко, — сто рублей деньги великие. А я тебе, пани, такое подпущу — в две глотки закричишь!».

— Однажды пахал я поле, — начал Нестерко с самым невинным серьезнейшим видом, — а лошадь у меня была квелая. Соха застряла в меже, я принялся лошадь погонять, да так ее хлестал, что она рванулась и порвалась пополам. Передняя половина побежала по меже, а задняя осталась на месте и гривой мотает…

— Гривой? — удивилась барыня.

— Может, я вру? — спросил Нестерко.

— Нет, нет, что ж тут особенного — грива сзади! Эка невидаль!

— До захода, почитай, ловил я лошадиные половины, наконец согнал их вместе. Распустил лапоть и лыком их сшил, ракитовым прутом обмотал. Да так уморился, что спать лег. Проснулся ночью, а ракитовый прут в землю корни пустил, таким толстым деревом стал, что и лошади не видно, а верхушка его в небо упирается. Что делать? Полез я по раките на небо. Добрался. Иду по дороге.

— Ангелов-то видел? — спросила барыня.

— Целые стада. Травку на лугах пощипывают. Архангелы лапти плетут. Бога — врать не буду — не видел. Говорили, он на ярмарку поехал. Захотелось мне и ад с чертями посмотреть. Шагаю мимо камышей. В камышах — дятлы пищат. Хотел дятлов изловить, да рука не проходит. Тогда я голову засунул в камыши, а обратно голова не лезет. Как быть? Голову оставил, сбегал к ангелам за пилой, распилил голову, вытащил ее, глиной-тиной склеил, дальше пошел. Вижу — медведь со шмелем борются. Я к шмелю. Застрелил его пилой, спрашиваю медведя: «За что тебя шмель бил?». Он говорит: «Мед мы не поделили». — «Где мед-то?» — спрашиваю. «Под болотом лежит». Пошел по болоту. Ан лягушки весь мед съели! Так я девять дней и девять ночей бродил, крошки во рту не было, чем дышал, то и ел. Редко камень какой найду — сжую, и на том спасибо.

— Мужик ко всему привык, — сказала барыня, — он и камни глотает, и голодом может хоть сто лет жить.

— Вот те же слова мне и сам сатана сказал. — Нестерко хитро посмотрел на помещицу. — Ей-ей, те же самые!

— Да как ты смеешь… — начала было помещица, — так…

— Врать?

— Нет, нет. Я совсем не то сказать хотела.

— Значит, пришел я в ад, кругом на сковородках паны да подпанки поджариваются, шипят, словно шкварки.

— Что?! — закричала Дубовская. — Да ты…

Но, приметив веселый Нестеркин взгляд, осеклась, докончила:

— …греховные слова произносишь!

— Дальше за адом-то, оказывается, начинается рай. И что же я там вижу — ей-богу, не поверите! Ясновельможный пан Дубовский на поле работает, а мужицкая дочь над ним панствует и на конюшню время от времени посылает.

— Врешь! — истошно вскрикнула барыня. — Не может такого быть, чтобы пан спину гнул, а мужицкая дочь панствовала!

— Кто врет, тот и деньги берет, — поклонился Нестерко.

— Ничего ты не получишь, быдло! Пошел вон!

— Бог с ними, с деньгами, — вкрадчиво произнес Нестерко. — У такой доброй пани, я бы все равно не взял ни гроша.

Барыня немного успокоилась и спросила:

— Почем ты знаешь, мужичок, что я добрая?

— Так ведь стоит взглянуть на ясновельможную собачку, дай бог ей счастья на том свете! Барыня всхлипнула: — Теперь я совсем одна осталась.

— У меня к ясновельможной пани просьба есть, — поклонился Нестерко.

— Может, я ее исполнить не могу? — сразу насторожилась барыня.

— У кого нет. у того не просят. Мне щеночка бы… легавого. Того самого, что ваш покойный пан вместе с паном Кишковским на ярмарке купил.

— Зачем мужику легавый щенок? — улыбнулась барыня. — Что за блажь!

Нестерко рассказал о споре Печенки с Кишковским.

И вдруг барыня рассмеялась. Заливчато с закатами, на всю усадьбу. Даже приказчик заглянул в дверь, подмигнул Нестерку — дескать, молодец сказочник, развеселил.

— Ах, какой забавник этот пан Печенка, — утирая набежавшие от смеха слезы, произнесла помещица. — Этакое придумать — шесть душ за щенка! Передай ему поклон от меня, слышишь?

— Спасибо, пани, век вас поминать буду добрым словом! — обрадовался Нестерко.

— Что ты? — удивилась барыня. — За щеночка благодарю!

— О щенке особый разговор. Это только в сказках Дорогими подарками швыряются. За то, что развеселил, на кухне щей дадут. А что гоже, то и подороже. Чего взамен дашь?

Нестерко вздохнул — видно, придется торговаться с ясновельможной барыней, как с самой заядлой базарной торговкой.

Торг сразу же принял ожесточенный характер. Барыня запросила за щенка чуть ли не стадо баранов и вола в придачу. То утирая слезы и шепча молитву, то крича с такой силой, что даже собаки на псарне начинали подвывать, помещица клялась в своей любви к легавому щенку, равного которому, по ее словам, на всей земле нельзя было сыскать.

— Его покойный пан любил, как сына! Да он бы ни за какие деньги собаку не отдал! А глаза? — тыкала себя в очи барыня. — У него такие глаза, какие и среди панов не отыщешь! А хвостик? Кто раз увидел — век не забудет!

Нестерко хаял щенка, ругал всех собак, что есть на свете, сбивал цену и, только увидев в окно въезжающий во двор поповский возок, решил кончать торг.

— Значит, — тяжело отдуваясь, сказала помещица, — доставишь сюда двух коней да не одров каких-нибудь, а в мою упряжь! Тогда получишь, так и быть, щенка!

— Побойтесь бога, пани за щенка двух коней! Да где это видано?..

— Не хочешь — ступай вон. С детьми иди прощаться — Печенка слово свое панское нарушать не будет! — Вдруг пани замолчала, взволновавшись неожиданным опасением: — Может, ты украсть того щенка захочешь? Так я накажу псарям с него глаз не спускать! А если пропадет, из-под земли достану тебя, мужика!.. Шкуру спущу.

— Так уж лучше сразу и спускайте шкуру-то, — сказал Нестерко. — Все одно! Где ж мне двух коней добыть?

— Ах! — вздохнула барыня и утерла глаза платком. — Заболталась я… чуть о горе своем не забыла… Поди прочь!

И глазами полными слез она взглянула на лежавшую среди свечей собачку.

Заметив въехавший во двор возок с попом, барыня свесилась с подоконника и закричала дворне, чтобы все тотчас шли на панихиду.

— Эй вы, поезжайте! А то всю ярмарку проспите! — приказала она обозу.

Нестерко спустился по лестнице, прошел темные сени, взял свою торбу и посошок.

Через двор псари вели в сад собак, украшенных черными лентами.

Круглолицая девушка, как испуганная курица металась от попа к приказчику, от окна, в котором торчала барыня, к возам, отъезжающим на ярмарку

Пряча улыбку в мохнатые ржаные усы, Степан распрягал лошадь.

— Как? — подмигнув в сторону барыни, спросил он

— Двух коней требует. Да не простых а в упряжь.

У Степана усы опустились, как бессильные руки

— Жар-птицы она не попросила случаем?

— Делать нечего, поеду с обозом на ярмарку — сказал Нестерко. — Там, видно, опять с тобой свидимся.

— Не журись! — Степан обнял Нестерка — Авось придумаешь какую штуку позаковыристей, а обойдется с конями-то. А нам в Удручаны ехать — ярмарки не миновать, по дороге как раз.