Веселый мудрец. Юмористические повести

«Значит, меня обдурили, как последнего кутенка?! — чуть не вскрикнул Трясун, хватаясь за бороду. — То-то я гляжу: братья с ума посходили — делиться вздумали, меня рвут на части! Значит, Марисенька… Ну ладно ж… А ребятишки-то, змеиное племя, чего там слушают?»

Писарь обежал амбар сзади, притаился у другого угла, за кустом бузины.

— …Дед приказывает, — послышался тоненький голос Марией: — «Ну, молодцы, всыпьте пану, на прощанье как следует! Потому, он мужиков часто порет, а сам березовой каши не пробовал!»

Двенадцать молодцов так отдубасили пана, что он едва ноги унес. Дед приказывает:

«Двенадцать молодцов, марш в бочонок!»

Все туда снова и сховались. С той поры пан пороть мужиков закаялся. А где дед бочонок прячет — никому не ведомо. Может, кто из вас и отыщет тех двенадцать молодцов, попробуйте. Вот и сказка вся.

Ребята вскочили, заговорили все сразу. Пятро побежал, закричал:

— Знаю, где журавлиный бочонок спрятан! Мальчики с гиканьем и криком умчались за ним.

«Ага, значит, про барина сказочка! — злорадно подумал Трясун. — Про то, как панов бьют! С девчонки несмышленой взятки гладки, ну а Нестерку за это в ответе придется быть! С его голоса песня!».

В это время Яким услышал тихие слова того мужика, который рассказывал про дележку братьев:

— …принес ей Гаврила ковригу хлеба, потому Нестерко хозяйства не имеет, живет бедно, шестеро мал мала меньше на руках… Сам-то, видно, опять далеко ушел. Помогать нужно малолеткам. Ты мешок с бульбой захватил, как я сказал?

— Хватит с них и полмешка, — проскрипел владелец телеги.

— Эх ты, скареда. Ведь не пану долг отдаешь, а хорошим людям на пропитание! — укоряюще произнес владелец лошади.

— Какое у вас дело, люди добрые? — совсем рядом раздался тоненький голос Марией. — Если вам тата нужен, так он не скоро придет.

Оказалось, что спор между мужиками — владельцем телеги и владельцем лошади — шел о жеребенке. Купили мужики на ярмарке: один телегу, другой лошадь. Домой вместе возвращались. И надо' же так было случиться — ночью, когда все спали, лошадь ожеребилась.

Хозяин телеги сказал:

— Моя телега ожеребилась, и жеребенок мой,

— Где же видано, чтобы телега жеребят приносила? — сказал хозяин лошади. — Это моя лошадь ожеребилась.

Так заспорили, что чуть не подрались. Как раз дорога недалеко от Дикулич шла, вот и решили мужики завернуть, чтобы Нестерко их рассудил.

— Давайте так сделаем, — сказала Марися. — Распрягайте свою лошадь и ведите ее направо. А телегу ведите налево. Ребенок всегда к матери льнет — кто про это не знает? Вот за кем жеребенок побежит, того он и будет.

«Ловко она рассудила! — подумал Яким. — А вот как мне теперь из-за амбара выйти незаметно? Еще, не ровен час, увидят, подумают, что я подслушивал».

Жеребенок побежал за лошадью, а мужик с телегой остался стоять посреди улицы.

— Теперь сам телегу до хаты повезешь! — крикнул ему хозяин лошади, сел верхом и уехал.

«Что эти босоногие щенки придумали?» — забеспокоился Трясун, наблюдая из-за бузины за странной игрой мальчишек.

Сначала ребята мирно стояли возле телеги, которую пытался тащить жадный мужик. Но вот один из них вдруг тихонько отбежал в сторону и юркнул за сарай. За ним последовали второй, третий, четвертый.

«Куда же они все бегут? — заинтересовался Трясун.

Он обернулся и вздрогнул: прямо на него смотрел десяток мальчишеских любопытных глаз. Ребята сидели за плетнем, и к ним, крадучись, пробирался тот мальчонка, который последним отбежал от телеги.

— Проходите, пан писарь, — раздался голос Марией. — Что же вы там стоите?

Трясун смутился было, но, как только вышел из-за амбара, важно выпятил бороденку:

— Зарабатываешь на пропитание? А знаешь, что судить да рядить — то панское право! А знаешь, что пан наш ясновельможный сделает, когда про твои сказки узнает?

— Ох и долгонько же вы стояли в бузине, пан писарь! Даже сказку слышали! — всплеснула руками Марися. — Притомились небось?

— Я тебе все припомню, — затряс бороденкой Яким. — И как меня нынче поделить хотела, и как без пана суд творила, и как…

— Хуже не будет, — сказала Марися и пошла в хату.

— Будет хуже, будет! — затопал ногами Яким. — Ждать Нестерка не станем, возьмем да все ваше племя к пану Кишковскому отвезем!

Писарь хотел еще что-то сказать, но не нашел слов, плюнул, схватился за бороденку и засеменил к панской усадьбе.

— Беда не приходит одна, — обняла Марися Янусю, — сама идет и другую ведет. Опять что-то писарь задумал.

… Пан Печенка сидел у окна и с грустью взирал на осточертевший двор, пыльную дорогу, горбушки деревенских крыш. Мысли в Печенкиной голове роились самые печальные:

«Все панство на ярмарке или у пана Кузьмовского пирует, а я сиди, как сыч… Проклятая бедность! Какая же это жизнь, если вельможному пану каждый день о деньгах думать приходится!»

Борзая собака, лежавшая возле кресла, встала и положила свою длинную голову на панские колени.

— Только ты меня любишь! — вздохнул пан. — А разве это мужичье меня понимает?.. — Он с отвращением взглянул на крыши хат, как стога соломы виднеющиеся вдали. — Ну, даст бог, дядюшка скоро помрет, тогда я вас, собачек, перевезу в псарню панов Кишковских. Вы у меня заживете! — И Печенка погладил борзую меж ушей, а она признательно лизнула панскую руку теплым, шершавым языком.

Во двор торопливо вошел Яким, увидел пана в окне, снял картуз, поклонился, засеменил к крыльцу.

Писарь обязан был каждодневно под вечер являться в усадьбу и докладывать пану обо всем, что в Дикуличах произошло за день. Сегодня Яким пришел раньше обычного.

В панском сердце зажглась надежда: а вдруг, шельмец, измыслил что-либо насчет денег? Тогда завтра же утром — на ярмарку!

Яким был зол, как хорек, упустивший верную добычу. Чуть бороду себе не выдрал, пока рассказывал Печенке про Нестеркину дочь.

— Разве можно вместо пана суд творить? — кричал Яким. — Мужики деньги в усадьбу не несут, они к Нестерку ходят. Каждый день будем считать хотя бы по две тяжбы, вот уже пять рублей можно было со спорщиков взять. Каждый день по пяти! Сколько бы сейчас у вас в кармане было? На ярмарке — хоть всю корчму покупай!

— Да, да, да, — подкручивая ус, согласился Печенка. — Самому пану Кузьмовскому я мог бы штоф вина поднести, а?

— Конечно. — Яким подошел поближе. — И все говорили бы: вот пан Печенка — это барин!

— А-а! — словно от зубной боли застонал Печенка. — Сидишь тут, а мужицкие дочери за тебя споры да тяжбы решают! Отвези нехристей сразу всех к пану Кишковскому, скажи, что я ему их так отдаю… в подарок!

— Не можно, — замотал бороденкой Яким. — Не можно так. Слово свое нарушаете. И пани Дубовская, и пан Кузьмовский, и все панство осудят вас.

— Слово-то мужику дано? — удивился Печенка. — Если бы пану…

— Так-то оно так, но все одно — панское слово.

— Значит, я уже не волен со своими хлопами, с быдлом делать, что захочу? — Усы барина стали дыбом от гнева. — Может, я уже и не пан вовсе?

— Ясновельможный пане, — нежно произнес Яким, — я надумал, как вам обоих щенков легавых получить. Какая пара у вас будет! Паны начнут ездить в Дикуличи смотреть их! Даже пан Кузьмовский приедет, право слово!

— Ну? — заинтересовался Печенка, сразу успокаиваясь. — Что же ты надумал?

Яким спокойно уселся в кресло напротив пана:

— Нестерко щенка, конечно, принесет в срок. Он мужик ловкий. А у пана Кишковского мы щенка на шесть тех же самых душ выменяем. Вот и все.

— А спор как же? — не понял пан.

— Так спор же был какой? Если Нестерко щенка принесет, то эти шесть душ пан Кишковский не получит. Если же не принесет, то мы их отдаем дядюшке просто так, а щенок легавый остается у пана. Значит: Нестерко приносит щенка, дети остаются при хате, а дядюшка — при своем интересе. Так было сговорено, пане?

— Так, — согласился Печенка.

— Я ж предлагаю Нестерка не ждать, а племя его все к дядюшке отправить. В дар. А нам дядюшка подарит щенка. Это уж я на себя беру — уговорю пана.