Розовый слон

— Лучший грузчик на товарной базе. Конфеты из ящиков не выуживает, пишет поздравительные стихи для нужд дома культуры.

— А лента, черная лента вокруг волос? Углы рубашки завязывает в узел. Если мы такого выставим тут в пример, то будут говорить, что дом культуры пропагандирует лепты вокруг волос и голые пупки. Не годится, определенно не годится!

Нарбут сунул руки в карманы брюк, прекращая тем самым изображать любезного сопровождающего во "время акта открытия выставки.

— Вчера годились, сегодня нет.

— Если человек, пусть даже вчерашний передовик, сегодня ведет себя как-то так… исключительно, то в дом культуры его впускать нельзя.

— Даже у передовика может что-нибудь приключиться, не та жена или… Не грешат только покойники да пенсионеры.

— Нельзя сказать, чтобы голова у вас была совсем пустой. Этих трех изъять и заменить их тремя ветеранами труда.

Тут Касперьюст запрокинул голову и увидел тот самый лозунг.

— Это еще что такое? "До жатвы сено под крышу!" Что сие должно означать?

— Это значит, что всякий, кто заходит в вестибюль; должен поскорее убрать сено, потому что жатва на носу — рожь начинает желтеть, я сам был в деревне, зерна уже можно вышелушить на ладонь.

— Не суйтесь не в свое дело, в Бирзгале вы не агроном, а всего лишь оформитель. Раз я сказал сено, то не впутывайте сюда рожь! Из района насчет жатвы еще не звонили. Пишите: "Труженики…"

— Почему труженики? А может — деятели? Латыши народ деятельный…

— Поэтому никто и не говорит — трудяги, а труженики. Итак: "Труженики! Боритесь за высокие урожаи сена!" Так. Но что я вижу? — фото пришпилены к доскам? Почему к доскам?

— Разве плохо? Видите, как волнисты волокна дерева!

— Прикрепить к доске! Надо же додуматься. На доске вывешивают объявления, а не живых людей. Переделайте, пусть будут реечки, как в районном доме культуры!

Касперьюст повернулся к музыкальной комнате. Нарбут затаил дыхание, потому что шеф был уже так раздражен, что начинал задыхаться. Там на стене висели четыре полотна, красочные как цветы астр.

— А тут что?

— Это… это как бы отчет о моей летней работе в Бирзгале… Осенью я буду их показывать и в Риге. Я вот был в колхозе "Сила".

Касперьюст обеими руками стиснул портфель, нагнулся и прочел:

— "Доярка Зента Лиепиня". Не знаю такую.

— Председатель сказал, что хорошая доярка, окончила среднюю школу и осталась в доярках. Сам посоветовал.

— В районе утверждена?

— Говорит — будет.

— Этого мы еще не знаем. Почему не в белом халате, как должны быть все доярки?

— Телята пугаются. Видите — на лице утреннее солнце…

— Биографию ее знаете?

— Мне важно лицо.

— А мне — биография. А этот малый рядом? Так… "Тракторист Эдвин Тауриньш". А почему он сидит возле трактора?

— Это в конце борозды. Люди иногда отдыхают, трактористы в том числе. Сейчас встанет и начнет работать!

— Почему он курит?

— Потому что некоторые несознательны, еще курят…

— В таком случае его нельзя показывать так, чтобы все видели. Дом культуры посещают и дети. Называется тракторист, а сам сидит и курит.

Но председатель сказал, что работает как зверь. Можете позвонить…

— Председатель в колхозе, а в доме культуры директор. Пусть позвонит мне! — Тут Касперьюст отстранился от Нарбута, как от человека, который непрерывно отхаркивает вирусы гриппа. — А здесь! Батюшки-светы!

Азанда, не замечая, что Касперьюст отворачивается от нее, на полотне продолжала подносить ко рту кусочек пирожного, счастливо глядя в будущее, Голубые соблазнительные тени на платье под буграми грудей…

— Эта… На той стороне улицы! — сказал Нарбут.

— Знаю. Ее зовут еще и Казандой. Знаете ли вы, как она танцует! Виляет попой во все стороны. Знаете ли вы, какое короткое платье она носит! И такую вывешивать в доме культуры!

— Но разве она вам не нравится, такая, как здесь, на картине? Щечки как лепестки цветка. В глазах тоска по кусочку счастья. По счастью, как она его понимает. Разве ваше счастье лучше?

— Мое более правильное. И тоскует она не по кусочку счастья, а — но пирожному. Пирожное… это не счастье, это… как-то так исключительно!

— Но если бы вы совсем не знали ее, не знали, что это Азанда из Бирзгале, а вот здесь была бы надпись "Девушка из Ленинграда", неужели она и тогда бы вам не понравилась?

Касперьюст на мгновенье мечтательно прикрыл глаза, потом закричал:

— Я же говорил, что я женат. И не могу я не знать того, что я должен знать! И не позволю в доме культуры выставлять такую, которая путается с парнями.

Нарбут вздохнул. Сводчатый лоб Касперьюста был утесом, который не могли поколебать такие нежные средства, как округлости Азанды.

Касперьюст прошелся вперед, глянул на очередное полотно и опять отпрянул назад:

— С ума сойти! Нарбут, это уже издевательство над домом культуры: вывешивать на стенах не только сомнительного толка девиц, но еще и пьяницам вы самолично оказываете честь! Крупнейший мелкий жулик в Бирзгале и — в доме культуры! В одних стенах с ветеранами труда и лучшими доярками!

Сам виновник Магнус Шепский, в обвисшей жокейке набекрень, своими черными глазами внимательно глядел на Касперьюста, да еще гадко улыбался. Казалось даже, что в вестибюле раздается его внезапное громкое "Ха-ха-ха!". Именно такого Шепского Нарбут увидел у киоска, подметил в лице его необычную бойкость и не мешкая набросал его, угостив за позирование двумя бутылками пива.

— Но если бы вы не знали, что это Шепский и что он чуточку ворует? Франс Гальс писал… пьяниц. Возможно, что и они воровали и даже дрались. Разве бирзгальский пьяница хуже амстердамского? Надо же быть хоть немножко патриотом…

— Не заливайте мне про Амстердам! Пусть в Голландии поступают как хотят, но в Бирзгале я пьянство не позволю пропагандировать.

— Тот пьяница в Амстердаме умер, мастер Гальс тоже, а картина живет!

— Ну вот, вы же сами подсказали — оба умерли! Когда умрет Шепский, когда умрете и вы, тогда поговорим. На такое бесстыдство у меня иного ответа нет и не будет.

Не была ли Азанда в этот миг подлинной и даже беспомощной перед окружающим миром, спрятавшись за кусочком торта?

— Шепский! Эдакое чудище в доме культуры! — Касперьюст мелкими шажками, выворачивая ступни и переваливаясь, пошел к дверям зала. — Теперь я вспомнил, двоюродный брат мне рассказывал, что в детстве вас укусила за задницу бешеная лиса.

Дискуссия вошла в последнюю стадию, то есть стадию взаимного обмена "любезностями". Нарбут почувствовал, что бакены его встают дыбом, как у окуня колючки плавников.

— Меня — лиса! Круглый идиот! Вам… в эту башку следовало бы воткнуть нож и вилку, и вы приобрели бы свой естественный вид — поросенка! Подарю вам велосипедный насос, чтобы вы могли накачивать себя! — Окажись у Нарбута под рукой кисти, бросил бы их на пол. На подоконнике стоял истерзанный паразитами кактус гардеробщицы. Нарбут схватил его. Величие художника измеряется величием его эмоций. Раздробить!

Поскольку сцена напоминала идиллию в кругу собственной семьи, Касперьюст превратно понял намерения Нарбута. Прикрыв лицо портфелем, он отважно закричал:

— Если вы бросите, уволю с записью в трудовой книжке!

Нарбут швырнул кактус на пол и крикнул в ответ:

— Только попробуйте! Тогда я подам в суд на вас за членовредительство! В доме культуры нет никакой охраны труда! В комнате декоратора вся вентиляция — печная труба в плите, а мы годами работаем с химикалиями, с а-це-то-ном! Штраф будете платить из своего кармана. Двадцать пять рублен по меньшей мере.

Заметив, что от цветочного горшка остались одни осколки, Касперьюст кряхтя опустил портфель. Двадцать пять рублей не шутка. Что жена скажет…

— Уберите со стены эту голую и хулигана и тогда можете уходить по собственному желанию! — Через белую дверь Касперьюст выскользнул в пустой зал.