Вот в чем фокус

А самый молоденький гитарист, года шестьдесят ше­стого рождения, тот вообще удивился: как это, говорит, без электричества?

Разве раньше без электричества играли? А на чем? На керосине?

Но тут, наоборот, самый старший из музыкантов высказался: «Я помню, после войны выступали в одном деревенском клубе. На всю деревню — один движок. Так жители, чтоб нам хоть ноты было видно, отключили по деревне все, что могли. Неужели и сейчас нельзя так сделать?»

Студийное начальство посовещалось и говорит: «А что, идея».

И вот появляется на экранах самая симпатичная дикторша и объявляет: дорогие зрители, так и так, если хотите послушать свой любимый ансамбль, то надо вре­менно пожертвовать и отключить кто что может.

И что вы думаете? Народ очень чутко отнесся к этой просьбе. К началу передачи гаснут окна в домах по всему городу. Люди звонят на студию, делятся: я, мол, стирку отменил, машину выключил, я холодильник вы­ключил, я — электродрель и так далее. Один чудак позвонил и спрашивает: «Самогонный аппарат останав­ливать или не помешает?» И еще трогательная деталь. Позвонил ребенок и говорит: «У меня есть электрофо­нарик, я очень люблю им баловаться, но раз вы проси­те, то сегодня не буду». Разве ребенку объяснишь, что его фонарик к системе не подключен?

Вернулся я на рабочее место, смотрю на приборы: ползут, ползут стрелочки на ваттметрах, но все равно не хватает. Пора начинать передачу, а ясности нет.

И вдруг стрелки как прыгнут — новая мощность при­катила! Откуда, думаю, ты взялась? Но рассуждать не­когда, звоню на студию: все в порядке, играйте, систе­ма держит.

Концерт прошел с большим успехом. И колокольчик на верхнее «ля» вышел, и гитары не подкачали, и вообще почти без аварий обошлось. Было, правда, короткое за­мыкание в одном тромбоне, но я не зря заранее самую опытную бригаду ремонтников на студию направил. Ка­меру минут на пять от закороченного тромбона отвели, мои ребята быстренько трансформатор перемотали, вы­прямители отладили, поменяли предохранители — никто ничего и не заметил.

А насчет новой мощности к утру выяснилось. Ока­зывается, как раз к началу передачи один наш маши­ностроительный гигант — какой именно, называть не буду — выполнил квартальный план и даже немного пе­ревыполнил. А главный энергетик вроде меня — большой поклонник этих ансамблей...

Вот такая история, уважаемые госплановцы, и про­шу вас над ней поразмышлять. Я лично думал уже не­мало и хотел бы напоследок изложить конструктивные предложения:

1.  Добиться, чтобы прирост энергетических мощно­стей опережал потребности ансамблей.

2.   В районах концертных залов соорудить аккумуля­торные станции для пиковых нагрузок.

3.  Выпуск электрогитар и других инструментов приравнять к производству тяжелого энергетического оборудования и передать в соответствующее министер­ство.

4.  Создать при консерватории энергетические фа­культеты по выпуску инженеров-гитаристов.

5.  В плане перспективных научных исследований по­ручить Академии наук и Мосэстраде создание экспери­ментального ансамбля на атомном реакторе.

В напряженном положении оказалась в последнее время Захребтинская писательская организация: здесь, по примеру промышленных коллективов, начала дейст­вовать государственная приемка творческой продукции.

Результаты не замедлили сказаться. Поэту Скородуеву завернули очередной цикл в защиту природы — под предлогом того, что такие стихи, попав на мозги чита­телей, непременно вызовут эрозию почвы.

Драматургу Актуальскому возвращена сатирическая комедия «Тройной одеколон»: при наличии правильной схемы и надежных конструкций в ней обнаружены пер­сонажи, которые сильно шатаются. Комиссия справедли­во отметила, что на современной театральной сцене все должны прочно стоять на ногах.

При тщательном измерении концов детективной пове­сти приключенца Запугайло выяснилось, что они не со­шлись. Отмечено также, что пружина слаба и не доталкивает интригу до финала. Напрасно Запугайло ссылался на низкое качество импортного оборудования, так как все свои пружины он берет у А. Кристи, Ж. Сименона и других зарубежных поставщиков.

Есть и отрадные факты. Вновь с высоким качеством поработал крупнейший прозаик Недотрогин. Его преды­дущий роман-эпопея «Золотая кувалда» показал безу­пречную сохранность при длительном пребывании на библиотечных полках. А новый роман «Нежная тундра» признан абсолютно надежным в эксплуатации: им можно забивать гвозди, колоть дрова, на него можно ставить утюг, а по габаритам он полностью соответствует ГОСТу на кирпич. Весь тираж решено передать в магазины стройматериалов. И если «Золотая кувалда» помогла построить дачу самому Недотрогину, то с помощью «Нежной тундры» то же самое сможет сделать себе лю­бой читатель.

Но в целом, скажем откровенно, организацию лихо­радит. В рабочих кабинетах скапливаются горы не про­шедших контроль рукописей. В газетном интервью пред­седатель комиссии сказал, что, вероятно, в течение полу­года в книжных магазинах не появятся новые книги Скородуева, Запугайло и некоторых других авторов.

Интервью вызвало справедливое беспокойство чи­тателей. В своих письмах они спрашивают: неужели госприемка писательской продукции будет действовать только ближайшие полгода?..

В конце июля в скверах возле Московского государ­ственного университета трава стоит высокая, как на пой­менных лугах. Роскошная, пахучая трава. Грех, если б зря стояла. Но нет! В июле в один час с подмосковны­ми да рязанскими селами выходят на университетские луга косари. Звон косы плывет над столицей. Жжик! Жжик! С шорохом и свистом рушатся травы, и Михаил Васильевич Ломоносов, водруженный по другую сторону здания, внимательно прислушивается к отдаленным зву­кам сенокосной страды, по привычке думая: «Далеко, ох далеко простирает химия руки в дела человеческие!»

Возле стога стояли кирзовые сапоги, а рядом, рас­стеленные на травяном бобрике, сушились портянки. Стог зашевелился, и из него вылез заспанный человек. Но не вообще какой-то человек, а Володя Торохов, де­мобилизованный воин двадцати лет от роду.

Утренний воздух был холоден и влажен, как собачий нос. Земля холодила пятки. Володя стряхнул сенную труху с лица, гимнастерки и галифе. Затем он сладко потянулся и широко зевнул. На такой вольный затяж­ной зевок способен только демобилизованный воин.

Небо было раннее, нежно-розовое. Низкое солнце било справа, через силуэт Шуховской башни, искрясь в завитках и пересечениях ее спирали. Володя приопу- стил взгляд и медленно прошелся по московской пано­раме. За крутой излучиной реки гигантскими солнечны­ми часами лежали Лужники, чуть дальше блистали злащеные купола Новодевичьего монастыря, дымились мно­готрубные предприятия, а еще дальше светились крыши, громоздились этажи, вспыхивали окна, а на самом гори­зонте панораму замыкали размытые расстоянием пира­миды высотных зданий. А еще были мосты, и сонная зелень над голубовато-серой, со стальным отливом во­дой, и — чух-чух-чух — змейка поезда на окружной до­роге...

Володя сделал вдох, разом заполнив всю жизненную емкость своих незаурядных легких, и ощутил небывалое счастье. А может, как раз бывалое. Он закрыл глаза.

Каждого поэта осеняет по-своему. С Володей это происходило так: начинала кружиться голова и появля­лась потребность зажмуриться. Он и зажмурился.

Возникла темнота, в правом углу которой продолжа­ло сочиться сквозь спираль радиобашни солнце... И вот необычайная картина посетила воображение Володи Го­рохова: он оторвался от травяного бобрика и, оставив недоуменные сапоги у подножия стога, полетел, приволь­но раскинув руки, простерши босые ноги и расслабленно шевеля всеми двадцатью пальцами. Летел он не высоко и не низко, как городская птица. Сквер проплыл под ним, крутой берег с трамплином, река, пустые трибуны Лужников, виадуки, крыши, темные провалы улиц. Но вот его взмыло круто вверх, и Москва кругом пошла под ним, разворачивая магистрали, площади, виражи эстакад, лекалом летящие набережные, острые башни, и все выше, выше, в облака, в слепящее солнце...